Гриша и Дениз на велосипедах ездили в Сарсель, где на заброшенном огороде по воле Божьей произрастали еще кое-какие овощи. Они привозили их в старом ящике, из которого Гриша соорудил прицеп.
В 1944 году мы без удовольствия узнали, что генерал Роммель устраивается со своим штабом как раз напротив нас. Улица Пьер Герен наполнилась немецкими часовыми, с которыми нам часто приходилось по вечерам вести переговоры, чтобы пройти домой. Не зная немецкого, мы иногда с трудом убеждали их, что единственная наша цель – это спать в своей постели.
Июнь 1944-го… Союзные силы высадились на побережье Франции. По мере того как они продвигались к Парижу, атмосфера в городе становилась все напряженней. Говорили, что город заминирован, и все ждали взрыва в любой момент.
Шведский консул господин Нордлинг рассказывал нам, как его вмешательство убедило генерала Шолтица пощадить столицу, несмотря на полученный приказ. Так Париж был спасен. Немцы ушли, а генерал Леклерк вошел в Париж во главе своей армии, за которой вскоре последовали армии союзников. Но эти первые дни ликования имели и свои безобразные стороны. За чистой радостью первых часов последовали мучительные сцены, очень напоминавшие то, что мы уже некогда видели. Реакция толпы повсюду почти одинакова: всегда яростная и чаще всего безумная. В любые времена можно видеть разнузданную толпу, глумившуюся над тем, что она превозносила еще накануне… Меня потрясло замечание одного торговца: «Не будем забывать, – говорил он, – что от Вербного воскресенья всего лишь пять дней до Страстной пятницы.»
Прошли массовые аресты – часто по воле самозванных судей, руководимых личной местью. Мы насчитали немало друзей среди тех, кто был таким образом произвольно арестован. Было очень трудно добиться их освобождения. Ненависть к немцам была столь велика, что ярлык «предателя» мог быть приклеен и к тому, кто лишь продолжал заниматься своим всегдашним ремеслом, дававшим ему средства пропитания, и к тому, кто действительно сотрудничал с оккупантами.
Вскоре прибыл новый английский посол, Дуф Купер, теперь лорд Норвич, и его жена леди Диана. Оба были моими старыми друзьями. Вскоре после их приезда я отправился к ним в отель «Беркли», где они пока остановились в ожидании готовившейся для посла квартиры.
Однажды на улице Пьер Герен внезапно появился шурин Дмитрий в мундире Королевского военно-морского флота. Он был послан Адмиралтейством в командировку. От него мы узнали новости обо всех родственниках. Андрей женился на шотландке. Федор, все еще больной, жил в Шотландии у моей тещи. После нашей разлуки жизнь Дмитрия была полна всяческих перипетий, особенно в трагические дни Дюнкерка, когда он входил в команду спасателей, посланных британским флотом для эвакуации войск.
Все строили планы на конец войны, который уже приближался благодаря успехам союзников. У нас был лишь один план – поехать как можно быстрее в Англию и навестить великую княгиню.
Глава XVIII. 1944–1946 годы
Последняя военная зима. – Париж оживает. – Огромная жалость к русским пленным в конце войны. – Мы снимаем дом в Биаррице. – У великой княгини в Хэмптон-Корте. – Мы везем Федора в По. – Лето в «Лу-Прадо». – «Калаутса». – Отец Жак Лаваль. – Сен-Савен
Зима 1944-45 годов выдалась особенно суровой. За исключением немногих привилегированных счастливчиков, ни у кого не было топлива. Ни у кого не было бензина для автомобиля; такси и автобусы практически стояли, а метро работало лишь до полуночи. Грише пришла идея положить доску на прицеп, в котором он возил овощи из Сарселя, и с этим импровизированным экипажем он отправлялся за нами по вечерам, когда мы опаздывали на метро.
Париж понемногу возвращался к жизни. После четырех лет немецкой оккупации все испытывали потребность в общении. То те, то другие устраивали обеды либо дома, либо в скромных ресторанах. Мой друг Рудольф и то почувствовал вкус к светской жизни. Сложности с продуктами не мешали ему давать завтраки и обеды, где собирались самые разные люди: леди Диана Купер, Луиза де Вильморен, князь и княгиня Андрониковы, Люсьен Тессье с женой, Жан Кокто, художник А. Дриан, Гордон-Крег и потрясающий персидский фокусник Резвани соседствовали с офицерами-союзниками. Русский легионер Тарасов пел по очереди со мной цыганские песни.
Наш друг Казимира Стулгинска первой придумала открыть у себя на улице Массене ресторан, похожий обстановкой на частный дом. Она проявляла необыкновенную щедрость к тем, кто не мог полностью оплатить свой обед. Любезная русская пара Олиферы сделали то же в своей очень красивой квартире на авеню Камоэнса с хорошим освещением и прелестными официантками. Придя туда однажды вечером ужинать, мы нашли своих друзей потрясенных и среди ужасающего разгрома: на квартиру напали люди в масках, вооруженные автоматами. Они унесли все деньги и ценные вещи, какие только нашли, серебряную посуду и все продукты из кухни. Это нам не помешало воздать должное приготовленным блюдам, которые грабители тактично оставили.
У Екатерины Старовой я познакомился с Софьей Зерновой, работавшей секретарем в приюте для русских детей. Это заведение, принимавшее только сирот, существовало в большей мере на частные пожертвования.
Русский старик, одетый чуть ли не в лохмотья, пришел однажды туда с чеком на 5000 франков. Когда Софья Зернова, несколько удивившись, спросила о его средствах к существованию, он ответил, что получает пособие по безработице в размере 3000 франков в месяц и что он накопил эту сумму, «собирая мусор». Софья Зернова сначала отказалась брать деньги, но потом все же взяла, чтобы не обижать старика. За его щедростью последовала другая: немного спустя он вновь пришел с новыми 5000 франками: на этот раз это был дар его французских товарищей, тоже «мусорщиков», пославших свои деньги сиротам Софьи Зерновой.
Война подошла к концу, и в апреле 1945 года союзниками были «освобождены» и отправлены в Россию более двух миллионов русских пленных, которые понимали, что вернуться в свою страну – это самоубийство.
Мы давно знали про эту огромную беду русских пленных, но мир словно ничего не замечал. Сначала эти факты замалчивались, но потом были изложены в статье, появившейся 6 июня 1952 года в «U.S.News and World Report», независимом информационном еженедельнике, выходившем в Вашингтоне. Чтобы оправдать отказ Соединенных Штатов насильно вернуть домой пленных, захваченных в Корее, автор этой статьи рассказал о том, что не побоялся назвать «одним из самых кошмарных эпизодов самой кровавой войны в истории». Я не могу не предоставить ему слово:
Когда война в Европе закончилась, союзники обнаружили, что более двух миллионов русских находятся в плену у немцев или воюют у них. Целая русская армия под командованием русского генерала Андрея Власова, бывшего защитника Москвы, входила в немецкие вооруженные силы. Кроме того, были освобождены сотни тысяч русских военнопленных, и многих из них отвезли в лагеря в Англию и даже Соединенные Штаты. Большинство выказывало сильнейшее нежелание возвращаться на родину.
Тем не менее, вскоре после Ялтинской конференции судьба этих освобожденных русских была решена приказами верховного союзного командования, согласно которым «все русские, освобожденные в зоне, контролируемой союзным командованием, должны быть переданы властям СССР как можно скорее».
Таким образом, массовая репатриация началась в мае 1945 года. Она длилась больше года. За это время сотни тысяч русских пытались избежать этого обязательного возвращения на родину, и десятки тысяч покончили с собой в дороге. Американцы, которым был поручен надзор за ними, были вынуждены отправлять их силой. Один из офицеров союзников пошел под военный трибунал, отказавшись это делать.
Русские, попавшие в плен на юге Европы, были отправлены в австрийский Линц, откуда им предстояла репатриация. В пути около тысячи из них выбросились из окон вагонов, когда поезд проходил по мосту через ущелье у австрийской границы. Все эти люди погибли. Новая серия самоубийств последовала в Линце, многие утопились в Драве, чтобы не возвращаться в Совдепию.
Семь массовых операций по репатриации были произведены в Германии: в Дахау, Пассау, Кемптене, Платтлинге, Бад-Айблинге, Санкт-Венделе и Марбурге. Все они сопровождались попытками группового самоубийства; самой распространенной его формой было повешение. Часто при прибытии советских уполномоченных русские прятались в местных церквях или часовнях. По рассказам американских очевидцев, советские солдаты все равно вытаскивали этих «освобожденных» русских наружу и били их палками, прежде чем увезти на грузовиках.
Другие бывшие русские военнопленные, увезенные в Англию, были размещены в трех лагерях. Вскоре их погрузили на английские корабли и в сопровождении новой волны самоубийств отправили в Одессу.
Известен случай, когда понадобилось три дня, чтобы выгрузить всех. Этих бедолаг вытаскивали силой из темных углов корабля или из глубин трюма, где они прятались.
Некоторые русские, освобожденные вскоре после «дня Y» в Нормандии, были отправлены в Соединенные Штаты и интернированы в лагерях Айдахо. Лишь немногие из них хотели вернуться домой, но почти всех вскоре погрузили на советские суда в Сиэтле и Портленде. Сто восемнадцать человек остались, решительно отказавшись уезжать. Они были переправлены в лагерь в Нью-Джерси в ожидании решения их судьбы. Наконец их тоже выдали советским представителям; но, чтобы заставить их выйти из бараков, потребовалось применить слезоточивый газ, и многие покончили с собой перед репатриацией.
После этого команды советских солдат прочесали добрую часть Европы, чтобы найти и схватить тех, кому удалось сбежать от репатриации. Они арестовывали также русских, угнанных на работы в Германию и пытавшихся выдать себя за солдат побежденной немецкой армии.
Попав в руки советских солдат, большинство задержанных были сначала отправлены в отборочные лагеря на востоке Германии.