– Дорогой мой, на кой черт тебе это гражданство? Я прожил здесь ровно столько же, сколько и ты, и мне это даже в голову не приходило!
Лео оторопел: его гость, должно быть, говорит неправду. Хотя они и плыли сюда вместе, и хотя Энтони прекрасно владеет исландским, совершенно исключено, что он живет в Исландии. Как это он оказался обладателем вида на жительство, когда никто другой из его расы такой чести в Исландии не удостоился? Да, именно так! Здесь в Исландии чернокожие такая же редкость, как грозы с громом и молнией… нет… как виноградники… нет… или… Да в любом случае такого быть не может!
– И ты прожил в Исландии все это время? С тысяча девятьсот сорок четвертого года?
Энтони перекладывает морковь с луком с разделочной доски в жаропрочную форму, где уже лежит морской скорпиончик вместе с очищенными от семян помидорами, сельдереем и петрушкой:
– Я так сказал? Я, должно быть, оговорился. Черт, приятель, какие у тебя прекрасные овощи! Где ты их достаешь?
– Да тут местные ребятишки ходят по домам. Я думаю, овощи выращивает их отец, а детишки только продают…
Однако Лео так легко не отступает. Как знать, может, этот Энтони здесь из-за его мальчика или производства золота? Ведь на самом-то деле сегодня Лео в первый раз за все время впустил к себе в дом постороннего человека. А вдруг тот мужик, который приходил вытравливать скворцов из отдушин и стен, что-то увидел? А? Хотя Лео и не спускал с него глаз все те полчаса, пока он тут пробыл. Нет, с этим рисковать нельзя!
– Ты извини, но тебе придется уйти.
– А что случилось?
– Я не могу позволить, чтобы мои гости мне врали.
– Прости, приятель, но это ты зря…
– Я прекрасно расслышал, как ты сказал, что живешь здесь уже четырнадцать лет. Благодарю за визит.
Лео решительно встряхивает головой.
Энтони всплескивает руками:
– Олрайт, олрайт! Только пообещай никому не говорить. Это вообще-то государственная тайна!
Лео обещает, и Энтони, глубоко вздохнув, цедит сквозь стиснутые зубы:
– Я сотрудник богословского факультета Университета Исландии…
Они сидят в гостиной, пьют кофе, и теолог посвящает Лео в историю своей жизни. Кратко пересказав то, что мой отец уже слышал, Энтони подхватывает нить повествования на том месте, где остановился четырнадцать лет назад, в каюте “Годафосса”.
Как оказалось, Энтони Браун был специалистом по сравнительному религиоведению, а исследователи такого сорта должны обладать феноменальной памятью, ведь по количеству действующих лиц и исполнителей данную дисциплину можно вполне приравнять к энтомологии.
– Так вот, приятель, как я тебе уже говорил, лежу я, значит, посреди улицы, молодчиков этих под себя подмял, а расфуфыренный мужик стоит рядом и пялится на меня, как на чудо-юдо. Я глаза на него скосил и жду, когда он меня по черепушке огреет. Но вместо того, чтобы меня отлупить, чего я, конечно же, заслуживал, он поднял свою отделанную серебром трость и принялся тыкать ею в задницы моих противников. Те заныли, и я увидел, что ему было смешно от того, как неловко им было чувствовать кончик трости так близко к анусу, а мы все понимали, что он метил именно туда и только делал вид, будто не попадал. Короче, у меня больше не было сил удерживать их под собой, и эта белая свора пустилась наутек, а я поднялся на ноги и отряхнулся от ржаво-красной пыли Нигертауна. Приодетый вручил мне свою визитную карточку и сказал, чтобы я его навестил.
На следующий день мой отец, что был прелатом, повел меня в полицейское отделение Атланты.
Он так же, как и я, был совершенно уверен, что эта визитная карточка была моим направлением на несколько лет в кандалы и что мне придется дробить камни, пока Вудро Вильсон сидит в президентах. Но после того, как мы шесть часов проторчали в участке, нам сообщили, что я не совершил ничего плохого, однако такой большой и сильный негр, как я, должен всегда держать себя в рамках. Я пообещал, а мой отец для пущей убедительности, что это не пустые слова, съездил мне по физиономии.
Из участка мы отправились прямиком на почту, где нам сказали, что на карточке просто написано имя человека: лорд Баттер-Крамб и адрес его проживания: поместье Бо-Солей. Когда мы это услышали, я твердо решил, что, что бы ни говорил мне отец, а я научусь читать. Мне в то время шел двенадцатый год, и я уже начал подозревать, что жизнь могла предложить намного больше, чем одни лишь библейские притчи, разведение змей и оплеухи.
Поскольку Нигертаун возник как прилегающее к Бо-Солей скопление лачуг, где жили рабы, и так как наш народ мало что знал о поместье, кроме жутких историй, у нас с отцом слегка дрожали колени, когда мы несколько дней спустя взялись за тяжелую львиную лапу, выполнявшую роль дверного молотка. Лапа с глухим стуком упала на дверь.
Он был явно другого пошиба. Мы увидели это сразу, как только вошли в прихожую, или, скорее, холл, который был украшен картинами и статуями обнаженных мужчин. Но я-то был большим и сильным и сам мог запросто вставить такому французскому багету, как Баттер-Крамб. Что-то подобное слетело с губ моего отца после рукопожатий в знак соглашения о том, что прямо с завтрашнего утра я переходил на попечение этого самого лорда.
И чего же он хотел от младшего сына Джимми Брауна? А у него, приятель, было три страсти: антропологический интерес к рестлингу, эротический интерес к голым мужчинам и богословский интерес к “нигрос”, как он называл меня и мой народ. Он пообещал заботиться о моем содержании и образовании, при условии, что я начну под его присмотром заниматься борьбой. А уж голым и черным я был от рождения. Это было весной тысяча девятьсот семнадцатого года, и то, что я попал в его руки, спасло мне жизнь. В тот самый год шестеро моих старших братьев сгинули ни за грош в окопах Европы.
Итак, образовательная концепция моего покровителя заключалась в том, что вместе с приемами борьбы я должен был изучать теологию, или, точнее сказать, мифологию греков и римлян. Я вплетал свои познания в борцовские броски и захваты и таким образом мог, к примеру, пересказать все известные истории о Гелиосе, пока месил своих соперников. Поэтому, когда меня наконец отправили в университет Беркли, где как раз экспериментировали с обучением таких, как я, даже речи не шло о том, чтобы выбрать что-то другое вместо теологии. В Беркли у меня все сложилось неплохо: я боролся и учился, а как раз это я умел лучше всего. После окончания учебы я жил в постоянных разъездах, проводил исследования, собирал данные по всему миру и, как правило, нигде надолго не задерживался. С тех пор, как я в одиннадцать лет покинул Нигертаун, здесь я прожил дольше всего.
Короче, ближе к концу войны мне пришло письмо с теологического факультета Университета Исландии. До них донеслась куча лестных слов в мой адрес, и они хотели, чтобы я приехал и составил программу курса сравнительного религиоведения. Для меня это было и лестно, и удобно в том смысле, что я всегда хотел добраться сюда и изучать здесь скандинавскую мифологию. Поэтому я и был на борту “Годафосса”, когда мы с тобой впервые встретились.
Тебя оттуда вынесли на носилках, а меня арестовали. Нет, я, естественно, сошел на берег, как любой другой, но в порту меня никто не встречал, хотя я подозреваю, что те трое мужчин возле автомашины дожидались именно меня. Однако прежде, чем мне удалось привлечь их внимание, явилась, как говорится, полиция и увезла меня в кутузку. Все утряслось, когда я показал им письмо из университета – туда, как выяснилось, забыли сообщить, что я чернокожий.
А так-то у меня все хорошо. Я живу здесь, в некотором роде, как тень. В университете мне появляться не рекомендовано, они сами ко мне приходят, когда им требуются мои знания. Дом в заповеднике “Тингветлир”, где меня поселили, просто класс, и я неплохо зарабатываю – как все исландцы, тружусь по совместительству на нескольких работах. Но вот по чему я больше всего скучаю, так это по борьбе. Здесь не любят, чтобы черный мужчина наминал тебе бока, я с этим столкнулся не раз. Хотя однажды мне все же довелось побороться с самим Хельги Хьёрваром [47]. Крепкий противник. У нас с ним есть один общий знакомый на западе Исландии.
Да, приятель, вот такая моя история…
Склонившись над глиняным мальчуганом, Лео купает его в молоке. Энтони недавно ушел, но они договорились встретиться снова. Лео хотелось бы, чтобы этот крупный сильный мужчина оказался на его стороне, когда придется иметь дело с Храпном В. Карлссоном и его братом-близнецом – парламентским служкой.
На заднем дворе высокого деревянного дома номер 10а по улице Ингольфсстрайти дремлет козочка. Ее окутывает самое прекрасное из всего, что может предложить Вселенная, – весенний вечер в Рейкьявике».
V(Весенний вечер в Рейкьявике)
11
«У ворот рейкьявикского кладбища на углу улиц Льóсватлагата и Хóулаторг мужчина набирает в лейку воду из-под крана. Однако он не собирается ухаживать за могилами, нет, он нездешний и не знает никого из тех, кто здесь лежит. Но даже если бы и знал, вряд ли это повлияло на его занятия. Он так же избегал бы могил своих родственников, как делал это раньше, когда жил в Западных Фьордах. Как там, так и здесь, он только по ночам может выполнять ту работу, которая приводит его сюда с весны до осени. Нехорошо, что он этим занимается, он и сам это понимает. Но его заставляет нужда: жизнь штука дорогая.
Мы следуем за ним, от крана вниз по тропинке, что ведет к самой старой части кладбища. Там надгробия сделаны из железа и изначально были выкрашены в черный цвет, большинство участков отгорожено оградками высотой до колена. Луна то светит, то скрывается в облаках, в кронах деревьев над его головой свищет холодный весенний ветер. Но драматизм обстановки его не трогает, он абсолютно бесстрашен – ясновидец почище самого дьявола и в хороших отношениях с большинством усопших.