Я прошу прощения, что говорю о столь элементарных вещах, но весь опыт моей жизни говорит о том, что есть множество людей, которые этой простой вещи не знают. Потому что если бы знали, то не было бы того океана религиозных, в особенности межхристианских, распрей, которые бурлят по сей день, и не было бы огромного количества антисемитов, которое мы имеем в наличности.
В некотором смысле я пишу книгу для антисемитов. К антисемитам у меня нет предвзятого отношения. Я с легкостью допускаю, что люди не обязаны любить друг друга, хотя это рекомендовано свыше,— сама рекомендация эта представляется мне прекрасной. И ненавидеть, в общем-то, тоже имеют право: всем нам дана неограниченная свобода. Правда, в ненависти заложен огромный импульс саморазрушения, она вредна для здоровья, в особенности тех, кто ее излучает. Вопрос заключается в другом: где мы останавливаемся в своей ненависти (кстати, все равно к кому — еврею, арабу, чеченцу или американцу), до какой степени позволяем ей овладевать душой.
Меньше всего в мою задачу входит, чтобы евреев полюбили. Ни в коем случае! Не надо евреев любить. Они и сами себя любить не умеют. Если бы умели, то их общество (я имею в виду общество, сложившееся сейчас в государстве Израиль) не было бы так мучительно раздроблено, разобщено, разбито на враждующие религиозные и политические партии. Мало в каком государстве такое отсутствие единодушия. Но мне хочется, чтобы евреев лучше понимали. Этого же хотел и Даниэль.
И еще одна парадоксальная вещь: чтобы познакомить антисемитов с евреями, я буду рассказывать о человеке, который даже судился с государством Израиль именно за то, чтобы государство признало его евреем. Почему-то ему, католическому священнику, было важно сохранить еврейство.
Мне хочется, чтобы эту книгу прочли православные, потому что католик Даниэль Освальд Руфайзен обладал неслыханной дерзостью и честностью в вере. Те самые качества, которых так не хватает сегодняшним православным, и потому зачастую они очень напоминают евреев времен Второго Храма, когда мертвый обряд стал заменять живую веру,— это как раз то, о чем говорил Спаситель: «милости хочу, но не жертвы». То есть не обряда жертвоприношения, а милостивого и любящего сердца у тех, кто называет себя верующими.
И также мне хочется, чтобы эту книгу прочли неверующие: дело в том, что даже самые близкие друзья Даниэля во времена его юности, когда он только-только начинал свое служение, считали его атеистом. Очень хорошим, очень добрым и порядочным человеком, но атеистом. Они ошибались: он был, конечно, верующим, глубоко и сознательно верующим человеком, просто вера его проходила разные стадии, как это бывает с любым живым человеком. Но я хочу заметить (простите, если кого обижу этим замечанием), мне кажется, что добрый атеист угоден Богу более, чем злобный верующий.
И вообще, я хочу, чтобы о Даниэле знали все. Он того заслуживает.
У того, которого мы звали братом Даниэлем, было несколько имен, первое имя, еврейское, Самуэль Аарон, мало кому известно, потому что, кажется, никто его так не называл. В документах он записан Освальдом, так его звали родители, друзья и все те, кто с ним общался до того, как он получил свое последнее имя — Даниэль. Это имя он получил при вступлении в орден кармелитов. Монашеское имя.
Для читающих Библию людей имя «Даниил» связано с пророком Даниилом, который, будучи посажен в ров со львами, вышел оттуда невредимым…
Большая часть тех, с кем он общался последние сорок лет своей жизни, звали его «брат Даниэль». Он не любил, когда его называли «отцом», «патером»…
Биография Освальда Руфайзена могла бы послужить изумительной основой для приключенческого романа или остросюжетного боевика. Одновременно она представляет собой житие современного святого. Он не был ни мучеником, ни исповедником, ни тем более отшельником. Он прожил свою жизнь в самой гуще, в концентрированном растворе страданий, убийств, предательства и жестокости. Сохранил простодушие — потому что был мудр по своей природе. Проявил неслыханную, невозможную честность и в мыслях, и в действиях — несмотря на то, что ему был известен опыт двойной жизни.
Скрывший свое еврейское происхождение, юный сионист Освальд Руфайзен в возрасте восемнадцати лет поступил в немецкую полицию, носил эсэсовскую форму, участвовал в качестве переводчика в полицейских акциях по уничтожению еврейского населения. Был схвачен, совершил побег, скрывался, партизанил, стал монахом, принял сан католического священника. Был настоятелем маленького храма в Израиле, потому что до конца жизни оставался сионистом, то есть был убежден в том, что евреи должны жить в Палестине, на своей исторической родине. По крайней мере те из них, которые этого хотят. Сорок лет он совершал литургию — на латыни, на польском, на иврите. Несколько лет он служил ее на одном алтаре с христианами-арабами, и это его радовало и наполняло гордостью. Если экуменизм вообще возможен на земле, то он пребывал в этой арабо-католической церкви в Хайфе, пока он там служил. Хотя экуменистом в общепринятом смысле слова он не был.
Брат Даниэль говорил на очень многих европейских языках: он родился в таком месте, где пересекались и границы государств, и границы культур. Здесь намечается еще одна тема, обойти которую, говоря о Даниэле, просто невозможно. Он сам был человеком границы во многих отношениях. В некотором смысле он всю жизнь совершал опасное исследование, постоянно нарушал общепринятые, привычные, освященные временем и традицией установки, рисковал оказаться непонятным. Он пытался найти еврейский путь ко Христу сегодня. Не через ассимиляцию евреев в поместное христианство — в католическую, православную, протестантскую церковь,— а пройти заново тот путь, которым шли иудеи первого века, апостолы и простой народ до того времени, как это движение, выйдя за пределы еврейского общества, стало называться христианством. Кажется, он был единственным, кому это удалось. А может быть, это только мне так кажется?
3
1922—1939
Биография каждого человека умещается между двумя датами — годом рождения и годом смерти, но начинается она не на пустом месте. Есть три неизменные координаты, которые во многом определяют судьбу человека,— собственно место рождения, время и семья. Само слово «семья» в русском языке имеет тот же корень, что и слово «семя». Это существенно. Здесь и наследственность, и национальные корни, и религиозные традиции.
Родился Освальд Руфайзен в деревне Живец, которая сегодня находится в Южной Польше. Вся же эта область называлась когда-то Галицией и входила в состав Австро-Венгерской империи. В 1789 году, во время правления императора Иосифа Второго, был издан Указ о веротерпимости, уравнивающий в правах евреев с коренным населением империи. Это было предложение к ассимиляции, и довольно значительное количество евреев на это предложение откликнулось. Чуть ли не впервые в Европе еврейские дети начали обучаться в общих школах, евреев призывали в армию на общих основаниях.
Элиас Руфайзен, отец Освальда, был евреем именно такого эмансипированного, военизированного образца. Элиас Руфайзен исповедовал иудаизм, но, хотя до конца жизни он ходил в синагогу и общался со своими единоверцами, он был человек широких взглядов, ценил светское образование, которого сам не получил, свободно владел немецким языком, и культура в его глазах ассоциировалась именно с культурой немецкой. Он был солдатом австрийской армии, и это ему нравилось. Еврейский солдат Элиас Руфайзен успел послужить в трех армиях — начал свою военную карьеру солдатом австрийской армии, после начала Первой мировой войны он был призван в германскую, а закончил свою военную карьеру в низшем офицерском чине уже в польской армии. Он имел награды всех трех армий, в которых ему довелось служить, и те восемь лет, что он провел на военной службе, он считал лучшими в своей жизни.
Женился Элиас в 1914 году, еще перед Первой мировой войной, во время некоторого перерыва в военной службе. Невестой была его дальняя родственница Фанни. Такие родственные браки были весьма приняты в еврейской среде. Она была девушка образованная — успела поучиться в школе для чиновников.
Судя по обычаям того времени и тех мест, это был скорее брак по договору, чем по любви. Невеста была на два года старше жениха, ей было уже тридцать, то есть старая дева — особенно если принять во внимание, что девиц выдавали замуж обыкновенно не позднее шестнадцати. Невеста была с приданым, от тети ей досталось наследство — дом с корчмой. То есть у нее было свое дело. Доход, правда, приносило это дело ничтожный, а работа тяжелая, особенно для одинокой женщины. Понятное дело, что ни водопровода, ни тем более канализации не было, вода в колодце, удобства во дворе. Фанни надеялась, что муж возьмет на себя содержание корчмы. Тогда она еще не знала, что в мужья себе она выбрала последовательного неудачника, впрочем неунывающего.
Работа в корчме не пришлась ему по вкусу, он тянулся к людям образованным, умным, а здесь все общение — пьяные польские крестьяне. Но ему не пришлось долго торговать водкой — началась Первая мировая война, и его мобилизовали. Фанни вернулась к торговле, Элиас — к пушкам. Сохранилась его фотография тех лет — бравый солдат в нарядной военной форме, с усиками. Смотрит гордо.
К 18-му году все поменялось. Война была проиграна, а родная деревня Живец, вместе со всем районом, отошла к Польше. Из культурной немецкоязычной Австрии они как бы переехали в бедную и отсталую Польшу. Элиас до конца жизни держался немецкой ориентации. Дома, с женой, он говорил по-польски, легко переходил на немецкий. На языке идиш, основном языке польского еврейства, в доме почти не говорили.
Родился Освальд в 1922 году. Он был поздний ребенок, но не единственный. Двумя годами позже у немолодых супругов родился еще один сын. Его назвали Лео. Оба сына впоследствии поменяли свои имена. Освальд стал Даниэлем, а Лео перевел свое имя на иврит, стал называть себя именем Арье, что также означает «лев»…