«Игрушки, сделанные детьми террористов»,— переводит Катя надпись.
«…Как? Может быть — игрушки детей жертв террористов?» — «Нет, именно детей террористов,— терпеливо объясняет нам Катя,— родители их наказаны или погибли, а дети отданы в специальный приют, где о них заботятся…» Трудно сразу понять здешнюю жизнь!
Вдоль дороги мелькают не только уютные городки и ухоженные поля и сады: вот за окном проплывает неуютный пустырь, потом — нескладные строения, слепленные из чего попало — листов жести, рубероида, фанеры. Впрочем, попадаются и домики поаккуратней, но все равно бедные, печальные. Да, не все гладко на Земле обетованной!
— Это бедуины живут,— поясняет Катя. Мы грустно молчим.— Да,— добавляет Катя,— вот так бы выглядела вся эта земля, если бы мы сюда не пришли и не основали Израиль.
С ее словами приходится согласиться: кончаются поселения бедуинов, и идет израильский поселок — аккуратные домики в цветах и деревьях.
— В Израиле сейчас самые высокие урожаи,— продолжает Катя.— И например, наши особенные израильские помидоры обожает весь мир!
— Прекратите свою сионистскую пропаганду!— говорит насмешливый Толя Найман.— У вас какой-то ура-патриотизм!
— Но так настроено большинство здесь!— гордо говорит Катя.
Все же жестокая пустыня постепенно берет свое — зелени все меньше, бурые, безлесые выжженные горы окружают нас.
— Подъезжаем к Мертвому морю,— объясняет Катя эту перемену ландшафта.— Вот здесь,— показывает она на выжженный склон,— знаменитые Кумранские пещеры, где в кувшинах были найдены самые древние свитки Библии.
И вот — засверкало на дне долины узкое Мертвое море.
— Холмы за ним — это уже Иордания,— говорит Катя.— Вообще — англичане, уходя отсюда, поступали с границами и государствами, как им взбредет. Почему-то объявили эти земли иорданскими, хотя объяснить это довольно трудно.
Толя Найман опять усмехается: мол, вы бы, конечно, хотели, чтобы все было по-вашему.
Щурясь, вглядываемся в блеск Мертвого моря. Ни одного домика по берегам. Только уходят перпендикулярно берегу длинные узкие дамбы, почти достигая иорданского берега.
— Что это?— спрашивает Люся Улицкая.
Катя улыбается, довольная. Чувствуется, что вопрос ей по душе.
— Евреи — это такие люди,— снова начинает свою апологетику Катя.— Они не хотят работать! Вернее, они стараются придумать, как облегчить свой труд, а заодно сделать его продуктивней. Так что они придумали?
Как только они поняли, что соли Мертвого моря приносят доход, годятся для косметики, они тут же придумали эти дамбы! Специальные машины по ним ездят и собирают соль!
Да, у нас редко встретишь такую неустанную преданность своему народу. Даже завидно.
Два дня красивой жизни в шикарном отеле на Мертвом море укрепили наши силы.
Купание в бассейне отеля с водой Мертвого моря, а потом даже и в самом Мертвом море не забудется никогда. Какое-то удивительное, космическое впечатление — тело твое становится неуправляемым, ноги поднимаются, голова тонет — не зря и в бассейне, и в самом море — специальные поручни: нужно придерживаться за них, чтобы не хлебнуть, упаси боже, «мертвой воды» — потом не откашляешься. Впрочем, вера в силу «живой воды» Мертвого моря здесь огромна: привозят в инвалидных креслах людей, почти безнадежных. Неподвижно они сидят в каких-то сложных креслах-устройствах, с какими-то штурвалами, штангами, противовесами, и только ноздри чуть шевелятся, вдыхая волшебные испарения. Потом вдруг — открывают глаза, говорят и даже улыбаются.
Взбодрились и мы — особенно те, кто прошел довольно страшную с виду процедуру обертывания целебной грязью.
Одна из поездок — в ближний кибуц. Едем вдоль бурых, безжизненных скал, поднимаемся в узкое, сухое, осыпающееся ущелье.
Шлагбаум. За ним — буйная тропическая зелень. Озирая сухие скаты вокруг, понимаешь — она не сама здесь выросла.
Нас встречает худой, интеллигентный человек в очках.
— Элия,— представляется он.
Дальше идет удивительный рассказ о его жизни — удивительный, впрочем, лишь для нас, а не для тех, кто тут живет: кибуц вообще заведение необычное. Наш гид, он же один из руководителей кибуца, служит, оказывается, в Министерстве иностранных дел, в должности довольно крупной — но живет уже много лет здесь, в кибуце, каждый день ездит в Иерусалим и обратно. «Не так-то это близко!» — вспоминаем мы наш путь. Далее идет вещь еще более удивительная: всю свою зарплату, надо думать, немалую, он отдает в кибуц. Вспоминаешь, что Израиль начинался как государство социалистическое: все на труд, все на войну, все общее. Реализовалось ли? Евреи преданы своим идеям, как никто, и на полпути не останавливаются.
— Конечно, есть у нас в кибуце и паразиты,— вздыхает Элия.— Все люди разные.
Но все-таки — удалось! В пустыне, где ближайший источник — известный еще с библейских времен небольшой водопад в горах, люди решили вырастить райский (ботанический) сад.
— Несколько сот видов деревьев и растений!— говорит Элия.
Мы идем по извилистой аллее.
— Вот это дерево — беньяна… сплетено из множества стволов. А это — может быть, догадаетесь?… Баобаб!
Светлый ствол занимает всю лужайку.
— А это — писателям должно быть знакомо и близко.
Элия говорит на иврите, Катя переводит, но кажется, что он говорит по-нашему, так близка нам эта интонация, горьковато-насмешливая.
— Догадались?… Анчар!— говорит Элия, Катя переводит.
Вспоминаем: «В пустыне чахлой и скупой, на почве, зноем раскаленной…»!
Неужели Пушкина знают и тут? Здешнее дерево с «русской» прививкой. Небольшой куст с крупными листьями. У анчара, конечно, дружно фотографируемся. Всё же все мы — от ствола русской литературы и, стало быть, от «Анчара».
Потом мы наблюдаем зоопарк, где звери, а особенно почему-то черепахи, ведут себя ужасно предосудительно.
— Тут еще леопард к нам забегает,— усмехается Элия.— Вот эта сетка, огораживающая кибуц, исключительно от него.
Через сетку мы глядим на сухую бурую долину, оставшуюся без изменений с библейских времен. За сеткой — сад, бассейны, отель — туризмом теперь кибуц в основном и кормится. Уютные коттеджи — для гостей и для членов кибуца. Оказывается, кроме всего прочего, они еще и несут вооруженную стражу по ночам: опасность в Израиле повсюду!
В заключение Элия рассказывает нам почти анекдот — как сюда приехал год назад один крупный российский начальник, чуть ли не прокурор, потребовал организовать ему тут римские утехи. Почему-то именно слуги закона особенно склонны у нас к этим утехам. Получил от Элии отказ. Потом, после ночного разговора (из всех «утех» состоялась лишь выпивка), Элия и функционер неожиданно подружились и теперь переписываются.
В зоопарке мы радостно наблюдаем черепах, как раз в разгаре «римских утех».
— В общем-то кибуц — это наше поколение,— говорит Элия, провожая нас.— Молодежь у нас коммунизм не любит, хочет свои деньги, свою собственность.
Мы прощаемся (замечательный человек!) и с сожалением уезжаем.
Поднимаемся высоко в горы, в знаменитую старинную израильскую крепость Массад, восхищаемся инженерным искусством строителей, сумевших на дикой высоте, на безводном плато, построить неприступную крепость «со всеми удобствами» — с баней, запасами воды, хранилищами пищи и главное — интенсивной духовной жизнью.
Озираем с высоты дали Израиля, безводные долины, суровые холмы… Да, много мужества и силы понадобилось израильскому народу, чтобы утвердиться здесь, защитить свои принципы и законы, сделать страну цветущей.
Нужна ли Израилю русская литература?
За нашу короткую поездку нам, к сожалению, не удалось познакомиться с израильской наукой. Наверное, она великолепна, раз сумела поглотить и дать развиться многим из «наших», приехавших сюда. Не доехали мы до Хайфы, где сосредоточена промышленность и торговля и знаменитый технический вуз — «Технион», куда, как сообщили нам, принимают лишь гениев… В Израиле говорят: «Иерусалим молится, Тель-Авив веселится, Хайфа работает».
Именно в Хайфе, почему-то, оказались и многие из наших бывших земляков-литераторов. Так хотелось их видеть и, главное, понять: как они тут живут? Нужна ли кому-то в Израиле, кроме них, русская литература? Может быть, вообще пространство русской литературы скукожилось, нигде больше нет ее, кроме как в России? А может — уже и в России ее нет? Во всяком случае, литературный журнал уже не купишь у нас, да и книгу не всегда найдешь. Кончается, что ли, русская литература, а вместе с нею — и наша жизнь? Вот, думаю, главная тревога, главный вопрос, ради которого мы поехали. Ведь жизнь каждого из нас, из нашей литературной группы, несмотря на разницу талантов, судеб, возрастов, национальностей, питается только русской литературой, больше ничем.
Чем же нам еще так страстно интересоваться?
Так привился ли наш дичок к местному анчару?
За время поездки мы точно поняли лишь одно: с израильской литературой в Израиле все в порядке. Но это и естественно. Их язык — основной стержень нации, когда-то рассеянной по миру и теперь воссоединяемой здесь. Язык — их знамя, их подвиг! Увлечь всю нацию идеей, которая сперва кажется неосуществимой,— заставить всех в зависимости от возраста, образования, способностей выучить древний, забытый иврит, сделать его родным, повседневным. Уже только один этот подвиг должен необыкновенно вдохновить людей, объединить их, наполнить души. «Не зря же мы учили столь трудный язык! Не зря! Мы — нация!» Естественно, что при таком подъеме и израильская литература в почете.
Это мы почувствовали по тому, как нас готовили к встрече со знаменитым израильским писателем Амосом Озом. Думаю, кое-кто из нас не менее знаменит у себя на родине да и в мире. Тем не менее встреча это никоим образом не была посвящена нам, только ему. Нам всю дорогу рассказывали о нем, и чем ближе надвигалась встреча, тем чаще и подробнее. Замечу, что встречи с членами кнессета и правительства не оговаривались так тщательно, как с «самим Озом». Конечно — нам, п