До девяти вечера приветливо горят зелёные лампы на столах читального зала библиотеки имени Толстого. Но и когда закрывается библиотека, молодые люди не спешат расходиться — уже появилась традиция: идут гулять по слободе, продолжая споры, начавшиеся в библиотеке. Правда, разбившись на несколько компаний. Например, у Станислава Бжаковского, юноши с бледным нервным лицом и тонкими усиками-стрелками над капризной верхней губой, своя, а у Гриши Каминского, широко шагающего в серой гимназической шинели нараспашку, — своя...
Григорий Каминский постоянный посетитель библиотеки имени Толстого, её читального зала. Приходит он сюда и за книгами — вся русская классика в библиотечных фондах, а гимназический курс отечественной литературы крайне ограничен... Жажда знаний обуревает гимназиста. Приходит в читальный зал, и у него там даже своё место у окна — прочитать последние газеты, перелистать журналы — знать, знать всё! Или как можно больше. Впрочем, недавно Илья Батхон сказал ему:
— Невозможно знать всё. Мир современных знаний необъятен. Поэтому, занимаясь образованием и самообразованием, надо руководствоваться правилом: знать всё об одном и понемногу обо всём.
«Как это точно! — думает Григорий Каминский. — Но что для меня всё? Политическая борьба? Разве есть точная наука — политическая борьба? Необходимо разобраться. И вопрос остаётся — что для меня всё? О чём я должен знать всё?..»
И ещё приходит Григорий Каминский в библиотеку имени Толстого для знакомств с людьми и бесед с ними.
Какой же разный народ собирается в читальном зале, освещённом лампами под зелёными абажурами. И все они интересны нашему юному герою...
Вот Станислав Бжаковский. Вокруг него всегда особая публика: молодые люди с длинными волосами, некоторые из них ходят с тростями, деланно прихрамывая; барышни изломанны, всегда нервно возбуждены, у некоторых странно блестят глаза (Грише кто-то сказал: «Нюхает кокаин»). Когда эти люди заполняют комнату с мягкими креслами и диванами, там споры о последних произведениях Арцыбашева, Соллогуба, Андреева, Вербицкой. Там в почёте стихи символистов, и сам глава этого круга Станислав Бжаковский, откинув со лба длинную прядь волос, нараспев читает стихи Бальмонта, Игоря Северянина, Апухтина.
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж...
Но чаще он ведёт со своими слушателями разговоры о смысле жизни. Вернее сказать, о её бессмыслии:
— Мир непознаваем. Человек гадок и омерзителен. Если сейчас отменить законы, суды, разрушить тюрьмы, — завтра на земле не останется ни одной неизнасилованной женщины. — Почему-то у слушательниц эти пророчества вызывают крайнее возбуждение. — А посему живите сегодняшним днём...
— Любовь и деньги правят миром! — вставляет кто-то.
И опять Станислав Бжаковский декламирует:
Она отдалась без упрёка,
Она целовала без слов.
Как тёмное небо глубоко,
Как дышат края облаков!
Нет, не по пути с этими людьми Григорию Каминскому. Он даже не ввязывается в споры с Бжаковским — неинтересно. И бессмысленно — считает он. Есть люди, которых он не поймёт никогда. И они его не поймут — тоже никогда.
...Совсем другая компания собирается вокруг гимназистки Тани Гурвич, в которой привлекательно всё: быстрая лёгкая походка, карие глаза, наполненные, кажется, солнечным светом, заразительный смех. Вокруг Тани всегда не только гимназистки, её сверстницы, но и молодые портнихи со швейной фабрики, конторские служащие. И разговоры в этом кругу другие.
Гриша Каминский с Таней Гурвич в дружеских отношениях и поэтому со своими друзьями часто принимает участие в литературных разговорах и спорах, которые возникают в этой компании, собирающейся в читальном зале библиотеки имени Толстого.
А спорят здесь о последних рассказах Горького, о недавних выступлениях в Минске молодого поэта Владимира Маяковского и писателя Вересаева, вождя акмеистов Брюсова и критика Когана.
— Маяковский в своей бунтарской поэзии, — говорит, страстно жестикулируя, Таня Гурвич, — зовёт к революционной борьбе! Он — певец улиц, городских окраин...
— Он просто хулиган в своих стихах, — не соглашается кто-то. — И совсем непонятен! Твой Маяковский, Татьяна, нарочно дразнит и своих читателей и слушателей. Недаром его освистали в зале Коммерческого училища!
— Позвольте не согласиться, — вступает в спор Григорий Каминский. — Владимира Маяковского освистали первые ряды, занятые сытой буржуазией. Её он действительно раздражает. Это не для них: «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» Господам буржуям уже чудится, что в их квартирах ломают ванные комнаты, чтобы эти трубы достать. Нет, я -полностью согласен с Таней: своей поэзией Маяковский зовёт к действию против зла!
— И я поддерживаю Таню, а также Гришу, — включается в разговор Лёва Марголин. — Лично мне Маяковский по душе. Было такое ощущение прямо там, в зале Коммерческого училища: встать и идти на демонстрацию!
— А какой он красивенький, Володечка Маяковский! — говорит кто-то из портних.
Все смеются. Однако скоро литературные дебаты возобновляются.
— И вот, если сравнить яркого, темпераментного Маяковского, — опять берёт слово Таня Гурвич, — с Валерием Брюсовым... Сух, вял, академичен. В цивильном костюме, а посмотришь на него, когда поэт на сцене, — будто он в генеральском мундире и все пуговицы застёгнуты...
— Решительно возражаю! — поднимается с дивана молодой человек, и на нём мундир железнодорожного служащего, застёгнутый на все пуговицы. — Вы напрасно судите по одежде. Брюсов читал блестящие стихи, проникнутые демократическим духом свободы! Согласен, читал несколько монотонно, без выкрутасов Маяковского, но зато какой смысл! Надо вникать в смысл! Помните? — И молодой человек декламирует с волнением в голосе:
— Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь, кому?
— Эй, не мешай нам! Мы заняты делом...
Строим мы... Строим тюрьму...
Глядя на разгорячённые молодые лица, на горящие глаза собравшихся в комнате, на Таню Гурвич, которая вся — порыв и устремление к действию, Григорий Каминский думает: «Вот из этих ребят мы и образуем наш литературный кружок! На них можно положиться».
...Гаснут лампы под зелёными абажурами в читальном зале. Молодые люди гурьбой выходят на улицу — лепит мокрый снег, который в свете редких фонарей кажется серым; резкий ветер лезет за ворот, промозгло, сыро. Но скверная погода не помеха для тех, кто только что покинул тёплую приветливую комнату.
— Ребята, погуляем?
— Конечно! Пошли на мост!
...Они шагают тесной гурьбой по Московской улице — смех, шутки, звонкие голоса.
— Таня, отстанем немного. — Григорий берёт девушку за локоть. — Есть серьёзный разговор.
Вся шумная ватага ушла вперёд, и они остаются одни. Крупные снежинки тают на разгорячённых щеках.
— Я слушаю тебя, Гриша. — Голос Тани непривычно тих, и в нём ожидание...
Григорий, поборов непонятное внезапное смущение, говорит деловито, даже сухо:
— Понимаешь, Татьяна... конечно, хорошо нам в читальном зале. Народ славный, разговоры интересные. И всё-таки всего не скажешь...
— Что ты имеешь в виду? — тоже переходит на деловой тон Таня Гурвич, подавив вздох.
— Есть книги, которые числятся в списках запрещённых. А это замечательные книги! Их нам необходимо знать. Сама понимаешь, в читальном зале о таких книгах не поговоришь. Потом... Ведь литературное произведение даёт возможность, оттолкнувшись от него, порассуждать о многом.
— О чём, например? — Девушка остановилась и теперь прямо, внимательно смотрит на Григория.
Они совсем одни на улице. Мартовский снег летит навстречу сплошным потоком.
— Например? — Каминский тоже открыто, не отводя взгляда, смотрит в глаза Татьяны. — Например, о революции, о положении рабочих на минских заводах, о последних событиях в Московском университете, когда студенты освистали реакционных профессоров и отказались слушать их лекции!
— Что же ты предлагаешь? — тихо спрашивает Таня, оглянувшись по сторонам.
— Да ничего особенного! — смеётся Каминский. — Ничего противозаконного. Давай организуем свой литературный кружок. Легальный. Законом это не возбраняется. Будем собираться и говорить о книгах... — Он помедлил. — И о жизни.
— Это замечательно, Гриша! — Татьяна хлопает в ладоши. — Какой ты молодец! Как здорово придумал!
— Только необходимо решить два вопроса. Во-первых, на занятия кружка должны приходить люди, которым мы доверяем. Наши люди. Я приведу гимназистов из старших классов, ты их всех знаешь. Ты — из своей гимназии. Очень важно, чтобы в нашем кружке занимались молодые, работницы со швейной фабрики...
— Там есть замечательные девушки! — нетерпеливо перебивает Татьяна Гурвич. — Да ты их многих знаешь, они ходят в библиотеку. Аня Прайс, Зина Зигайло, Катенька Ширмакова... Погоди! — останавливает себя Таня. — Это во-первых. Людей в кружок мы, конечно, соберём. А во-вторых?
— Во-вторых, надо найти квартиру, где мы будем собираться. Понимаешь, Таня, нам не нужно постоянных ушей. Да если что — у нас литературный кружок, потребуется — зарегистрируем его в городской управе. Но лучше обойтись без регистрации. И получается, квартира нам нужна, можно сказать, конспиративная.
Таня не отвечает, думает. Её молчание Григорий истолковывает по-своему:
— В конце концов, нам главное — начать.
— Первое занятие мы можем провести у нас, — говорит Таня. — Я договорюсь с родителями, они уйдут куда-нибудь. Но дальше... — Теперь она говорит быстро, торопясь. — Я, кажется, придумала! Меня Зина Зигайло недавно познакомила со своей подружкой, Соней Фукс. Она тоже работает на швейной фабрике, а живёт совершенно одна, квартира небольшая, две комнаты. На Ляховс