бществе и роль общества в жизни человека. Радости этой страны как будто стали и его радостями, а ее горести, заботы, тревоги он делил вместе со сверстниками. И юноша не раз со свойственным испанцам темпераментом говорил об этом, выступая то на пионерской линейке в лагере, то на вечере интернациональной дружбы в школе.
Шли годы. И настал час, когда высокие слова стали проверяться делами. Война. Мигуэль, как и все его друзья-сверстники, собирался идти в народное ополчение, клялся отдать жизнь за победу над фашизмом, говорил, что будет требовать отправки на фронт, несмотря на легкую хромоту: «На войне и мне дело найдут». Однако в военкомат не пошел, определился на завод и вместе с ним эвакуировался в Сибирь, где и пробыл всю войну. А потом... Потом о нем, так же как и об отце, позаботилось ЦРУ — добилось возвращения Мигуэля в Испанию с первой же группой репатриантов. Его встретил молодой человек, отрекомендовавшийся каким-то дальним родственником.
— А отец, где он? — спрашивал Мигуэль.
— Его сейчас нет в Испании, по делам службы улетел в Венесуэлу и телеграфировал мне, чтобы я вас встретил. Вам здесь будет хорошо. А что касается расходов, ваш отец достаточно богатый, оплатит...
Мигуэля поселили в хорошем отеле, и первое время он недоумевал — по какому случаю его персоне такое внимание? Но позже все стало на место.
...Их очень устраивал этот потомок испанской знати, которого по хитрому замыслу разведки Франко в свое время с дальним прицелом отправили в Москву вместе с детьми республиканцев. «Он понадобится нам, и фюреру, и дуче». Фюрера и дуче нет в живых, но остались Каудильо и «наследники».
При первых же встречах с Мигуэлем работникам ЦРУ ясно — орешек крепкий. Это была длительная и многотрудная операция — обратить в свою веру юношу, прожившего столько лет в Советском Союзе. Но у людей ЦРУ имелся большой опыт взращивания агента. В ход пошли испытанные средства — туристические поездки в Канаду и в США, идеологическая обработка («вот она настоящая свобода личности, демократия»). Вскоре появился и отец, он активно подключился к сотрудникам ЦРУ. Сперва рядился в тогу архилевых, троцкистов, потом стал петь с голоса правых социалистов, внушая Мигуэлю, что тот, кому дороги светлые идеи свободы, прогресса, расцвета личности, пойдет рядом с борцами против коммунизма, против Советов. Минует год-другой — и политика, идеи будут отброшены прочь. Подбор нужных друзей, родственников, среди которых генералы, высокопоставленные чиновники, подбор книг и вовремя предложенная газета с антисоветской статьей — сделали свое дело.
Мигуэля приобщили к фешенебельному спортивному клубу, приводили к корридам, он стал появляться на раутах. Действовали терпеливо, неторопливо, исподволь объясняя, почему и как он, потомок грандов, оказался в России. Исподволь разжигали аппетит к сладкой жизни, не обошлось и без современных карменсит.
На обработку «русского испанца» не жалели денег, времени, сил. Знали — он стоит того. Мигуэль владел русским языком так же свободно, как и испанским. У него законченное среднее образование, полученное в советской школе. Есть друзья среди русских, а в Москве осталась любимая девушка. Русских, их нравы, образ жизни он знает куда лучше тех, кто учился в специальных колледжах.
В Испании Мигуэль с отличием окончил филологический факультет университета и попутно овладел науками, ничего общего с филологией не имевшими. Здесь же он принял «первое крещение» — ему поручили «разработку» лидеров африканского землячества. О первой пробе сил шеф отозвался одобрительно. Но чтобы отправиться в большое плавание, потребовался еще год специальной подготовки. И тогда на юге Франции, в портовом городе открылась посредническая контора по сбыту товаров из Венесуэлы — «Арриго Кастильо и сын».
Сейчас старик отошел от дела, а молодой преуспевает. Энергия поразительная и в средствах для достижения целей не стесняется.
...Аннет говорит тихо. Иногда умолкает, что-то вспоминает, обдумывает.
АРРИГО КАСТИЛЬО И ДРУГИЕ
Вскоре после возвращения из Испании дела торговой фирмы привели Аннет в тот самый южный портовый город Франции, где находилась контору «Арриго Кастильо и сын». Она не поддалась эмоциям, не ринулась туда сразу же. Прежде всего она разыскала жившего в этом городе своего боевого товарища, Шарля, с которым не виделась много лет. В ту незабываемую ночь, когда вокруг отряда неожиданно стало замыкаться кольцо гитлеровцев, Шарль находился в передовом охранении и принял первый удар, и его тяжело ранило. У Аннет теперь не могло быть секретов от учителя Шарля Дюамеля. Она все, все рассказала ему. И о судьбе матери, и о появлении испанца в лесу в тот жаркий августовский день, когда она помчалась в штаб с тревожной вестью, и о том, что много лет назад узнала от крестьян — о предателе Фелиппе, и о своих беседах в Мадриде. Она ожидала, что некогда бесстрашный маки яростно бросится вместе с ней на поиск человека, чьи руки обагрены кровью товарищей по оружию. Но учитель с заученным пафосом занесся в рассуждения о заповедях Христа, о всепрощении. И вообще, следует ли теперь вспоминать, требовать расплаты за совершенное так давно. Ошеломленная Аннет долго не могла понять — о чем это он распинается? Может, это вовсе не тот Шарль?
Память сохранила его совсем другим. В отряде Шарль и Роже — он тоже был разведчиком — очень дружили. Когда кончилась война, Аннет встретила их на Монмартре. Они сидели на террасе кафе и говорили о будущем, о неизбежном торжестве добра над злом. У них были светлые надежды и планы. А жизнь рассудила по-своему, и многое сложилось, увы, совсем не так, как мечталось. Через несколько лет она снова встретилась с Шарлем — по какому-то поводу собирались бывшие участники Сопротивления. Роже не пришел. «Где он, что делает?» — опросила Аннет. Шарль горько усмехнулся:
— Не выдержал...
— Чего?
— Испытания временам.
И рассказал:
— Ты помнишь нашу первую послевоенную встречу в кафе на Монмартре? Помнишь, как Роже говорил о честности, долге, совести... А потом жизнь предложила ему выбор: совесть или деньги? Он выбрал деньги... Роже охотно принял приглашение какой-то махрово реваншистской радиостанций Западной Германии и вел передачи на Францию и Россию. Потом стал «деловым человеком» — шефом рекламного бюро какой-то испанской фирмы, поставлявшей на внутренний и внешний рынок трикотаж, а затем и генеральным директором, богатым человеком, обладателем роскошных особняков в Ницце и Мадриде.
Шарль рассказал Аннет, как он однажды встретил Роже в театре. Тот снисходительно, высокомерно поклонился ему и поспешил удалиться,
— Я окликнул его, — вспоминал Шарль. — Роже, подожди, куда ты торопишься. Мы столько лет не виделись... Он остановился и спросил: «У тебя есть какое-то дело ко мне?»
— Да нет, просто так...
— А на просто так у меня не хватает времени. Я подсчитал, сколько стоит мой час... Большая сумма. — Ему, видимо, понравилась эта глупая шутка, и он удостоил меня улыбкой. Разговор у нас не состоялся... Вот так и разошлись наши дороги, Аннет. Я стал учителем.
— Чему ты учишь, Шарль?
— Я учитель истории. Но прежде всего учитель жизни, и тем горжусь. Хочу, чтобы мои ученики твердо усвоили главную истину — совесть дороже золота...
...И вот он стоит перед ней, «учитель жизни», которого сама жизнь, видимо, сломала, заставила навсегда отказаться от былых идеалов, забыть о чести и совести. Гнусавя, он взывает: «Нельзя быть такой мстительной. Не помни зло, помни добро...» Она слушает и смотрит на него брезгливо, как на дохлую крысу.
Но эмоции эмоциями, а ей надо действовать. Она не выплеснула Шарлю все, что подумала о нем, хоть и следовало. Она заговорила умиротворенно, даже несколько просительно.
— Шарль, мысли твои спорные, хотя возможно, что они и правильные. И все же прошу тебя помочь мне узнать, где обитает Арриго Кастильо. Поверь — чисто женское любопытство. И потом — у нас с ним есть общие знакомые. Доктор из Барселоны...
Но Шарль все понял. Сейчас он стоял перед ней, понурив голову, как побитая собака.
— Ты прости меня, Аннет... Я наговорил такое, против чего восстает моя совесть. Но что делать? Се ля ви!.. А жизнь сложилась совсем не так, какой рисовалась нам весной сорок пятого... Она так и называется, контора, представляющая у нас в городе интересы какой-то венесуэльской торговой компании — «Арриго Кастильо и сын». Арриго один из уважаемых в округе людей. У него на груди почетный знак ветеранов Сопротивления. Не знаю, кто и когда ему выдал его? Говорят, что у него есть все документы, дающие ему право на те льготы, которыми пользуемся мы, бывшие маки. Говорят...
Шарль вдруг запнулся, испуганно посмотрел на Аннет.
— То, что я тебе сейчас расскажу, ты забудь. Слышишь, Аннет, забудь навсегда... Говорят, что все это Кастильо и сын купили за большие деньги, что документы ловко сфабрикованы какими-то таинственными людьми, нити к которым тянутся за океан, говорят, что Кастильо и его сын — агенты...
Шарль снова умолк. Ему страшно даже повторить вслух то, о чем он говорил.
— Ты не осуждай меня, Аннет. У Кастильо есть своя банда головорезов. Она кого хочешь уберет с дороги хозяина. У них свои люди в полиции, в порту. Я сказал тебе все... Ты сама найдешь Арриго Кастильо. Но я тебя еще раз христом-богом молю — не связывайся. Это плохо кончится. Забудь все наши клятвы и слово, которые мы давали, когда расходились по домам: до последних дней жизни бороться за свободу и демократию. Забудь, Аннет!.. — И снова — с тревогой в голосе: — Помни... Я тебе ничего не рассказывал. На суде, перед распятием Христа отрекусь.
Аннет саркастически улыбнулась.
— Ты вспомнил, Шарль, нашу клятву, слово, которое дали маки... Так вот, я хотела бы на прощанье рассказать учителю Шарлю Дюамелю историю, услышанную мною от другого учителя... По тарифам папской индульгенции пятнадцатого века считалось, что чем тяжелее грех, тем дороже должно обходиться его искупление: человек, убивший мать или отца, мог искупить свой грех, заплатив один золотой дукат за индульгенцию, насильник или грабитель — два дуката, а нарушивший слово, взявший назад обещание — девять дукатов.