Не оказав больше ни слова учителю Шарлю Дюамелю, она ушла.
...Контору «Арриго Кастильо и сын» Аннет нашла на тихой, удаленной от центра улице, в неприметном доме.
Зачем она искала эту контору? Зачем? Чем одинокая маленькая женщина могла навредить военному преступнику? Месть? Как она ее осуществит? На какое правосудие опереться? Об этом она не думала. Это был случай, когда страстное желание и уверенность опрокидывают расчет и логику здравомыслия.
...Аннет не сразу впустили в контору. Человек, непохожий на швейцара, оглядел ее с ног до головы и долго рассматривал визитную карточку Аннет Бриссо, агента парижской торговой фирмы, пока разрешил ей подняться наверх, в контору...
— С кем имею честь, мадам? — Еще красивый, хотя и согнутый годами, испанец посмотрел на нее колким, пронизывающим взглядом и указал на кресло. Но Аннет продолжала стоять, разглядывая человека, которого искала столько лет. Да, это тот самый, с кем она случайно познакомилась в Барселоне. Тот самый, который...
Аннет всю ночь обдумывала, с чего начнет разговор и как поведет его к тому главному, что надо сказать убийце.
Но сейчас все вылетело из головы. Нет, она не будет играть в прятки, не станет дипломатничать, начинать с намеков. Нужно в упор...
— Я дочь парижанки Франсуазы Бриссо, преданной вами. Я — Аннет Бриссо, разведчица отряда маки, куда вы летом сорок второго года пробрались, выдав себя за бойца интербригады. Вы гнусно предали отряд маки фашистам. От имени погибших я пришла сказать Фелиппе Медрано, скрывающемуся под именем Арриго Кастильо, — смерть предателю!
Ею овладело поразительное спокойствие. Что же, она готова сражаться в одиночку. Вот они стоят друг против друга — убийца ее матери, жениха, друзей и бывшая разведчица Аннет. Он изобразил нечто подобное улыбке, а потом, потемнев лицом, набычившись, хотел что-то сказать, а может быть, и сделать, но она уже выхватила пистолет из сумочки. В это мгновение незаметно оказавшийся за ее спиной человек — это был Кастильо-младший — ударил по руке — и пистолет упал на пол.
Обессиленная, она рухнула в кресло и прижала к лицу дрожащие руки. Она не видела, как исчез Кастильо-старший. Когда подняла голову, перед ней, заложив руки в карманы и криво, как отец, усмехаясь, стоял, покачиваясь, Кастильо-младший.
— Мы вас ждали, мадам Бриссо, наши люди проинформировали. Итак, что будем делать — звонить в полицию или тихо-мирно договоримся: Аннет Бриссо навсегда забудет о существовании Фелиппе Медрано, или Арриго Кастильо, и его сына...
— Не запугаете! Я готова сесть рядом с вашим отцом на скамью подсудимых. Есть люди, которые посвятили жизнь розыску военных преступников.
— Видимо, эти люди и прислали вас сюда? Красное от-р-ребье. Я насмотрелся на таких за свою короткую жизнь.
Красивый, как отец в молодости, он достал из бара в стене бутылку вина.
— Не угодно ли? Нет? Тогда разрешите... За ваше здоровье, мадам Бриссо!
Осушив бокал, подошел к Аннет и, отчеканивая слова, проговорил:
— Советую навсегда забыть нас. Навсегда! Молчите? Хотите лаять на слона? Извольте немедленно убираться вон. Вон! Я — Мигуэль Кастильо и не желаю разговаривать с девкой, подосланной коммунистами. Мигуэль Кастильо знает, как надо поступать с такими...
Он сразу не нашел нужных слов, между тем в комнату уже вошел тот самый человек, что сидел в подъезде. Теперь он стоял в дверях, широко расставив ноги, ожидая приказа хозяина.
— Андо, проводите эту женщину...
На следующий день Аннет позвонила в контору «Торреро Кастильо» и, постаравшись изменить голос, сказала, что директор акционерного общества «Электроника» хотел бы перед отлетом в Венесуэлу встретиться с представителем этой посреднической фирмы, и ей, секретарю директора, поручено уточнить день и час встречи: у Аннет был на сей счет свой план.
Ей ответили, что синьоры Кастильо рано утром улетели в Венесуэлу. И никто не может точно сказать, когда они вернутся. Возможно, через месяц, а может быть, и через год...
И СНОВА УРОКИ ПОЛИТГРАМОТЫ
— ...Ну вот и вся моя исповедь, Мишель. Теперь без загадок. Когда-то ты допытывался у отца — каким образом дочь ажана стала разведчицей отряда маки?.. Помнишь, как мы ночью в доме отца ели жаркое из голубей. Отец так и не успел тебе ответить. Помнишь? Мы по тревоге поднялись. Теперь ты знаешь все.
Аннет опустила голову и стиснула тонкие пальцы.
— Мишель, я должна найти его. Я не успокоюсь, пока...
— Милая Аннет, я понимаю тебя. Но в том мире, где ты живешь, такие, как Кастильо, чувствуют себя вольготно, они никого не боятся, и бороться с ними ой как трудно. Боюсь, что у тебя не хватит для этого сил. А потерять можешь многое. Даже жизнь.
И Поляков перевел разговор на иные темы.
— Ты, кажется, была в Московском университете. Как нашла студентов?
— Одна из наших газет бог знает что писала о вашей университетской молодежи, о каких-то смутьянах, тайных листовках, расправах с молодыми интеллектуалами. Но мои юные собеседники совсем не походили на бунтарей.
— Я тебе рассказывал о несостоявшемся интервью. Видимо, коллега нашего друга Франсуа, шнырявший по университетским коридорам, был более «компетентен». Точнее, более снисходителен к тому, что принято называть порядочностью, совестливостью. Я рад, что ты знакомилась с нашей молодежью, ее жизнью не с позиций западных «советологов». Да, были случаи, когда кто-то за рубежом, кому снится крушение советского строя, пытался заполучить юнцов с изрядным количеством тумана в голове. Есть у нас такие. В нашей печати сообщалось о судебном процессе над одним из таких. Докатился до того, что связался с зарубежными антисоветчиками, которые хотели тайком вывезти его из СССР по подложным документам. Некий Франсуа де Перраго, любитель легких заработков, пролетая из Финляндии в Австрию, остановился в Москве, выдавая себя за туриста. Он и передал свой паспорт легкомысленному юнцу. Но это же...
— Погоди, погоди... Как ты сказал — Франсуа де Перраго... В Париже я, кажется, читала что-то об этой истории. Вот видишь, а говоришь — бредни...
— Повторяю — бредни. Сорняки бывают и на самом урожайном поле.
— Дорогой Мишель, я очень люблю тебя... И твою страну тоже... Вы спасли нас от фашизма. И все же... Хочу напомнить наши давние споры. Да, да, о свободе, о демократии... Они не закончены. Вот и этот случай со студентом...
— Ты припомнила мои уроки политграмоты. Бедный, бедный Мишель! Я, профессор Поляков, ставлю ему двойку за те уроки. Он не сумел толком объяснить разницу между истинной и мнимой свободой личности. Когда-то Ленин говорил...
— Прости, что я тебя перебиваю, Мишель. Но ты, кажется, все же решил дать мне несколько уроков политграмоты. Ну что же, слушаю, господин учитель. Только ради бога не хмурься.
Она подошла к Полякову и стала нежно разглаживать высокий профессорский лоб.
— Эти бороздки совсем не украшают моего Мишеля... Ну, ну, не буду... Итак, что же говорил Ленин?
— Ленин говорил нечто такое, что очень полезно знать бывшей разведчице отряда маки, боровшейся за свободу Франции и за счастье ее народа. Так вот, свобода, если она противоречит освобождению труда от гнета капитала, есть обман. Это сказал Ленин. Заруби, пожалуйста, это у себя на своем очаровательном носике!
— Считай, что урок усвоен. И все же у не очень смышленой ученицы есть вопрос: почему нельзя позволить молодым людям делать все, что они хотят, что им нравится?
— Тогда сделай еще одну зарубку: на Западе немало мастеров стряпать мифы о свободе личности.
— Например?
— Хотя бы такой. Известно ли тебе, что в конституции США записано, будто каждый американец может выставить свою кандидатуру на выборах в высший законодательный орган — сенат и палату представителей конгресса?
— Каюсь, Мишель. О конституции США не знаю ничего. До чего же с тобой трудно, Мишель...
— Почему?
— Я выгляжу такой...
Он не дал ей договорить, нежно обнял, поцеловал в щечку.
— Ты умнее, чем тебе кажется. А конституцию США, Аннет, знать не обязательно. Но то, что я тебе сейчас скажу, постарайся запомнить, пожалуйста, и рассказывай всем, кто вздумает тебя убеждать, что настоящая свобода личности существует лишь на Западе. Да, формально любой американец может выставить свою кандидатуру в конгресс. Но это только формально. Подавляющее большинство американцев лишено возможности воспользоваться этим правом, потому что предвыборная кампания у них связана с большими расходами и кандидату не обойтись без поддержки какой-нибудь финансовой группировки или он сам должен иметь крупное состояние.
— Откуда ты все это знаешь, Мишель?
— От самих американцев. Я был в США. И среди моих коллег там есть весьма прогрессивно мыслящие люди. Один из них рассказал, что некто, добиваясь избрания в палату представителей, истратил почти три миллиона долларов. Но для него это пустяки — семья владеет концерном по производству консервов и соусов, состояние миллиардное. Ясно?
И, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Я где-то прочел: возможность делать все, что нам угодно, — не вольность, не свобода. Скорее — это оскорбительное злоупотребление истинной свободой. Ты согласна?
Она не ответила. Лишь повела плечами и задумчиво сказала:
— Не знаю, Мишель, может быть, и так. Это очень сложно.
— В жизни все очень сложно, Аннет. Вот сидит перед тобой молодой человек, большой друг моего племянника, журналист Сергей Крымов. Сейчас не время рассказывать тебе о нем. Но поверь, история его сложной и трудной жизни поучительна. Так ведь, Сережа?
Погруженный в свои мысли Крымов ничего не ответил. Поначалу он жадно прислушивался к разговору, старался все запомнить. Но когда речь зашла о тех молодых, кто по бедности духа убежден, что лучше всех понимает, «смысл жизни», у которых предел мечтаний на поверку не шел дальше джинсов с ягуаром на заду или записи ультрамодной поп-музыки, ему стало не по себе. Показалось, что Поляков говорит и о нем, Крымове, каким он был пять-шесть лет назад, и о выдворенном из Советского Союза аспиранте Дюке, меньше всего интересовавшемся наукой, и о его соратнике Владике, и о тех тогдашних друзьях Сергея, всех тех, кто мнил себя властителями дум. Прошлое, казалос