кая жертвенность моего выбора; ведь я мог ехать куда угодно; в Париже и Нью-Йорке меня ждали.
Но там, на Западе, была другая трудность: в этой всемирной отзывчивости мне чудилось православие как презумпция невиновности еврея. Я уговаривал себя: западные христиане — не антисемиты, не должны быть антисемитами; разве не доказала мне это Зинаида Шаховская своими письмами, книгами, судьбой?.. Сейчас только память возвращает мне это чувство, в ту пору перешибавшее всё. Сейчас антисемит мне только смешон — как недоумок и лишенец. Тогда — спасибо Советской России — ужас, что во мне опять будут видеть не человека, а еврея, застилал горизонт. Сердце требовало Новой России Бориса Хазанова, свободной от всех низостей.
И что же? Такая Россия открылась в Мюнхене как раз в 1984 году — вместе с журналом Любарского и Хазанова Страна и мир. Уровень журнала ошеломлял. Не верилось, что такое можно увидеть напечатанным по-русски: живая деятельная мысль, слитая с превосходным выверенным словом, без тени ханжества или местечковости. Евреям отводилось то самое место, которое они на деле занимали в русской культуре, без предвзятости в ту или иную сторону. Обсуждались те самые вопросы, которые (казалось мне) волнуют всех, — и обсуждались лучше, чем в самиздате. Это была моя страна, моя родина.
Конечно, переезд в Мюнхен представлялся невозможным по причинам нравственным: я не мог уехать из Израиля. Меня, собственно, никто и не звал, но какая-то смутная возможность переезда на секунду всё же забрезжила. На шестой месяц моей жизни в Иерусалиме, когда я всё еще был событием из-за моего двухтомника Ходасевича и ленинградского альманаха ЛЕА, Мила Дымерская-Цигельман, научный сотрудник Центра по изучению восточно-европейского еврейства, женщина незаурядная, сказала мне между прочим, что в Мюнхене ищут человека вместо решившего уйти Максудова (третьего редактора Страны и мира) — и что я кажусь ей, Миле, самым подходящим кандидатом. В итоге в Мюнхене взяли Вадима Менакера — и правильно сделали, он куда больше подходил им, умен и образован был просто на удивление, выделялся даже в перенасыщенной интеллектуалами иерусалимской среде. Меня, повторюсь, не приглашали, сам же я ни малейшего движения в эту сторону не сделал, только на секунду размечтался от неожиданных слов Милы. Но это — потом. А в первые недели у меня возник упоительный эпистолярный роман со Страной и миром.
Журнал был ежемесячный (во что едва верилось); правда, выходил с некоторым опозданием. Я приземлился в Израиле 18 июня, а уже в июльском номере вышла моя заметка Голодовка Ивана Мартынова, которую ведь еще написать нужно было — в эти самые первые дни, когда и стола-то письменного в нашей пещере не было. Как такое возможно? А очень просто. Журнал опаздывал. Мое первое письмо к Хазанову датировано 26 июня; он ответил 10 июля; текст о Мартынове я послал ему только в письме от 22 июля в качестве приложения к письму:
«Дорогой Геннадий Моисеевич, спасибо за немедленный и дружеский ответ. Стиль и тон Вашего журнала (оба номера прочитаны, спасибо за них) мне очень по душе. С благодарностью принимаю Ваше предложение о сотрудничестве. Я уже начал писать для СиМ обзорную статью о ленинградской второй литературе и тамошнем самиздате. Затем, у меня имеются все материалы по делу Зуншайна, надо только привести их в систему.
Предложение вести в журнале отдел литературной критики, в высшей степени заманчивое, я должен обдумать; боюсь, что пока эта работа мне не по плечу из-за нехватки времени и неопределенности нашего будущего. Не вижу пока, что бы я мог предложить Вам для Архива.
Срочно высылаю Вам наскоро набросанный текст о И.Ф.Мартынове — текст не литературный, а информационный. Он был предназначен специально для перевода на английский язык и последующей рассылки заинтересованным лицам и организациям; поэтому я не слишком следил за стилем, а старался быть лишь предельно точным; отсюда же и сухость языка, и неуклюжие длинноты. Можете редактировать его в смысле сокращения произвольным образом; приспособьте, если нужно будет, название статьи к дате выхода номера — необходимо лишь обеспечить этому делу скорейшую гласность и спасти человека. Позвоните ему по телефону 314-32-42 — чтобы поддержать его и, быть может, откорректировать мою информацию.
Еще раз — спасибо. Всего наилучшего. Ваш…
Прошу Вас поставить под моим сообщение о Мартынове только мои инициалы — Ю. К. Меня можно вызвать на телефонный разговор по номеру 671-697 или 673-271, Иерусалим. Это контора, дежурный обычно говорит по-английски; он не зовет меня, а оставляет мне записку, например, с сообщением о том, что Вы позвоните завтра в три; в указанное время я жду Вашего звонка. — Ю.К.»
Сергей Максудов (Александр Бабёнышев) тотчас откликнулся: «Присланный Вами материал о И.Ф.Мартынове пойдет в ближайшем номере. Большое спасибо. С нетерпением ждем обещанных Вами статей, рецензий и чем еще пожалуете…» С нетерпением! Ну и времена настали… 31 июля я посылаю Хазанову заметку о гонениях на Белянина, написанную телеграфным стилем. Ее (в письме от 9 августа) Хазанов отклонил: «материал о Белянине для нас не подходит: он был бы уместнее в газете» (он потом и вышел в газете: в Русской мысли от 13 сентября).
Наконец, я получил часть моих бумаг, переписал на машинке и 10 сентября отослал в Мюнхен статью о Владимире Лифшице со следующим письмом:
«Дорогой Геннадий Моисеевич, посылаю Вам мою статью о В. Лифшице — хотя и помню, что объем ее для Вас неприемлем. Если всё же вы решите печатать её, прошу сообщить мне об этом сразу и не отправлять текст в набор до получения моего ответа.
К сожалению, мне всё еще не под силу подписаться на ваш журнал. К сожалению — ибо он не просто мне интересен: в Вашей работе Не поймет и не оценит я встретил ту полноту единомыслия, которую перестал уже искать. Не помню, чтобы за последние годы что-либо было прочитано мною с подобным воодушевлением — притом, что я мелочно придирчив по части не только мысли, но и языка, и стиля. Больше же всего меня тронули в ней пейзажи, истинно поэтические.
Передайте, пожалуйста, мою благодарность С. Максудову за письмо и журнал.»
Намек о подписке был понят правильно; журнал мне стали присылать бесплатно.
В недатированном письме за двумя подписями Максудов и Хазанов отвечают: «Ваша статья о Владимире Лифшице превосходна. Это настоящее литературоведение, и мы бы очень хотели ее напечатать. Единственное но — объем». Были там на деле и другие возражения и вопросы. Статью в Мюнхене прочли внимательно.
За статью о ленинградском самиздате я принялся в середине июля; писал с упоением; просидел три с лишним месяца (поскольку прочих дел было невпроворот), закончил — и 8 ноября отослал в журнал.
«Дорогие редакторы, посылаю вам обещанный обзор ленинградского самиздата. Пожалуйста, как можно скорее сообщите мне ваше отношение к нему: станете ли вы его публиковать, и когда. По-видимому, мое письмо от 8/10 затерялось. В нем я писал о моем принципиальном согласии на некоторые сокращения в статье о Лифшице и просил прислать ваши замечания. Там же я упомянул важные для меня момент, связанный с типографическим исполнением моих работ. Для меня чрезвычайно существенно, чтобы все встречающиеся в тексте названия были набраны курсивом и без кавычек. Это условие в полной мере относится и к прилагаемой статье.
Секретарь журнала Жанна Яценко озадачила меня предложением сообщить ей мой BLZ. Пожалуйста, объясните мне, что это такое. Открытка, посланная Жанной Яценко, шла ко мне 2.5 месяца.»
В недошедшем (а может, оставленном без ответа) письме от 8 октября я благодарил Максудова «за благожелательный отзыв о моей работе»; в принципе соглашался на поправки; дальше шло объяснение моей давней идиосинкразии насчет кавычек:
«…Я совершенно убежден (и неодинок в этом), что корректное употребление кавычек только одно: выделение цитат. Взятие в кавычки имен собственных (каковыми являются названия произведений, журналов, издательств) унижает читателя, а с ним и автора…»
Я не сознавал еще, что и у Хазанова, у прозаика Бориса Хазанова, был на этот счет свой пунктик: он держался западной системы подачи прямой речи в прозе: вместо открывающего тире, как это принято в русской литературе, заключал каждую фразу в кавычки. В том же письме я сообщал:
«И.Ф. Мартынову предъявлено обвинение по ст. 196-2: подделка документов. Я получил от него отчаянную телеграмму, но дозвониться к нему пока не смог. Не затруднит ли Вас передать это короткое сообщение на Свободу? Звонки в Европу мне не оплачивают, а стипендии едва хватает на еду…»
Телеграмма Мартынова от 30 сентября сохранилась: srochno pozvonite menia ojidaet sudba roginskogo ivan. Срочно позвоните! Знал бы он, какой это ужас: не иметь под рукой телефона! Не сомневаюсь: он думал, что я совесть потерял: получить такую телеграмму — и тотчас не позвонить. А это было физически — да-да, физически — невозможно…
Что до упомянутой открытки, то она тоже стала переживанием:
«Уважаемый г-н Колкер,
будьте любезны прислать нам номер Вашего банковского счета указав BLZ, название банка и его адрес с тем, чтобы мы могли переводить Вам гонорары.
Секретарь Жанна Яценко»
А как иначе? Конечно, переживание. Во-первых, «гонорары», да еще прямо в банк. Во-вторых, я — «г-н». Давно ли я был товарищем? В-третьих, вот она, Европа: загадочное BLZ; должно быть, все знают — один я неуч. Но знали не все. Знали только в Германии и Австрии, где существует банковский идентификационный код, Bankleitzahl, и подобающее ему сокращение. Потом я это часто наблюдал: слова, понятные русским только в стране эмиграции, они не задумываясь употребляли в разговорах с эмигрантами из других стран.
«Превосходная» статья о Лифшице так и не вышла. В письме от 13 декабря 1984 годы Максудов-Бабёнышев прислал мне сокращенную редакцией версию. «Главна