— Уточкин после удачного приземления на своём «Формане-IV», — сказал Лёша. — Это снимки лучших моделей самолётов: «антуанет», «форман», «блерио». — Мальчики рассматривали снимки. — А вот здесь у меня вырезки из газет и журналы со статьями. — Всё это богатство было аккуратно разложено на диване. — Первая стопка — простейшие статьи, для всех, во второй уже есть схемы самолётов, некоторые расчёты, для любителей. А это... — третья стопка газетных и журнальных вырезок была внушительна, — уже для специалистов, для тех, кто посвятил свою жизнь воздухоплаванию и авиации. — В голосе его прозвучала жёсткость. — То есть всё подобрано по шкале сложности. Вам следует начинать с простейшего. — Лёша внушительно помолчал. — Если, конечно, вас интересует этот феномен двадцатого века — самолёт.
— Интересует! — воскликнул Володя, и по лицу его было видно, что словом «феномен» он просто восхищен.
— А ты уже всё это прочитал? — спросил Гриша.
— Естественно! — Алексей Туманский снисходительно улыбнулся. — Я разбираюсь в чертежах, знаю все модели самолётов. Вот сейчас конструирую модель аппарата, которую сам рассчитал. — Он кивнул на стол, заваленный деревянными рейками, проволокой, уже готовыми крыльями из материи, наклеенной на деревянные каркасы. — Я обязательно буду авиатором!
— Я, может быть, тоже, — неуверенно сказал Володя.
«И я!» — подумал Гриша, но промолчал.
С того майского дня 1906 года всё и началось. Лёша Туманский заразил друзей своей яростной любовью к воздухоплаванию.
Гриша прочитал всё, что было у Алексея: и газетные статьи, и публикации в журналах «Вокруг света», «Природа и люди», «Огонёк». По шкале сложности...
Скоро он уже мог часами рассказывать родителям, братьям и сёстрам — всем, кто был согласен его слушать, о полётах Уточкина и братьев Ефимовых, Васильева и Мацкевича, американцев братьев Райт и француза Пегу, о разных моделях самолётов, летательных аппаратах, как тогда чаще говорили. Он уже разбирался в чертежах и вместе с Алёшей Туманским помышлял о конструировании собственного двухместного самолёта, на котором можно было бы осуществить в голубом океане «мёртвую петлю»...
Но грянуло невероятное событие.
В одно прекрасное утро весь город оказался оклеенным афишами: «Сенсация! На Комаровском поле 15 июня сего года в 18 часов пополудни отважный авиатор-конструктор из Гданьска господин Тадеуш Машевский совершит на летательном аппарате «Зося» собственного изготовления головокружительный полёт. Четыре смертельно опасных круга над головами публики. Билеты продаются в кассе городского театра и при входе на Комаровское поле. Полёт может быть отменен лишь в случае грозы или сильного ливня. Спешите! Спешите! Спешите! Захватывающее, невиданное зрелище!»
Хотя весь июнь действительно перепадали частые грозы с ливнями — обычная погода для здешних мест, — 15 июня день выдался солнечный, ясный, без единого облачка на небе, и народ на Комаровское поле валом валил, хотя билеты на предстоящее зрелище имели баснословную цену: на трибуны два рубля, на поле — семьдесят копеек.
Естественно, у Гриши и Володи таких денег не было, Алексей мог бы купить билет, отец, всячески поощрявший увлечение сына воздухоплаванием, нужную сумму ему выдал, но из солидарности с друзьями юный авиатор решил вместе с ними проникнуть на поле зайцем.
Ещё накануне мальчики обследовали наспех огороженное со стороны города деревянным тыном Комаровское поле и обнаружили, что ограждение тянется лишь до края обрывистого берега Немичи, реки своенравной, непокорной, доставлявшей минчанам много неудобств: два раза в год, во время осенних и весенних паводков, река выходила из берегов и начиналось наводнение, затоплявшее окрестные улицы.
Сейчас река была спокойна и ласкова, но берег у Комаровского поля настолько высок и крут, что — так, очевидно, думали устроители мероприятия — забраться на него не было никакой возможности. Действительно, попробуйте преодолеть прямой срез из утрамбованного песка и рыжей земли аршина[2] в четыре высотой!
Однако такой расчёт не учитывал изобретательности, инженерного ума Алексея Туманского. Задачу он решил простейшим образом: верёвочная лестница с острой металлической кошкой на конце. Он размотал её сильным вращением, как ковбойское лассо, забросил на берег, и кошка намертво вонзилась в почву.
По верёвочной лестнице друзья и взобрались на берег Немичи.
— Лёша, ты гениальный человек! — прошептал Гриша.
Дальше, правда, пришлось довольно долго ползти в густой траве: в том месте, где ограждение примыкало к берегу реки, маячила рослая фигура городового.
Порядочно иззеленили коленки штанов, лица исхлестали твёрдые стебли, пот застилал глаза.
Но вот наконец гул возбуждённых голосов, отдалённые звуки духового оркестра...
Мальчики незаметно слились с толпой.
Богатая знатная публика располагалась на двух трибунах, поблескивающих свежим тёсом. Мужчины там были в светлых костюмах, дамы в шляпах с широкими полями или с зонтиками. Поблескивали бинокли. Прочий народ расположился по бокам трибун, сидели и стояли прямо на траве, но нельзя было переходить широкую красную ленту, натянутую на колышках вдоль всего пространства, которое занимали зрители. За этой лентой расхаживали полицейские в парадных мундирах, с непроницаемыми лицами, и их вид привносил во всё происходящее нечто торжественно-зловещее.
Военный духовой оркестр, занимавший деревянный помост, во всю мощь наяривал: «Славься ты, славься, наш русский царь!»
— Вон самолёт! — прошептал Володя.
Действительно, аршинах в пятидесяти от зрителей, прямо напротив трибуны, где располагалась особенно нарядная публика (как потом выяснилось, находился там сам генерал-губернатор Минской губернии с супругой), стоял двухкрылый самолёт на небольших колёсах — Грише показалось, что они от велосипеда. Пропеллер, заключённый в металлическое кольцо, был похож на лопасти ветряной мельницы маленького размера. Перед самолётом расстилалась широкая выкошенная полоса, уходящая в глубину Комаровского поля.
— Давайте как можно ближе! — Туманский был само нетерпение.
Мальчики протиснулись к красной ленте у самого края главной трибуны и, потеснив группу мастеровых в праздничных картузах, расположились на траве.
Самолёт находился аршинах в шестидесяти от них. Возле него никого не было.
— Чудно всё это, — сказал Лёша. — Совершенно незнакомая конструкция. Колеса непропорциональны корпусу. И фамилия авиатора мне никогда не встречалась. Тадеуш Машевский... Нет, определённо не встречалась...
В это мгновение смолк оркестр, по трибунам и публике, сидевшей и стоявшей на траве, пробежала волна восклицаний, и всё смолкло.
К самолёту шли трое: высокий стройный человек в кожаном костюме, лицо которого скрывали шлем и большие очки (походка у него была стремительная и лёгкая), по правую руку от него колобком катился низенький полный человек, тоже весь в коже, только без шлема, поблескивая лысиной, по левую руку размашисто шагал представительный господин в клетчатом костюме и шляпе-канотье.
Этот господин, не доходя до самолёта, остановился, зашагал обратно, замер напротив главной трибуны и протянул руку вперёд и вверх, требуя абсолютной тишины.
— Внимание! Внимание! — Голос у клетчатого господина был зычным и слегка хрипловатым. — Смертельный трюк (у него получилось «трук») начинается! Полёт несравненного Тадеуша Машевского, связанный с риском для жизни, начинается! Оркестр!
Оркестр грянул туш.
Под его бравурные звуки клетчатый господин сгинул, Гриша не заметил, как и куда, потому что всё его внимание, как и остальных зрителей, было приковано к самолёту.
А у самолёта картинно стоял авиатор-конструктор Тадеуш Машевский, широко расставив ноги в гетрах, правда почему-то всё время поглядывая на небо, особенно на западный край, где громоздились чёрные грозовые тучи. Но до грозы было далеко...
Тем временем толстяк в коже, посверкивая лысиной, возился в моторе, что-то там, внутри кабины, дёргал, подкручивал.
Мотор не заводился...
— Ерунда какая-то, — прошептал Лёша Туманский. — Где же у них зажигание?
И тут мотор, фыркнув раз, другой, третий, наконец завёлся, начал подвывать, нота этого подвыва летела всё выше и выше, а пропеллер, вздрогнув, принялся вращаться, сначала медленно, потом всё быстрее, быстрее, быстрее! И лопасти его слились в сплошное серое кольцо.
Тадеуш Машевский в последний раз посмотрел в сторону грозовых туч, но они прочно сидели на западном крае горизонта. Тогда он помахал рукой в кожаной перчатке трибунам — там зааплодировали, особенно неистовствовали дамы, посылая герою воздушные поцелуи, — и, легко вспрыгнув на крыло, втиснулся в кабину самолёта...
Всё дальнейшее для Гриши и, очевидно, для остальных произошло мгновенно, потом последовательность событий, подробности и детали память отказывалась восстанавливать.
...Мотор самолёта взревел ещё громче и натужней.
Корпус воздухоплавательного аппарата «Зося» (это имя алыми буквами было написано на белом боку самолёта латинскими буквами) мелко задрожал, потом его стало трясти рывками.
Лысый полный механик молниеносно — откуда прыть взялась? — отбежал в сторону.
Наконец самолёт рвануло с места, и он помчался по взлётной полосе, оставляя за собой сизую полосу дыма...
И тут несчастную «Зоею» начало подбрасывать вверх и опускать на землю, она прыгала, как огромный заяц, и вдруг завалилась на левое крыло, которое мгновенно переломилось пополам.
Самолёт тут же развернуло на сто градусов, он, описывая дугу, ринулся со взлётной полосы и, подминая траву, вспахивая искалеченным крылом землю, устремился в самую гущу зрителей возле левой трибуны.
Раздались истерические крики женщин, чей-то бас гремел «караул!», всё смешалось, люди, давя друг друга, бросились в разные стороны.
Гриша, весь охваченный ужасом, увидел, как в последнее мгновение пилот-конструктор Тадеуш Машевский выпрыгнул из кабины и кубарем покатился по траве.