ние.
– Это вполне естественно, – ответил я, – я ведь не профессиональный убийца.
Выслушав выступления остальных свидетелей, что заняло еще два дня, суд вынес вердикт в нашу пользу. Показ фильма в существующем виде был запрещен, а «Метро-Голдвин-Майер» оштрафовали довольно чувствительно, чтобы заставить пожалеть об оскорблении, нанесенном чести моей жены.
Наши адвокаты горячо поздравили нас, прибавив, что для них этот процесс останется ярким воспоминанием, поскольку еще никогда им не случалось и, несомненно, больше никогда не придется защищать в суде великую княгиню и слушать князя, рассказывающего публично о совершенном им убийстве.
Глава XV. 1934–1938 годы
Баржа Валери. – Выставка русских ювелирных изделий в Лондоне. – Магазин на Довер-Стрит. – Помолвка моей дочери и болезнь ее жениха. – С Биби в деревне. – Последнее собрание семьи во Фрогмор-коттедже. – Похищение генерала Миллера. – Разрыв с Биби. – Матушка переселилась в Севр. – Свадьба дочери. – Смерть Биби. – Сарсель
Не успели мы вернуться в Париж, как на нас набросились кредиторы, уверенные, что, раз мы выиграли процесс, то наши карманы полны миллионов. В действительности все обстояло совсем иначе. Компания «Метро-Голдвин-Майер» подала апелляцию. Подтверждение судебного вердикта требовало нескольких месяцев, а выплата штрафа, наложенного на кинокомпанию, тем более откладывалась на неопределенное время. Напрасно старался Карганов, напрасно призывал кредиторов выслушать эти разумные доводы. Они яростно добивались своих денег. Они быстро разузнали наш новый адрес и устраивали засады у дверей, заставляя нас сидеть взаперти часами, иногда целыми днями. В конце концов, чтобы избавиться от них, мы нашли убежище на барже у Валери, стоявшей у моста Нейи.
Нет отдыха приятнее и лучше, чем на воде. Валери обустроила свое судно со вкусом и великолепным чувством комфорта. Она жила там очень замкнуто, почти без связи с миром, которого боялась. Утром нас будил щебет птиц, и, едва мы открывали глаза, как собаки, кошки и кролики по очереди являлись к нам с визитом. Если нам хотелось провести весь день в пижамах, никто не мог осудить нас. Мы были абсолютно свободны и независимы среди домашних питомцев.
Вечерами мы музицировали. У Валери, как и у ее тетки, был сильный и выразительный голос, но ее застенчивость и комплексы всегда мешали ей петь на публике, хотя я не раз предлагал ей это. Позже она все-таки согласилась, и ее можно было слышать некоторое время в «Галерке» на Монмартре. Она, с ее черными как вороново крыло волосами и смуглым лицом, в бирюзовом смокинге с бриллиантовыми пуговицами и в черных брюках выглядела как настоящее дитя Востока. Валери сразу же обрела успех, который все время преумножался, но этот успех ее пугал, и она не замедлила прервать свою многообещающую карьеру и вернулась на баржу к своим питомцам.
Лето мы провели на барже у Валери. Тем временем апелляция «Метро-Голдвин-Майер» была отклонена, и выплата компенсации позволила нам избавиться от долгов и выкупить часть драгоценностей. По желанию Ирины остаток суммы был помещен в траст, и мудрость этого решения я оценил впоследствии.
Мы вернулись на улицу де Турель. Однажды мне позвонил по телефону президент русской масонской ложи в Париже и сказал, что хочет мне что-то предложить, оговорив, что встреча должна состояться у меня, без свидетелей и в поздний час. Любопытствуя узнать, в чем дело, я назначил ему свидание на его условиях. Он произвел на меня впечатление умного человека, властного и очень уверенного в себе. Он пригласил меня вступить в их общество. От моего согласия зависело и наше финансовое положение. Мне будут переданы значительные суммы, и я сразу же поеду в Америку, мне доверят важную миссию. Будущее было представлено мне в самых заманчивых тонах, но когда я захотел узнать, в чем же состоит эта миссия, которая будет мне поручена, мой посетитель заявил, что не может мне этого открыть, не будучи уверен в моем согласии. Я ответил, что в таком случае я вынужден отклонить предложение, которое, судя по его заманчивости, рискует коснуться моей независимости, а ее я ценю превыше всего.
Впоследствии я встречал его много раз, и всякий раз он повторял свое предложение.
В мае 1935 года в Лондоне открывалась выставка ювелирных изделий из России. Организаторы просили нас предоставить «Перегрину», и мы привезли ее.
Приехав в Лондон в разгар туристического сезона и не заказав заранее номера, мы обнаружили, что все отели заполнены. После напрасных многочасовых поисков было уже слишком поздно отправляться во Фрогмор-коттедж, и мы наугад позвонили в дверь дома на Джермин-стрит, где еще светились окна. Дом этот выглядел как семейный пансион. Нас приняла седовласая дама, вся в черном, с золотым медальоном на шее. В гостиной среди множества фотографий известных людей мы увидели и портрет короля Эдуарда VII. Спросив без особой надежды, нет ли свободной комнаты, мы были приятно удивлены утвердительным ответом. При номере была ванная, все выглядело очень комфортабельно, если не роскошно. Мы очень устали и мечтали лишь принять ванну и лечь, не слишком задаваясь вопросом, чему обязаны своей удачей. Среди ночи нас разбудили крики в коридоре и стук в нашу дверь. Этот ночной шум, столь необычный в доме такого мирного вида, мог быть объяснен лишь появлением позднего клиента под хмельком. Слишком усталые, чтобы об этом беспокоиться, мы заснули, как только шум стих.
Наутро мы завтракали с тещей и шуринами Дмитрием и Никитой. В тот же день мы узнали от одного из друзей, Тони Гандарильяса, атташе чилийского посольства, что хозяйкой этого отеля была некая Роза Льюис, снискавшая известность в Лондоне как великолепный кулинар. Эдуард VII ценил ее кухню, а также ее красоту. Со временем она оставила кастрюли и открыла это заведение, весьма известное в кругах лондонских гуляк, как некогда в Вене отель фрау Захер, куда наведывалась вся золотая молодежь австрийской столицы. Роза Льюис сильно пила, и исключительно шампанское, единственное вино, принятое в этом доме.
Тони Гандарильяс предложил нам пожить у него, в его изысканном доме на Чейн-Уолк, где мы уже много раз бывали.
Вечно юный любимец лондонского общества, Тони был одним из самых утонченных и остроумных людей, каких я только знал. Он написал невероятно забавную книгу «Мое королевское прошлое».
В каталоге выставки наша «Перегрина» значилась как историческая жемчужина, входившая в XIV веке в число драгоценностей испанской короны. Упоминалась и легенда, согласно которой она первоначально принадлежала царице Клеопатре.
Тем временем герцог Аберкорн, владелец другой жемчужины, оспаривал подлинность нашей и считал настоящей «Перегриной» свою. Сравнивая обе жемчужины, мы могли заметить, что они имели различия в размере, форме и весе. Чтобы выяснить все окончательно, я отправился в библиотеку Британского музея и полистал труды об исторических драгоценностях. Найденное мною описание «Перегрины» Филиппа II и указание ее веса не совпадало с характеристиками жемчужины герцога Аберкорна, но зато очень точно соотносилось с нашей.
Выставка привлекла множество посетителей. Княгиня Фафка Лобанова-Ростовская, сестра леди Эджертон и бывшая фрейлина великой княгини Елизаветы, которую я знал с детства, проводила там целые дни в роли добровольного гида. У нее не было недостатка ни в фантазии, ни в бойкости речи. Она беззастенчиво пользовалась легковерием людей и без малейшего стыда рассказывать им самые нелепые истории. Это ее страшно забавляло. Однажды я застал ее среди внимательных слушателей перед витриной, где была выставлена «Перегрина». Подойдя послушать ее болтовню, я услыхал, что она излагала известную историю о жемчужине, которую Клеопатра растворила в уксусе, чтобы поразить Антония роскошью своих причуд. Кончив рассказ, она выдержала паузу для большего эффекта и прибавила: «Это та самая жемчужина, которую вы видите здесь!»
Кроме всего прочего она рассказывала, что залы ее дворца в Петербурге были так огромны, что с одного конца не было видно другого, или как, купаясь в Севастопольской бухте, она спасла гибнущий броненосец, схватив якорную цепь и вплавь притащив судно к причалу.
Во время этого нашего пребывания в Лондоне миссис Лисгоу-Смит, англичанка по замужеству, но русская по рождению, предложила мне открыть в Лондоне магазин парфюмерии «Ирфе».
Я сразу же ухватился за эту идею, и вскоре на Довер-Стрит, 45 появился маленький, элегантный магазин в стиле Директории, окрашенный в светло-серый цвет, с занавесями из полосатого серо-розового кретона. В комнате, смежной с торговым залом, я устроил помещение для нас с Ириной. Эта комната, оформленная как шатер, забавляла посетителей и способствовала успеху нашего магазина.
Когда мы вернулись из Лондона, наша дочь объявила о своем намерении выйти замуж за графа Николая Шереметева. Родители всегда как-то не очень замечают, что их дети растут. Мы не являлись исключением. Каким образом наш ребенок стал девушкой и даже думает о замужестве, мы не понимали! Тем не менее, Николай – ее избранник – нам нравился, и мы могли лишь одобрить выбор дочери. Мы были счастливы вместе с ней, когда непредвиденный случай, казалось, окончательно все разрушил: Николай, заболев туберкулезом, должен был уехать лечиться в Швейцарию. Весь брачный проект моментально рухнул, и, несмотря на горе дочери, мы были вынуждены запретить ей отправиться к жениху. Несколько месяцев спустя его состояние стало довольно обнадеживающим, и мы позволили ей ехать, но воздержались давать согласие на брак до тех пор, пока врачи не уверят нас в полном выздоровлении Николая.
Биби, переехавшая на лето в деревню, позвонила однажды утром и объявила, что сняла для нас дом по соседству и зовет нас скорее приехать. Не доверяя ее прихотям и прекрасно зная, что она способна снять и дворец, и разрушенную мельницу, я поехал посмотреть на ее находку. По счастью, дом, расположенный на берегу Эны, на краю Компьенского леса, оказался очень милым и удобным. Мы тут же перебрались туда с несколькими русскими друзьями, четой Калашниковых и изысканной женщиной, графиней Елизаветой Граббе, служившей манекенщицей у модельера Молино. Там, как и повсюду, ее красота и обаяние снискали ей общую симпатию.