Этот молодой человек в разную пору своей сложной жизни не раз считал себя заново родившимся.
Бутов помнит, как года три назад Сергей кричал в телефонную трубку:
— Спасибо, большое спасибо. Виктор Павлович. У меня сегодня двойной праздник. И день рождения... И день второго рождения — восстановили в комсомоле и институте.
— Значит, заслужил, — сдержанно обронил Бутов. — Поздравляю. Порадовал. Мне это приятно слышать.
Сергей не знал тогда, что для Бутова это не новость, что после того, как исключили его из комсомола и института за аморальное поведение, за связь с компанией спекулянтов и фарцовщиков, за связь с английским разведчиком Дюком, Бутов продолжал помогать ему. Верил в него. Верил в победу светлого над темным. И это он, Бутов, попросил секретаря институтского парткома поручить комсомольцам, бывшим его друзьям, взять Крымова под свою опеку.
А в прошлом году полковник поздравил Сергея с двумя праздниками сразу: Сергея в день его рождения приняли кандидатом в члены партии. В генеральском вопросе «Можно ли доверять Крымову?» Бутов почувствовал недомолвку: «Неужели ошибся?..» Нет, ошибки не было. Бутов, прервав свой рассказ о судьбе Сергея, о своей роли в его становлении, вдруг поднялся с места, подошел к Клементьеву и заговорил несколько запальчиво:
— Я хочу кое-что напомнить вам, товарищ генерал. Когда я в самой малой мере усомнился в правдивости Сократа — не водит ли он нас за нос, — вами были сказаны такие хорошо запомнившиеся мне слова: «Следуя разуму, нельзя быть крайне рациональным. Мне кажется, Бутов, что вы иногда боитесь открытого проявления души, подавляете ее порывы». Тогда я промолчал, но то был не знак согласия. В справедливости ваших слов я убедился позже. И как это ни парадоксально, тут сыграла свою роль история гражданского формирования Сергея Крымова. Вот как бывает в жизни.
— Бывает... — задумчиво повторил Клементьев. — Бывает...
И после небольшой паузы с доброй улыбкой продолжил:
— То, что вы сейчас сказали, мне по душе... Вы, пожалуй, дали исчерпывающий ответ на мой вопрос... Я имею в виду Крымова... Так что действуйте, Виктор Павлович, в том же духе...
ПРОЩАЛЬНЫЙ ЗАВТРАК
Поляков предупредил Сергея с вечера:
— Завтра Аннет улетает в Ленинград, оттуда в Париж. Устраиваю прощальный завтрак. Приглашаю. И от своего имени и от имени Аннет, Кстати, она просила разыскать Луи Бидо. Хотела бы с ним попрощаться. Впрочем, может, не столько попрощаться, сколько договориться о встрече в Париже.
— Постараюсь... Это, кажется, входит и в его планы. Коллега задумал серию очерков для французского журнала... «Мишель и Аннет...»
...В укромном уголке немноголюдного в полуденный час зала было весело, хотя повод для застолья не очень радостный — прощание. Поляков, будучи в ударе, блистательно вел стол, сыпал остроумными тостами, переключаясь с русского на французский. Помянули павших, пили за дружбу русского и французского народов, за мир и за тех, кто, приравняв перо к штыку, охраняет его.
В разгар пиршества к столику подсели еще двое — коллеги Луи, — случайно, а быть может, и преднамеренно, заглянувшие в ресторан.
— Надеюсь, мадемуазель Бриссо не будет возражать? — извинился Луи. Вопрос не совсем деликатен, ибо по лицу хозяина стола видно: ему эти гости ни к чему. Однако профессор не протестовал: что делать? Долг хозяина стола.
Поляков попросил официанта добавить два прибора, процедил тост за здоровье журналистов разных стран и, не обращая больше никакого внимания на Луи и его друзей, тихонько разговаривал с Аннет. Сергей попытался принять на себя роль хозяина стола — честь профессии обязывает — и как мог потчевал гостей. Но роль эта была явно не по нутру, и, к его вящему удовольствию, незаметно душой маленького общества стал мсье Бонар, полноватый, в годах, с бородкой а ля Ришелье, представлявший какую-то французскую газету. Ему подыгрывал длинноногий, рыжий, небрежно одетый молодой человек. в дымчатых очках. Отвесив общий поклон, он коротко представился: «Смит. Британия».
Бонар, словесных дел мастер, блистал легкостью речи, экскурсами в литературу, тонкими комплиментами, что не мешало ему, однако, одаривать публику пошлыми каламбурами: «Когда я попадаю в общество милых представительниц слабого пола, я сам слабею». При этом он смеялся громче всех. Говорили обо всем понемногу. Жаловались на капризы погоды, и к этой теме все проявляли интерес, Бонар полагал, что планета вступит в новый ледниковый период, а Смит, ссылаясь на приятеля, работающего в обсерватории Кембриджского университета, утверждал, что «шарик» медленно, но верно поджаривается, глобальная температура скоро начнет стремительно расти, и вообще пятна на солнечном диске, которые господин Галилей ухитрился разглядеть в 1611 году, доставят-таки человечеству немало неприятностей. От погоды перескочили к Жану Габену, от Габена — к Майе Плисецкой. Вторгшись в мир искусства, стали изощряться в «информированности». В ход пошли окололитературные и околотеатральные сплетни.
Вдоволь перемыв косточки именитых, Бонар и Смит переключились на профессиональную орбиту — байки из жизни коллег. Байки эти по-разному говорили о нравах западных журналистов, и одна из них запомнилась Сергею. Якобы московский корреспондент известного зарубежного агентства передал по телефону сообщение о свершившемся час назад важном событии, а затем, чтобы опередить соперников, на два часа заказал «провод», читая по телефону какие-то статьи из центральных советских газет. И опередил.
Сергей неплохо владел языком и понимал почти все, о чем говорили Бонар и Смит, но когда попадались особенно «трудные» слова, обращался к помощи Бидо. От Бонара это не ускользнуло. Постучав ножичком о пустую винную бутылку, попросив тишины и внимания, он объявил, что хотел бы произнести небольшой спич, и повернулся к Сергею и Бидо:
— Я попрошу вас, Луи, перевести русскому другу те несколько слов, которые я сейчас скажу. Я хочу быть уверенным, что до господина Крымова дойдет точный их смысл.
Бонар предложил поднять бокалы за великую журналистскую державу, не признающую никаких границ, за профессиональное братство без различия политических взглядов и позиций, без... запнувшись, он перешел к духовному единству, союзу интеллектуалов, крутился вокруг да около, но мысль основательно подвыпившего оратора все же стала прорисовываться, пробиваясь сквозь туман обтекаемых фраз, проясняться. Выраженная одним не сказанным вслух словом — «конвергенция», то есть сходимость взглядов, она была тут же подхвачена Смитом: «Истина, и только она, есть повелитель умов и сердец журналистов всех континентов».
Крымов, с трудом сдерживая саркастическую улыбку, не выдержал. Покрыв голос оратора, он крикнул: «Абстрактной истины не существует, абстрактная справедливость — это бред, выдумка!»
И грянул спор. Сергей не мог не заметить, что Аннет и Луи Бидо внимательно слушали и настороженно молчали. Все грязное, антисоветское, что плескалось в последнее время в мутных волнах эфира, Смит выдавал сейчас как сведения, полученные им лично из «самых достоверных» источников. И тут подал голос профессор Поляков:
— Ваши источники могут быть точно обозначены, господин Смит, — радиостанции «Голос Америки», «Свобода», Би-би-си, «Немецкая волна». Для меня они не достоверны. И не могу не заметить, господин Смит, что некоторые передачи упомянутых станций стряпаются по писаниям небезызвестного вам беглеца-отщепенца. Я имею в виду его пасквили, изданные в Амстердаме махровой антисоветской организацией, именуемой «Фонд Герцена». Мне довелось на месте познакомиться с этим фондом. И еще я хотел бы заметить, что такие радиостанции, как «Свобода», Би-би-си, недобросовестно интерпретируют факты, заимствованные из советской прессы. В этом я убеждался не раз на собственном опыте...
— Яркая иллюстрация к мысли, оброненной кем-то из французских философов, — негромко заметил Луи, молчавший до тех пор. Смит резко повернулся к нему:
— Простите, господин Бидо, я не совсем понял, что вы хотели сказать?
— Постараюсь объяснить, дорогой Смит. Русские достаточно откровенно пишут о своих бедах. А кто-то из философов мудро заметил: чтобы самому осудить свои слабости, нужна большая сила. Открытый разговор русских о трудностях предостерегает от ложного мнения о легкости их преодоления. Нет, нет, это не каламбур. Это трезвый подход к сложности жизни.
— Я понял вас, Луи... Но, увы, известно, что люди, пытающиеся по-своему трактовать некоторые, как вы изволили выразиться, трудности, объявляются инакомыслящими и за свои идеи попадают в тюрьму.
— Неправда. — Сергей старался выдержать невозмутимо спокойный тон. — Те, о ком вы говорите, не инакомыслящие, а отщепенцы. Если быть более точным, — противники советского строя. Их изолируют от общества согласно закону. За идеи, какие бы они ни были, у нас к ответственности не привлекают. Их справедливо обвинили в преступной антисоветской деятельности. Подчеркиваю — деятельности. Таких отщепенцев жалкая кучка. Это только видимость внутренней оппозиции. Но ведь и один подонок, купленный врагом, может нанести огромный урон. Не так ли?
— Я не совсем понимаю вас, господин Крымов.
Сергей лишь на мгновение засомневался — надо ли вот так, без оглядки, в атаку? Но тут же решил — надо. И Крымов ответил:
— Полагаю, что сидящие за столом коллеги созерцали незатейливое шоу, недавно разыгранное в универмаге? Не сомневаюсь, что на страницах представляемых вами газет отличнейшим образом использован спектакль, поставленный иностранным туристом, чтобы еще раз пустить в ход миф о якобы существующем у нас «подполье».
Крымов умолк, засунув руки в карманы, стиснув в зубах сигарету. Он огляделся по сторонам: Бонар иронически улыбался, а Смит пытался отшутиться. И тогда Сергей мысленно сказал себе: «А ну-ка поддай еще немного жару».
— Господа, позвольте напомнить вам, что так называемые отщепенцы на свет божий появились не сами. У них есть повивальная бабка.