Я нашел совершенно очаровательную женщину, она приняла меня, как старого знакомого. Действительно, мы быстро нашли общих знакомых. Ее дом, «Casa del Rey Moro» («Дом короля мавров») воистину был мечтой и представлял собой счастливое сочетание испанского уклада с английским комфортом. Герцогиня предложила мне перенести мой багаж из отеля, если я предпочту провести ночь под ее крышей. Я принял ее предложение, не заставив себя просить дважды.
Появились еще гости, столь же незнакомые хозяйке, как и я сам несколько минут назад. Обед прошел тем не менее весело – по своему неожиданному характеру и по отсутствию всякого формализма. Остроумие, добродушие и юмор хозяйки превратили вечер в один из тех редких эпизодов, которые всегда приятно вспомнить.
На следующий день перед моим отъездом герцогиня показала мне школы, предприятия и мастерские, основанные ею. Я купил несколько вещиц на память о часах, проведенных в обществе любезной «королевы Ронды».
Устав от отелей второго сорта, где отвратительно кормили и где я умирал от холода, прибыв в Барселону, я, не колеблясь, остановился в «Рице». У меня оставалось совсем мало денег, но я не очень об этом беспокоился. Я полагался на провидение – и верность моего правила всегда подтверждалась дальнейшими событиями. Поэтому я верил, что и на этот раз все как-нибудь устроится.
В Барселоне я повидал многих знакомых испанцев, которых встречал в Париже. Они познакомили меня со своими друзьями, большинство которых жило за городом. Буквально за несколько дней я познакомился со всем городом и окрестностями. Каталонцы – люди любезные и гостеприимные. Нигде я не встречал более дружеского приема и симпатии, показавшейся мне самой искренней.
Я все еще находился в Барселоне, когда получил от Ирины несколько отчаянных посланий. С момента моего отъезда поведение Яковлева, моего поверенного в делах, казалось ей весьма подозрительным. Он все время просил ее подписать то, чего, как ей казалось, не надо было подписывать. Ее подозрения особенно усилились, когда он захотел заставить ее подписать документ о продаже всех наших оставшихся драгоценностей.
Дело было серьезное, и я – будь что будет – решил вернуться. Я предупредил Ирину о моем скором приезде и советовал ей впредь не подписывать никакие документы. Я отослал свой паспорт лицу, добывшему мне визы в Испанию, объяснил, зачем мне нужно вернуться, и попросил получить для меня визу в Бельгию, откуда я рассчитывал без труда вернуться в Париж. Мне ответили, что я должен оставаться там, где нахожусь. А о паспорте и визе даже не было и речи.
Один из барселонских друзей, с которым я поделился своими проблемами, предложил отвезти меня на своей машине и помочь перейти границу. Я оставил багаж в отеле под присмотром своего камердинера и в тот же вечер мы прибыли в маленькую горную деревушку Пучсерда. Когда настала ночь, по тропам, засыпанным снегом, проваливаясь по колено в сугробы, мы достигли границы, и я пересек ее без происшествий.
Светало, когда я пришел в Фон-Ромё, измотанный многочасовым переходом в горах, но столь очарованный красотой снега под солнцем, что забыл про усталость.
Прежде всего я позвонил Ирине и успокоил ее. Я попросил ее немедленно прислать ко мне Каталея со сменой одежды и уверил в скором своем приезде.
Когда прибыл Каталей, на нем лица не было. От него я узнал все, что произошло в мое отсутствие. Я был неплохо осведомлен о поведении Яковлева, но подозревал, что не он один был причиной обрушившихся неприятностей.
Ирина ждала меня на вокзале с одним из наших давних друзей Михаилом Горчаковым. Оба были мрачнее тучи. Они сказали, что при известии о моем приезде Яковлев скрылся, и невозможно найти его следы. А особа, отправившая меня в Испанию, отбыла в Америку.
Мне все же казалось, что Яковлев не прожженный проходимец, а лишь слабый, внушаемый человек. Когда спустя три года, охваченный угрызениями совести, он явился к нам умолять о прощении за причиненное им зло, то не открыл мне ничего нового, рассказав, что в этой печальной афере он являлся лишь простым орудием.
Ирина, удрученная столькими тревогами, ужасно похудела и была на грани нервного срыва. Меня терзало сознание собственной вины, я считал себя отчасти виноватым в случившемся. К тому же меня глубоко огорчало предательство человека, которому я всецело доверял. Это случалось не в первый и не в последний раз, но подозрительность не в моем характере и не в моих принципах. Она может несправедливо ранить честных людей, а прочих сделать более изощренными в их махинациях. Я априори доверяю людям и, несмотря на многие разочарования, остаюсь верен этому моему принципу.
Прежде всего мне надо было найти кого-нибудь взамен Яковлева и навести порядок в делах. Я знал одного русского, Аркадия Полунина, о котором генерал Врангель говорил мне, что это человек проверенной честности и очень сметливый в делах. Ему-то я и поручил распутать наш хаос. Прежде всего он попытался раскрыть тайну отсылки меня в Испанию. Благодаря его связям в политических кругах это оказалось делом нескольких дней. Расследование показало, что мое имя никогда не было связано с делом о фальшивых венгерских бумагах, и министр внутренних дел вовсе не посылал секретаря к той особе. Она явилась ко мне сама по себе. По-видимому, эта история была целиком задумана для того, чтобы удалить меня из Парижа и тем облегчить наше окончательное разорение.
Иметь толкового поверенного – еще полдела. Оставалось найти деньги, необходимые, чтобы закрыть платежи и спасти заложенные драгоценности. Богатейший грек Ваглиано как-то сказал мне, что в случае затруднений я всегда могу обращаться к нему. Полный уверенности в успехе, я позвонил в дверь его особняка на авеню дю Буа. Но именно в тот момент, когда я считал себя уже выпутавшимся из моих неурядиц, привратник сообщил мне: «Господин Ваглиано позавчера умер.»
Благодаря Полунину мы могли еще кое-как держаться. Он буквально из кожи вон лез, чтобы спасти положение, казавшееся совершенно безнадежным. Но именно в такие моменты приходит спасение, тем или иным образом. Так и случилось в один прекрасный день в нашем ателье «Ирфе». Близился конец месяца. Нам предстояло выплатить большие суммы, а в кассе ни гроша. В то утро я пришел на улицу Дюфо с пустыми карманами, но, как всегда, полный надежд. В одиннадцать часов в бюро буквально влетела наша дорогая подруга миссис Вандербильт. Накануне она приехала из Нью-Йорка и первым делом отправилась в «Ирфе». Почувствовав атмосферу катастрофы, она тут же допросила директрису, и мадам Бартон изложила ей нашу плачевную ситуацию. «Феликс, – воскликнула она, – почему вы не написали мне? Что вам стоило?» Достав чековую книжку, она вырвала листок и написала на нем сумму, которую я назвал.
Мадам Хуби, будучи в курсе наших трудностей, предложила купить у нас дом в Булони, оставив в нашем распоряжении павильон, где находился театр. Мы не могли не понимать грядущих многочисленных неудобств от такого сожительства. Перспектива иметь Биби все время рядом и подвергаться ее дружескому деспотизму далеко не влекла нас, но положение было таково, что ничего другого нам не оставалось. Это решение, продиктованное разумом, повлекло за собой отъезд наших многочисленных жильцов. Все выказали понимание и добрую волю, и дом быстро опустел. Итак, чета Хуби расположилась в большом доме, а мы в павильоне, в комнатах над театром.
В то время, когда мы оказались перед лицом стольких финансовых сложностей, мне написал один житель Вены, выдававший себя за носителя божественного начала, и предложил свои услуги.
Не в первый раз приходилось мне получать письма подобного рода. Люди, занимавшиеся оккультными науками, усматривали в событиях моей прошедшей жизни дурное влияние неких потусторонних сил. Это негативное влияние могло преследовать меня и в настоящем. Мои доброхоты считали нужным побороть его и предлагали мне свое покровительство. До сих пор ни одно из подобных писем не представляло для меня никакого интереса. По сути, на них не надо было и отвечать. На этот раз все выглядело иначе. Очень точный и верный анализ моего характера, сделанный этим незнакомцем, и особенно потрясающие подробности о некоторых обстоятельствах моей жизни, которые, я был уверен в этом, были известны мне одному, удивили и заинтересовали меня. Я ответил ему, что охотно встречусь с ним, когда он приедет в Париж.
Спустя немного времени он известил меня о своем приезде. Назначив ему свидание, я увидел представшее передо мной скелетообразное существо со странно блестящими глазами на бескровном лице. Он носил глухие черные одежды, подчеркивавшие его мертвенность, и опирался на длинную эбеновую трость с серебряной рукоятью, изогнутую, как епископский посох. В нем было что-то от священнослужителя и одновременно что-то дьявольское. Он внушал мне отвращение и в то же время весьма заинтересовал, и я пригласил его обедать в Булонь.
Водка, которую я ему предложил и которую он особенно отличил, быстро заставила его утратить всякую сдержанность. Обратившись поочередно к присутствующим, он завел с ними самые нескромные разговоры. Они касались вещей, которые каждый, несомненно, предпочел бы держать в секрете. «Ваша жена обманывает вас с французским офицером, который является отцом вашего ребенка», – сказал он одному из наших друзей. А моему несчастному слуге, который ни о чем его не спрашивал, он сообщил, что тот заразился сифилисом. Окончив свой экстравагантный сеанс, он разразился слезами и наконец покинул нас, перецеловав всем руки и осенив своим благословением.
Отъезд этого ясновидящего не сразу развеял болезненное впечатление от его появления, и все мы остались с каким-то неприятным чувством. Ирина сразу и окончательно его невзлюбила.
Тем временем мадам Хуби, интересовавшаяся всем, что у нас происходило, узнала и об этом визите и решительно настаивала, чтобы я привел этого венского мага к ней. Поскольку он не менее решительно отказывался, она попросила проводить ее к нему, и я имел неосторожность согласиться. Остановив машину перед отелем, где он жил, Биби послала меня, чтобы я уговорил его спуститься или хотя бы подойти к окну и поговорить с ней. Но когда после долгих уговоров он появился в окне, то был встречен градом такой ругани, какой, конечно, не слыхал никогда. Среди всех страшных и обидных имен «гнида» и «венский шницель» были самыми безобидными. Стали останавливаться прохожие, и вскоре перед отелем собралась любопытствующая, веселая толпа. Всеми способами я старался успокоить и увезти Биби. Что касается нашего оракула, то он очень рассердился на меня, считая именно меня виновным в этом позоре. Наши отношения быстро пошли на убыль. Но должен признаться, что за то время, пока они длились, советы, которые он мне давал, оказались добрыми. Я уверен, что он имел искреннее желание оказать мне услуги. Несомненно, он был одним из тех полусумасшедших, которых я всегда был склонен коллекционировать. Между прочим, он рассказывал всем, кто был готов его слушать, что он – сын моего отца и одной из великих княгинь.