остигнута: побег удался, вы встретили своих.
— Я сам удивился. Меня же не было там в этот момент. Может, испугался угроз?
Ну, что ж, вполне логично. Капитана трудно было в чём-то уличить. И вообще, производит впечатление делового, хваткого человека. Вот разве что излишне хваткого. Интересно, что он ответит, если спросить, видел ли в лагере бывшего офицера царской армии, разыскивающего «племянника»? Если скажет, что видел, надо тянуть ниточку дальше, если нет — можно прерывать допрос. Капитан ответил: «Не встречал».
Игнатов прервал допрос. Уходил капитан неохотно, даже задержался у двери, словно удивляясь, почему идёт в сопровождении конвоира, а не самостоятельно. Ведь всё ясно: в плену оказался не по своей воле, никакой военной тайны немцам не выдал, при первой возможности бежал, да ещё привёл пополнение Красной Армии. А в том, что один из шестерых бежал, его вины нет. Он там рядом не стоял и не знает, что и как случилось. Может, сам старшина виноват. Игнатов прочёл в его взгляде недоуменный вопрос: «Чего вы от меня ещё хотите?»
Панов собрал совещание, чтобы обсудить результаты допроса. Как ни старались все настроиться только на деловой лад, никому из сотрудников не удавалось скрыть повышенного интереса к генералу, подчёркнутого уважения к нему и радости, что вот он снова с ними и работает как обычно. Дело в том, что накануне, 19 ноября, поздно вечером немцы, участившие бомбовые удары по нашим штабам и стратегическим объектам, сильно бомбили Кизляр. Одна из крупных бомб попала в здание, где в это время находился Виталий Иванович. При взрыве бомбы часть здания рухнула, некоторые из присутствовавших здесь работников были ранены. Виталий Иванович, слава богу, и царапины не получил, а ведь всякое могло случиться, разорвись бомба чуть ближе к нему. И, кажется, все, даже «вечный оппонент» Кондратьев, осознали, как стал им близок и необходим их суровый с виду генерал.
— Так что у нас с этой шестёркой? — спросил Панов.
Игнатов коротко доложил. Выяснилось, что из пяти задержанных мужчин нет ни одного старше тридцати лет, никто не состоял в комсомоле, не привлекался к суду, не уклонялся от призыва в армию, не нарушал воинской присяги. Один — техник, второй — учитель, третий — механик, да двое колхозников. Все хотели бы вернуться в ряды Красной Армии. Анкетные данные четверых находятся на проверке. У капитана Пшеничного проверить их невозможно, так как он с той территории, которая временно оккупирована гитлеровцами.
— Что делать, товарищ генерал? Ждать или решать без запроса?
Панов коротко пыхнул искорками глаз:
— Не надо торопиться… Момент очень сложный, я бы даже сказал, кризисный. Враг скоро побежит. Тут только и жди диверсий… Поговорите ещё… Все свободны, Чернов и Игнатов, останьтесь.
Когда остальные вышли, Панов спросил:
— Что там с письмом?
Чернов с готовностью подскочил:
— Есть, товарищ генерал! Вот оно!
— И молчишь?!
— Да только доставили из Москвы.
Панов прочитал письмо и некоторое время сидел неподвижно. Потом негромко сказал:
— Не знаю, как у него, а у меня бы просто сердце разорвалось от таких слов.
— Да, уж письмо… — Николай покрутил головой. — Если бы мне мать такое написала…
— Неужели не подействует? — сказал генерал. — Он нам сейчас нужен, как никогда! Немцы, отступая, будут уничтожать всё и всех подряд. Не допустить, уберечь — это одна из главных наших задач.
— Ну, он такой хлюст, этот Гук! — недовольно проговорил Чернов.
— И всё-таки надо искать в человеке хоть каплю хорошего, светлого и использовать. Это тем более важно, что нам необходимо готовить Зигфрида и Анну для работы в новых условиях — сегодня поступило указание из Москвы. Зигфрида там лучше нас знают. О радистке судили по нашим данным, она произвела самое благоприятное впечатление… Как, Валентин Петрович? Что скажете? Ваша «находка».
— Думаю, она себя достаточно проявила, товарищ генерал.
— А раз так думаешь, сам и готовь. Для начала немедленно отправляйте Чернова с письмом к Гуку, посмотрим, как он отреагирует на материнскую боль. Где там Рыжов? Пусть прокладывает «коридор». С шестёркой разбирайтесь, пока не останется неясностей.
Самым спокойным из задержанных оказался бывший учитель Скиба. Он и Игнатову повторил то же, что говорил на допросах Гусеву, вёл себя сдержанно, но всё время подчёркивал одну деталь: однажды, когда капитан прикуривал от зажигалки, то взглянул на запястье левой руки, где у него были часы или компас.
Возможно, и был компас, по которому капитан ориентировался в степи, уводя шестёрку к своим. Вопрос о нём Игнатов приберегал, чтобы использовать в более нужный момент. А сейчас Пшеничный просто откажется, и ничего не докажешь.
Майор снова пригласил Пшеничного на беседу. Тот явился в хорошем настроении, сказал, что после приёма лекарств почти не кашлял, спал спокойно, за завтраком с аппетитом съел кусок мяса с картошкой, выпил сладкого чая.
— Наконец-то я почувствовал себя дома! — с воодушевлением говорил капитан. — Как вы думаете, дадут мне хотя бы взвод? О роте, тем более о батальоне, не мечтаю… Но взвод-то, взвод! Да мне и этих ребят достаточно, чтобы рассчитаться с немцами!
— Думаю, дадут, — согласился Игнатов.
Он взял папиросу из пачки «Казбека», предложил капитану и подошёл к окну. В кабинете было достаточно тепло, и довольный капитан, закинув ногу на ногу, с удовольствием курил. А за окном кружил мелкий сухой снег.
— Всё время такая теплынь, и вдруг стужа, — сказал Игнатов. — А каково-то теперь в степи… Жуть!
— Да-а-а, невесело, — поддержал капитан и тоже устремил взгляд в окно.
— Мне сообщили, что там найден труп загнанной лошади старшины Алёшина.
Игнатов сказал это как бы между прочим и тут же обернулся. В глазах капитана мелькнула тень, он медленно протянул:
— Да-а-а?
В этом протяжном «да-а-а» Игнатов уловил нотку испуга. «А ведь забеспокоился», — тотчас подумал он.
— Разведчики взяли и след конокрада, — продолжал майор. — Мда-а-а, в такой буран очень легко заблудиться, даже имея при себе компас.
Капитан молча пожал плечами, но левая бровь у него раза два дёрнулась. «Точно забеспокоился!» — удовлетворённо констатировал Игнатов и тоже умолк, глядя на Пшеничного. Пауза затянулась, и в тишине было явственно слышно, как гремел под порывами ветра кусок оторванного железа на крыше соседнего дома. Хорошее настроение капитана заметно гасло.
Игнатов был доволен удачным поворотом дела: наконец-то нащупал верёвочку, связывающую капитана с беглецом. Наверняка отдал Иванову свой компас. Но как докажешь? Есть лишь косвенные данные да интуиция. И вот он сидит перед ним, Пшеничный (а может, вовсе и не Пшеничный), и мрачнеет от растерянности, хотя и пытается это скрыть. Ведь он не знает, всё ли сказал ему Игнатов! А если Иванова уже взяли? Вот чего он испугался! Значит, есть причина для испуга.
— Ж-жарко у вас, — с лёгкой запинкой произнёс капитан и провёл рукой по слегка удлинённой голове с залысинами.
У него даже уши покраснели. То ли в самом деле хорошо натопили, то ли он волновался. Игнатов отметил про себя, что маленькие, похожие на пельмени уши, плотно прижатые к вискам, не соответствовали высокой и довольно крупной фигуре капитана. У кого он видел такие уши?
Игнатов отогнал от себя эту мысль и продолжал допрос, но теперь уже так уверенно обращая свои догадки в доказательства, что капитан не выдержал, обозлился. Его уши снова запылали огнём. Игнатов даже поморщился: дались ему капитановы уши! И вдруг осенило: он их не видел, он о них слышал! Зигфрид передал через Николая приметы агента абвера из разведшколы Файста, которого готовили для заброски в Грозный: маленькие, почти детские уши, прижатые к вискам!
Майор повеселел — теперь-то он знает, с кем имеет дело, а это намного облегчает задачу. Более двух суток мнимый капитан прикидывался патриотом. Но не зря же что-то в нём настораживало. Иной раз интуиция стоит факта. Теперь только прижать его каким-нибудь вопросом, намёком, и он не устоит. Уже, наверное, догадался, что ему и взвод не дадут. Игнатов мысленно улыбнулся своей шутке и быстро спросил:
— Хотите увидеться с Ивановым?
И тут же прочитал по глазам: нет, капитан этого не хотел. Теперь он уже не мог скрыть мрачного испуга. «Уверен, что Иванова взяли», — подумал Игнатов и пошёл «ва-банк»:
— Кто вас инструктировал — «полковник Пушкин» или сам Файст?
На лбу капитана проступил пот.
— Ну! — резко поторопил Игнатов. — Вас лично! Кто из них двоих?
Инструкцию капитан мог получить от кого угодно другого, но Игнатова снова вывела на верный след интуиция: эти два имени нужны были ему для того, чтобы в соединении с Ивановым посильнее ошарашить капитана, не дать ему преодолеть испуг. Расчёт оказался верным. Капитан приподнялся, было, с дивана, но тут же сел, придерживая рукой левую бровь, которая снова начала дёргаться.
— К столу! — быстро скомандовал Игнатов.
Капитан послушно пересел.
— Ну что? Поговорим начистоту? Прекрасно знаете, что это в ваших интересах. Итак, Пшеничный — ваша подлинная фамилия?
— Н-нет, вымышленная.
— Псевдоним?
— Азовский.
— Куда шёл?
— В Грозный.
— Зачем?
— Должен был связаться с резидентом и участвовать в крупной операции по срыву снабжения горючим советских войск.
— Кто проводил инструктаж?
— Начальник абвергруппы № 101 Файст в присутствии генерала Кестринга («так вот он зачем пожаловал!»).
— Они, конечно, дали пароль к резиденту.
— Да.
— Устный или вещественный?
— Устный: «У вас не найдётся томика сочинений Пушкина?»
— Отзыв?
— «Найдётся».
— Дальше?
— Тогда я должен был попросить «Кавказского пленника».
— Зачем вы передали Иванову компас?
— Он должен был вернуться, чтобы доложить Файсту разведывательные данные, а также — что со мной. Я боялся, что он заблудится в степи, попадёт в руки красноармейцев, потому и дал компас.