бабкой. – Фатима. – Феерическая квартира на авеню Фош. – Рудольф Хольцапфель-Вард. – Завтраки у миссис Кори. – Переезд на улицу Пьер Герен. – Освобождение Парижа. – Приезд шурина Дмитрия
Мы жили на улице Лафонтен по соседству с сиротским приютом и храмом, посвященным святой Терезе из Лизье. Однажды мне приснился сон, в котором я увидел идущую ко мне молодую монахиню с розами в руках, через сад, полный цветов. После этого я проникся особым благоговением к святой Терезе и молился ей. Мне даже случалось рассказывать о ней другим. Я вспоминаю шофера такси, моего соотечественника, который, пока меня вез, рассказал о своих несчастьях. Его история не сильно отличалась от многих других: старики-родители остались в России, от них нет никаких известий, жена болеет, дети заброшены, неудачи преследуют… В итоге – нищета и навязчивая мысль о самоубийстве. Эти вызывающие жалость истории, столько раз слышанные, были похожи между собой и различались лишь темпераментом рассказчика. Жалобы таксиста на несправедливость судьбы граничили с возмущением, и я видел, что оно росло по мере того, как он излагал свои неудачи. Он закончил свою исповедь ужасными богохульствами и заключил, что в мире, преданном царству Сатаны, Бога нет. Не имея возможности предложить ему утешение и чувствуя, что мои увещевания будут лишь раздражать его, я велел ему отвезти меня к сиротскому приюту на улице Лафонтен. Было непросто заставить этого одержимого зайти со мной в церковь, но при виде страдальцев мое терпение, как правило, не знает границ. Я заставил его сесть на скамью и, уговорив помолиться святой Терезе, оставил его одного. Уходя, я увидел, что он преклонил колени. Помолившись, он вернулся ко мне, и мы вышли из церкви, не проронив ни слова.
Я почти забыл эту историю, но примерно год спустя на Елисейских полях у тротуара остановилось такси. Из него выскочил шофер и с сияющим лицом направился ко мне. Я едва его узнал, так он изменился с нашей первой встречи. Он и его семья обрели благополучие, сообщил он мне. Теперь он никогда не упускал возможности, если ему случалось заезжать в квартал Отей, зайти в храм и поблагодарить святую Терезу, покровительству которой он был обязан такими счастливыми переменами в своей жизни.
Когда в результате перемирия, заключенного в Компьенском лесу между Францией и Германией в 1940 году, прервались связи с Англией, мы долго не имели известий о семье Ирины. Ужасные бомбардировки Лондона усиливали наше беспокойство. Первые известия дошли до нас лишь в ноябре. Мы узнали, что великая княгиня и ее дети здоровы и невредимы. Шурин Андрей потерял жену, умершую после долгой болезни, а теща уехала из Хэмптон-Корта в Шотландию, где устроилась в одном из флигелей замка Балморал. Мы узнали также о смерти Буля, ставшего жертвой бомбежки. Письма все-таки доходили до нас, но с перерывами и чаще всего с большим опозданием. Последнее, что мы узнали, это то, что Федор, заболевший туберкулезом, лечится в шотландском санатории.
Новости из Италии были более утешительными. Мы без проблем переписывались с живущей в Риме дочерью и ее мужем, а также с шурином Никитой и его семьей. Так мы узнали, что скоро станем дедом и бабкой!.. В марте 1942 года в Риме родилась маленькая Ксения, но прошло больше четырех лет, прежде чем мы смогли взглянуть на внучку.
В прошлом мне не раз случалось оказываться в неловком положении по вине людей, которые беззастенчиво узурпировали мое имя. Последнее злоключение этого рода, случившееся со мной, приняло совершенно комический оборот. Начало истории – а она тянулась годы и кончилась лишь во время войны – восходит к временам, когда мы еще жили в Булони. Назвавшись Феликсом Юсуповым, некий предприимчивый персонаж соблазнил венгерскую девицу по имени Фатима, жившую в Будапеште. Не удовольствовавшись простой узурпацией моего имени, он, оставляя ее, дал ей мой адрес. На меня обрушилась лавина писем – страстных, неистовых, отчаянных, где о наших безумных ночах Фатима писала в выражениях, свидетельствовавших о высокой оценке любовных возможностей ее партнера. Она с чувством вспоминала вечер, который «мы» провели в ночном кабачке Будапешта, где я танцевал на столе в черкесском наряде, кидая кинжалы над головами присутствующих. Я ответил на первое письмо этой неистовой влюбленной, разъяснив ей, что она принимает меня за другого. Безуспешно. Ее первые письма были написаны по-немецки, но вскоре она стала писать на французском – и каком французском! – сообщив, что она «учить эта изик, шоб периехат с маман» жить ко мне и выйти за меня замуж! Она ожидала лишь визу, которую запросила у венгерского консула в Париже. Фотография, которую она мне прислала, представляла особу весьма в теле, с завитыми волосами и не слишком юную на вид. Ее письма всегда содержали списки покупок, которые она считала необходимыми для нашего будущего общего жилища: «Купит пасуд, торелик, кострул, гаршки и эта модны штюки для стакан…»
Она хотела также улей, чтобы «слюшат жжжжюжжю пшолка». Наконец, следовало описание брачной комнаты. Она потребовала большую, шикарную кровать с очень толстым матрасом и кружевным испанским покрывалом. Испания также должна была поставить для нее шаль с бахромой и золотые серьги со сверкающими бриллиантами. В последних письмах говорилось о ее скором приезде и предписывался церемониал встречи: «Я вас просить шобы вы ждат нас с мажордом весь дни.»
Я не очень беспокоился об этом, но вдруг меня пригласили к венгерскому консулу, желавшему знать, точно ли я жду этих двух дам, и должен ли он послать им визы, которые они запрашивают. «Ни в коем случае! – вскричал я в ужасе, – Это сумасшедшая, которая преследует меня письмами уже несколько лет, принимая меня за другого!»
Маленькое последствие большой катастрофы: понадобилась всего-навсего мировая война, чтобы оградить меня от приезда Фатимы и ее матери!
Парижское метро, ставшее во время войны единственным видом транспорта, часто оказывалось местом неожиданных встреч. Так я неожиданно увидел среди густой толпы моего аргентинского друга, которого уже много лет как потерял из виду. Марсело Фернандес Анчорена представил меня своей жене, бывшей с ним, и пригласил нас с Ириной завтракать. Они недавно поселились на авеню Фош.
Надо сказать, что супруги Анчорена были не похожи друг на друга. Хортенсия была живой и веселой, она много и звонко смеялась. Марсело – весь в полутонах. Он чаще всего молчал, а говорил с легким сомнением, словно подыскивал точные слова для выражения тонкой мысли; его голос звучал немного глухо. Она лучилась энергией, он – сплошная тайна. Их жилище отражало характер обоих. «Я хотела жить как на сцене, среди театрального декора», – сказала мадам Анчорена. Она полностью осуществила свое желание. В занавесе, поднимавшемся перед началом пьесы, не было нужды. Три грации, украшавшие двери, расступались, пропуская актеров; либо актеры появлялись на балконе или на одной из лестниц с белыми балясинами и перилами из черного бархата. Пьеро и Коломбина, улыбавшиеся на ширме Кристиана Берара, оживали, чтобы под звуки мелодии «Под лунным светом» сыграть легкую и грустную пьеску.
Создателей этого декора звали: Андре Барсак, Жан Кокто, Пикассо, Брак, Тушаг, Матисс, Дюфи, Кристиан Берар, Джорджио Кирико, Жан Ануй, Леонор Фини, Люсьен Куто… Пожалуй, довольно. Андре Барсак, теперь директор «Ателье», создал всю причудливую архитектонику интерьера. Он также предложил эскиз росписей, где повсюду, поскольку шла война, был нарисован голубь мира.
В будуаре Хортенсии была дверь из венецианского стекла, расписанная по мотивам балета «Ночные девы» Жана Ануя. Композицию, похожую на страницу старинного манускрипта, создала художница Леонор Фини, автор костюмов кошек. Ануй написал там своей рукой либретто балета, а Жан Франсе – несколько нотных строчек. Но самым удивительным предметом в этом удивительном доме был, несомненно, рояль, расписанный Жаном Кокто. В нем пряталось радио, странное существо, загадочное, как сфинкс. «Это мое дитя», – сказал Кокто. Внутри рояля, под изображением звездного неба он написал в конце посвящения: «Лишь бабочки ночной нам голос слышен…»
В военные зимы, во время перебоев с отоплением, супруги Анчорена принимали друзей в маленькой гостиной, от пола до потолка обитой красным. Я играл там на гитаре под рисунком Пикассо. В той гостиной я встречал мэтров, работавших над оформлением квартиры.
Супруги Анчорена больше всего ценили ум, остроумие, культуру, от кого бы они ни исходили. Они собирали у себя людей, разделенных идеологией, социальным статусом или национальностью, и пытались устанавливать между ними интеллектуальные контакты.
Приходя на авеню Фош, ты оказывался вне времени и реальности, в неком феерическом пространстве. Здесь ценили удовольствия разного рода, но не среднего качества. Главное, чтобы их отличало высокое искусство. Вокруг маленьких круглых столиков, где никогда не бывало более восьми приглашенных, нам предлагались утонченные блюда, так, что мы даже не понимали, где находится дверь в те таинственные места, где они были приготовлены: курица из лангустов, экзотические овощи и десерты. Приправой к тем блюдам служила неожиданность, помогая поддерживать волшебную атмосферу дома.
Из-за трудностей с продуктами мы часто ели не дома. Обычно – в маленьком ресторане нашего квартала, где меню было достаточно разнообразным, а цены приемлемыми. Когда мы однажды выходили оттуда, позавтракав с одной нашей знакомой, хозяйка отозвала последнюю в сторону и спросила, хорошо ли она знает людей, с которыми завтракала.
– Да, конечно, – ответила наша знакомая.
– Вы уверены?.. Но вы, наверное, не знаете, что этот господин очень известен в нашем квартале… Кажется, это он убил некоего Марата в его ванне! Говорите, что хотите, но я не хотела бы принимать его в своей туалетной комнате.
Наша знакомая с тех пор звала меня не иначе, как Шарлоттой Корде.