(Руфайзен)
Ближайшая аналогия — ночная борьба праотца Иакова с Ангелом при потоке Иавок, описанная в книге Бытия. Когда Иаков возвращался, после двадцатилетнего служения своему дяде Лавану, в Ханаан, в земли своего брата Исава, которого он дважды обманул, он послал вперед себя дары для своего брата, чтобы задобрить его. Оказалось, однако, что брат его Исав не держит на него зла и готов принять его по-братски… Ночью, на последней стоянке перед встречей с братом
«…боролся Некто с ним, до появления зари. И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова… И сказал (ему): отпусти меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя твое не Иаков, а Израиль: ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь…»
Буквально «Израиль» (Исраэль) означает «борющийся с Богом». Это один из величайших образов Ветхого Завета, полный огромного содержания: Еврейский Бог, который, казалось бы, требует от Своего народа выполнения заповедей, именно это подчинение и делает еврейский народ Избранным, но этот же самый Бог благословляет одного из своих сыновей — не самого честного, не самого праведного и уж точно не самого смиренного (с Ангелом Господним он боролся!), выделяет его из числа тех, кто Богу противится, награждает, возвышает… Как это понимать? Одно из возможных объяснений: Господь любит смиренных, но Он любит также и тех, кто способен к борьбе…
Освальд Руфайзен, впервые в жизни прочитавший Евангелие, принял Христа как своего учителя. Принял Его как Мессию. Текст, приведенный ниже, написан много лет спустя после тех решающих для Освальда дней, которые он провел на чердаке монастыря. Мне он представляется рационализацией, попыткой перевода на интеллектуальный уровень острейшего духовного события, обращения, которое с ним тогда произошло. Я не ставлю под сомнение искренность этих слов, но за ними стоит событие, превосходящее то, что представляет нам приведенный ниже текст.
…Я следил за идеями, которые звучали во время споров между Иисусом и некоторыми иудеями, разными типами иудеев. Я все более и более соглашался с позицией Христа… с его взглядами на иудаизм. Его проповеди сильно подействовали на меня. Я по-новому смотрел на то, что произошло позднее в отношениях христиан и иудеев.
В то время мне был необходим человек, учитель, который указал бы мне путь, наставник, сильный человек… И вот я подошел к тому моменту, когда Христос умирает на кресте, а потом воскресает.
Я не знаю, как это случилось, но вдруг я пришел к мысли, что его страдание и воскресение связаны со страданием моего народа и надеждой на его воскресение… Потом я подумал, что если в отношении Христа была проявлена Божественная справедливость и Он воскрес, то должна быть и какая-то справедливость по отношению к моему народу…
Несмотря на то что многие его друзья тех лет считали Освальда человеком нерелигиозным, он глубоко впитал в себя иудейские воззрения: он полагает, что Бог справедлив. Но при этом он приписывает Богу справедливость того самого фасона, который ему, молодому человеку из польской провинции, кажется единственным. В этот час своей жизни, приняв Христа как Мессию, он не знает, что отныне его собственная жизнь будет посвящена, как и жизнь Иакова, борьбе с самим собой и с Богом — во имя постижения Бога, более глубокого принятия Его и усвоения…
Идея Бога страдающего, Бога униженного, Бога Распятого и Воскресшего оказалась новым, краеугольным камнем, на котором он может строить теперь здание своей собственной жизни — перед лицом гибели тысяч евреев, которую он наблюдал, перед угрозой собственной гибели.
В практическом смысле это обозначало принятие христианства в единственной знакомой Освальду форме — католичества. Следует подчеркнуть, что это решение никак не облегчало его положения преследуемого преступника. Крещение еврея в подобной ситуации не имело ничего общего ни с принудительными массовыми крещениями в Средние века, ради спасения жизни, ни с довольно редкими случаями крещения евреев с ассимиляционной целью, для вхождения в христианское общество, получения определенных прав или льгот. Фашистская доктрина рассматривала евреев как врагов рейха, а в самом христианстве видело еврейское учение… В этом идеологи фашизма были недалеки от истины…
…Когда я понял, что готов принять католичество, началась психологическая война с самим собой. Я нес в себе все предрассудки, которые испытывают по отношению к евреям, принявшим христианство. Зная об этих предрассудках, я предвидел, что евреи отвергнут меня. На самом деле этого не произошло. Психологическая война длилась два дня. В течение этого времени я много плакал и просил Бога направить меня…
…Я снова примирился с Богом и пришел к мысли, что я должен принять обряд крещения…
…Это было для меня необычайно трудно, так как для еврея это означает путь «вниз по лестнице, ведущей через дверь наружу». Тот, кто принимает крещение, не принадлежит больше к еврейскому народу… но я хотел немедленно принять крещение.
…Мой шаг к христианству не был бегством от иудаизма, а, наоборот, поиском ответов на вопросы, которые я задавал себе как еврей…
Вот такое смятение чувств и мыслей испытывал Освальд в эти несколько дней, предшествовавших крещению. Здесь, на чердаке, он читал не только Библию и Новый Завет. Сохранились здесь и еврейские книги, принадлежавшие прежнему хозяину дома, еврею, погибшему в первом погроме в Мире… Он упоминает о предрассудках евреев по отношению к христианам, а также о том, что евреи отвергнут его…
«На самом деле этого не произошло…» — замечает он. На самом деле именно это и произошло. Израиль принял в нем Освальда Руфайзена, а католика брата Даниэля как раз и отверг. Именно это и было содержанием судебного процесса, о котором ниже пойдет речь. В тот момент своей жизни он в действительности совершал разрыв с иудаизмом в одной очень существенной точке, а может быть, и в самой существенной — является ли Христос Мессией? Принимая христианство, он говорил — да. Однако, подобно Иакову, он тем самым вступал в борьбу с Богом, которая заняла всю его оставшуюся жизнь. Борьба, в которой он не стал победителем. Но не стал и побежденным…
Но смятение испытывал не он один. Пока он молился к Господу, прося его направить на верный путь, настоятельница тоже молилась: судьба этого еврейского юноши была в некотором роде в ее руках, и ей тоже было трудно принять решение. Во время молитвы ей было внушено, что этот юноша будет католическим священником.
— Как это возможно? Он еврей, он даже не крещен!
Она поднялась к нему на чердак, чтобы рассказать о своем ошеломляющем прозрении.
Она не успела сказать ему ни слова — первым заговорил он. Он просил ее о крещении. Она восприняла это как знак свыше. Она сказала Освальду:
— Я молилась и вдруг почувствовала, что я должна помолиться о тебе, потому что ты должен стать католическим священником.
Вот уж о чем я не мог и помыслить никогда в жизни! Это было невероятно! Это было неслыханно!
Настоятельница, пораженная не менее Освальда, сначала отказала ему в крещении:
— Так нельзя. Ты должен сначала подготовиться, ты ведь ничего не знаешь о христианстве…
Я возразил:
— Сестра, мы на войне. Никто не знает, будет ли завтра жив. Я убежден, что Иисус Сын Божий и Мессия. Я прошу вас крестить меня!
…Я принял крещение в тот же вечер… Одна из сестер крестила меня — без священника, без проповедника… Это произошло 25 августа 1942 года, в день рождения моего отца.
Пятнадцать месяцев он провел в монастыре, собственно говоря, в затворе — в сарае, в запертой комнате, в шкафу,— он перестал существовать, исчез для всего мира, кроме четырех монахинь. Это был уже их подвиг.
Третьего декабря 1943 года Освальд ушел в лес. Его провожала настоятельница Эузебия Бартковяк. Углубившись в лес, он снял с себя монашеское одеяние. Под ним была его старая эсэсовская форма. Настоятельница дала ему поношенную гражданскую одежду, которую он надел поверх формы. На ногах были армейские ботинки. Ему дали монастырское приданое: Новый Завет и псалтирь на польском языке, несколько маленьких икон, хлеба и сыра.
— Будет трудно — возвращайся,— сказала она на прощанье.
Благословила — и ушла. Освальд углубился в лес.
3 декабря 1943-го — март 1945-го
Освальд снова — в который раз за последние три года — шагал по дороге в полную неизвестность. Ему еще не исполнилось и двадцати одного года, а опыт жизни, смерти и пребывания на волосок от нее был огромен, но далеко не исчерпан. Так, с узелком в руке и справкой об окончании школы за пазухой, выходил он восемнадцатилетним евреем-сионистом из своего полудеревенского дома в сторону Палестины, потом он покидал Вильно, надев на себя одежду местного крестьянина и выдавая себя за поляка. Теперь, в собственной эсэсовской форме под чужой гражданской одеждой, добытой монахинями, с усами, отпущенными для маскировки, сионист, еврей, христианин, он шел в Налибоцкую Пущу, чтобы вступить в партизанский отряд. Это было совершенное безумие — у каждого встречного он обязан был вызвать подозрение. Тем более — у партизан.
Относительно гостеприимства местных жителей у него не было никаких иллюзий: большее, на что он мог рассчитывать, был ночлег.
Хотя Освальд, работая в гестапо, часто помогал партизанам, сообщая через связных о назначенных против партизан акциях, для большинства людей, которые его знали, он был переводчиком из гестапо. Первое, что могло прийти им в голову при встрече с Освальдом, отпустившим усы,— что он заслан в эти края немцами как шпион. Освальд знал, что партизанские отряды организуются по национальному принципу. Он очень надеялся встретить кого-нибудь из тех евреев, кто с его помощью бежал из гетто в Мире. Он слышал, что где-то в Налибоцкой Пуще воюют еврейские партизаны. Но найти их там — что иголку в стоге сена. Освальд понимал, что выбор ему придется делать скорее между советскими партизанами и польскими…