Она говорит сумбурно, взволнованно, а Луи досадливо хмурится, ему неприятен разговор о дядюшке, тем более если он друг этих вообще-то милых людей. Слова «бывшего друга» он пропустил мимо ушей.
— Что же, попытаюсь быть предельно точным.
Машинально помешивая кофе в чашечке, Аннет не отрывала глаз от Луи Бидо. Тот не без юмора начал описывать дядюшку. Словесный портрет получился настолько точным, что Мишель и Аннет сразу узнали: «Это он — Анри Роже. Воистину — мир тесен...»
Сергей внимательно слушал разговор о малоизвестных ему людях, все это могло обогатить будущий очерк. Но время позднее — уже одиннадцатый час, а он обещал Ирине позвонить не позже десяти. Еле дождался подходящего момента.
— Прошу извинения, но я должен позвонить жене, она у больного отца.
.,..Голос Ирины тревожен:
— Отцу хуже. Сердечный приступ. Вызвала неотложку... Звонил Бутов... Я сказала ему о твоем желании повидать его. Виктор Павлович ответил — «пусть позвонит». Сегодня он долго задержится на работе. Когда придешь?
— Скоро буду. — Сергей повесил трубку и на мгновение задумался: «Удобно ли сейчас звонить полковнику, время позднее. Можно и завтра, не к спеху. А впрочем, позвоню. Бутов, наверное, еще на работе».
— Виктор Павлович, это я, Сергей. Извините, что звоню так поздно.
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет, ничего не случилось. Просто я нуждаюсь в вашей консультации. Хотел бы с вами повидаться.
— Вы где сейчас находитесь?
— Я при исполнении служебных обязанностей, но не в редакции. Нахожусь в ресторане...
— Однако же... По заданию редакции в ресторане? Так сказать, совмещаете полезное с приятным.
— Совершенно верно. Я делаю репортаж о встрече советского ученого, профессора Полякова, с боевой соратницей по отряду Сопротивления во Франции. Тридцать лет спустя встретились Аннет и Мишель — француженка и русский, бойцы отряда маки. Сидим за столиком, пьем шампанское и мило беседуем. Я очень нуждаюсь в вашем совете... Это моя первая серьезная работа...
— Всегда рад помочь...
— Благодарю вас, Виктор Павлович. До встречи. Буду звонить вам...
...Крымов вернулся расстроенный.
— Тестю плохо. Я должен немедленно ехать домой.
«ГОСТЬ» ПРИБЫЛ
Утром в квартире Рубина раздался телефонный звонок.
— Слушаю.
— Господин Рубин? Захар Романович?
— Да, я. Что угодно?
— Вам привет от Нандора.
Рубин в замешательстве промолчал.
— Вы слышите меня?
— Слышу. Как себя чувствует, господин Нандор?
— Хорошо. Я бы хотел встретиться с вами. Это возможно?
— Думаю, что да. Вы откуда звоните?
— Из центра. Из автомата.
— Я к вашим услугам. Не буду возражать, если приедете ко мне, гостей положено принимать дома. Живу один. Я болен, и, признаться, гулять в таком состоянии не очень хочется.
— Ваш вариант меня не устраивает, — сухо отрезал незнакомец. — Надеюсь, вы в состоянии ходить?
— Да.
— Вот и отлично. Мы должны увидеться сегодня же, скажем, часов в двенадцать. Сможете?
— Пожалуй. Где?
— В Третьяковской галерее.
— Где конкретно?
После некоторого молчания последовал ответ:
— Возле картины Сурикова «Боярыня Морозова». Вы, кажется, знаток живописи и, надеюсь, знаете, где она висит.
— Да, конечно, — ответил Рубин. — Как я вас узнаю?
— Это не трудно. Светло-серый костюм, белая рубашка, темно-синий галстук. В правой руке буду держать газету.
— Простите, как вас величать?
— Мигуэль Кастильо. Значит, договорились? До скорой встречи.
Телефон умолк, но Рубин какое-то время еще продолжал держать трубку. Звонок незнакомца, хотя и не неожиданный, растревожил до сумятицы. Стенокардия — в последнее время она довольно часто напоминала о себе — сейчас же отозвалась очень уж резкой болью в сердце. Рубин принял антиспазматическое лекарство и присел в кресло.
Боль в сердце постепенно утихла, а душевная боль не унималась. Жизнь прожита никчемно и, кажется, подходит к концу. А что хорошего сделал он в этой жизни? Какой оставит след? Много таких нелегких вопросов задал он себе в те тягостные минуты. Вспомнилось где-то прочитанное: хорошо быть ученым, инженером, писателем, но очень плохо не быть при этом человеком. Есть интересная, любимая работа. Кое-чего достиг, получил признание, стал доктором наук, профессором. А вот человек не состоялся. От такого горького самому себе признания очень защемило сердце. Из дальних уголков памяти выплыли Леночка Бухарцева, первая любовь, которую он предал, и другое, еще более страшное предательство — измена Родине. Родина простила, даже оказала доверие. И Рубин встрепенулся — Бутов!.. Для него он — олицетворение гуманности советского государства. И засуетился: что же я не звоню?
Дрожащей рукой Захар Романович набрал номер телефона полковника и чуть ли не заикаясь сообщил о звонке незнакомца, назначенном свидании в Третьяковской галерее.
— Скажите, что мне делать, как поступить в такой ситуации?
— Прежде всего успокоиться. Мне не нравится ваш голос — не волнуйтесь. На свидание идите. Узнайте, что именно он хочет от вас получить. Скорее всего речь пойдет о каких-то данных по наиболее важным и закрытым работам института. Скажите, что должны собраться с мыслями, с ходу это не делается, да и место для разговора на такую тему не подходящее. Как мы условились, скажите, что с рацией у вас не ладится, видимо, неисправна. Под этим предлогом вновь пригласите его к себе домой, Если будет настаивать на другом месте встречи — не отказывайтесь. Постарайтесь узнать, как долго он пробудет в Москве, когда и по каким делам намерен вновь прибыть в нашу страну? Как штаб-квартира в дальнейшем будет осуществлять связь с вами? Вам все понятно, Захар Романович?
— Понятно.
— В таком случае действуйте. — Это генеральское «действуйте» прочно вошло и в бутовский лексикон. — Главное, возьмите себя в руки, не волнуйтесь. После свидания с гостем позвоните. Буду ждать.
ВСТРЕЧА
Напутствия Бутова не помогали — Рубин с большим волнением переступил порог храма искусства.
Рубин торопливо разделся, подошел к зеркалу, причесался и направился в знакомый зал на «свидание» с «Боярыней Морозовой» — позже он так полушутливо отрапортует Бутову.
Захар Романович любил живопись, неплохо разбирался в ней, не раз бывал в Третьяковке, подолгу простаивал у творений великого Сурикова, но теперь ему не до шедевров. Лихорадочно переводит взгляд с одного экскурсанта на другого — не этот ли Мигуэль Кастильо? И тут же спохватывается — он же предупредил: светло-серый костюм, белая рубашка, в правой руке газета...
В зал вошла новая группа. Пригласив подойти поближе, экскурсовод начала свой хорошо отработанный рассказ о церковных реформах патриарха Никона, совпавших с протестом крепостного крестьянства и посадского люда против социальных новшеств, о подвижнической жизни боярыни Морозовой.
...Экскурсовод умолкла. Ждала вопросов. Рубин оглянулся и увидел Бутова. В толпе экскурсантов полковник шагал от картины к картине, с интересом слушал экскурсовода и даже задал какой-то вопрос, выказав тонкое понимание истории. Неожиданное появление Бутова обрадовало Рубина. На душе уже не так тревожно. А когда Виктор Павлович, поравнявшись с ним и не глядя на него, буркнул «главное не волноваться», профессор и вовсе перестал хмуриться, воспрял духом.
Между тем зал почти опустел, и Рубин остался один на один со знаменитой раскольницей. Где же вы, гость нежеланный? И, славно откликаясь на профессорский зов, рядом вдруг оказался человек в светло-сером костюме с газетой в правой руке. Сердце ёкнуло и забилось. На какое-то мгновение Рубину захотелось послать все к черту и уйти. «Нет-нет, теперь я уже не способен на притворство. Оно требует полного самоотречения и крепких нервов. Извините, Виктор Павлович, не могу, сил нет...» Но он переборол этот всплеск разыгравшихся нервов и с каменным, несколько побледневшим лицом обратился к человеку с газетой в руке:
— Если не ошибаюсь, господин Мигуэль Кастильо?
— Вы не ошибаетесь, господин Рубин. Это я вам звонил. — Холодные, недоброжелательные глаза в упор уставились на Сократа.
Профессор переминался с ноги на ногу и, чтобы как-то завязать разговор, спросил:
— Как вам нравится суриковское творение? Великолепно, не правда ли?
— Восхищен. Прекрасная картина. У нас, на Западе, знают, что Россия в прошлом дала много прекрасных мастеров живописи: Рублев, Иванов, Шишкин, Айвазовский и, конечно, Суриков.
— Разве только в прошлом? В нашей стране и сейчас немало талантливых, известных во всем мире художников.
— Не говорите про ваших нынешних! — заметил гость полушепотом с нескрываемым раздражением. — Художник лишь тогда творец, когда он свободен, независим, когда он творит по велению сердца, а не по указке сверху. Однако, как вы догадываетесь, я пришел не для дискуссии. При удобном случае мы об этом поговорим, а сейчас у меня дела поважнее.
И направился в дальний угол зала. Рубин за ним.
— Первое, что тревожит нас, я имею в виду ваших друзей на Западе, включая, разумеется, и меня, это состояние вашего здоровья. Вид у вас, прямо скажем, не очень. Быть может, мы в состоянии помочь вам? Хотя бы лекарствами? Кстати, чем вы больны?
— Самая модная болезнь века... Сердце... Стенокардия...
— О, этим страдают буквально все люди пожилого возраста. Посоветуйтесь со своим врачом, и пусть он порекомендует какое-нибудь радикальное западное лекарство. Мы вышлем вам, сколько бы оно ни стоило...
— Вы очень любезны. Стоит ли вас беспокоить?
— Поверьте, это сущий пустяк. Мы умеем по достоинству ценить тех, кто с нами, кто помогает нам. Не стесняйтесь, будем рады помочь. Кстати, в Швейцарии на ваш текущий счет уже положено некоторое количество американских долларов. Это, так сказать, аванс за активную работу в будущем. Надеюсь, наше сотрудничество будет плодотворным и продолжительным. Что касается размера вознаграждения, то это будет зависеть от вас. Чем больше поступит информации, тем щедрее будет оплачена работа. Само собой разумеется, что речь идет о достоверной информации. Я думаю, вы поняли меня?