Что предпочтительнее — вернуться с фронта ослепленным или с изуродованным лицом? Без рук или без ног? Разбомбят ли Париж? Применят ли они отравляющие газы? Подобные дебаты шли не только в Лувене, но и на другой вилле на юге Франции, где венгерский писатель Артур Кестлер гостил у своего друга Этторе Корнильона; последний заметил, что смена настроений в тот август напомнила ему, как его бабушка «лечила его от обморожения, заставляя попеременно опускать ноги в ведро с холодной и ведро с горячей водой».
Сартр знал, что его не отправят на фронт из-за проблем со зрением. В молодости он проходил всеобщую воинскую службу на метеостанции, что означало, что сейчас его направят на аналогичную работу — то же, чем занимался Хайдеггер во время Первой мировой войны. (Раймона Арона тоже направили на метеостанцию в том же году; похоже, такая у философов работа.) Эта роль не предполагала боевых действий, но все равно была опасной. Для Бо и Низана опасность была еще больше: они были трудоспособны и ожидали, что их призовут и отправят воевать.
Отпускной сезон во Франции закончился 31 августа, и многие парижане в этот день отправились домой после загородного отдыха. Сартр и де Бовуар тоже вернулись в Париж, и Сартр был готов забрать вещмешок и армейские ботинки, хранившиеся в его гостиничном номере, и явиться в свою часть. Они с де Бовуар сделали пересадку в Тулузе, но парижский поезд оказался настолько переполненным, что они не смогли сесть. Им пришлось ждать еще два с половиной часа на темном вокзале среди толпы встревоженных людей и в атмосфере апокалипсиса. Подошел другой поезд, они кое-как в него сели и добрались до Парижа, прибыв 1 сентября — в день, когда немецкие войска вторглись в Польшу. Сартр собрал свои вещи. Де Бовуар проводила его на вокзале Гар де л’Эст рано утром следующего дня. 3 сентября Великобритания и Франция объявили Германии войну.
Американская виза для Мальвины Гуссерль так и не была оформлена, поэтому к началу войны она все еще находилась в Лувене. Гуссерль осталась там, благоразумно спрятавшись в близлежащем монастыре в Херенте. Коллекцию Гуссерля перевезли из главной университетской библиотеки в Высший философский институт в январе 1940 года — то есть вовремя. Четыре месяца спустя большую часть университетской библиотеки уничтожили бомбами во время немецкого вторжения. Это был второй случай потери библиотеки: более старое здание и бесценную оригинальную коллекцию книг и рукописей уничтожили во время Первой мировой войны.
16 сентября 1940 года контейнер с вещами Мальвины, который теперь хранился в Антверпене, попал под бомбардировку союзников. Невероятно, но, согласно его собственному рассказу, всегда находчивый Ван Бреда сумел добраться до обломков и вернуть одну ценную вещь — урну с прахом Гуссерля, которую он хранил в своей монастырской келье до конца войны. Все остальное, включая портрет Брентано, разорвало на куски. Чтобы избавить Мальвину от страданий, Ван Бреда не стал рассказывать ей о случившемся. Он развез бумаги Гуссерля по разным местам в Лувене, чтобы сохранить их в безопасности.
Еще одним человеком, которого война застала в Нижних Землях, была бывшая ассистентка Гуссерля, Эдит Штайн. Закончив диссертацию по эмпатии, обратившись в христианство, приняв сан монахини-кармелитки и став сестрой Терезой Бенедиктой, в 1938 году она переехала из общины в Кельне в общину в Эхте в Нидерландах, которая в то время казалась более безопасной. Вместе с ней поехала ее сестра Роза.
В 1940 году немцы оккупировали Нидерланды и другие страны региона. В 1942 году они начали вывозить евреев в лагеря. Кармелиты пытались добиться перевода двух сестер в другую общину в Швейцарии, но к тому времени выездные визы было не получить. На короткое время новообращенных христиан освободили от депортации, но вскоре ситуация изменилась, и в июле нацисты начали рейды по голландским монастырским общинам в поисках всех неарийцев. В Эхте они нашли Эдит и Розу. Этих двух женщин вместе со многими другими новообращенными еврейского происхождения отвезли в транзитный лагерь, а затем в лагерь Вестерборк. В начале августа их переправили в Освенцим. По пути поезд проходил через их родной город Вроцлав. Почтовый служащий, работавший на станции, вспомнил, что видел, как поезд ненадолго остановился; женщина в одежде кармелитки выглянула и сказала, что это ее родной город. Согласно записям Красного Креста, обе сестры прибыли в Освенцим 7 августа 1942 года. 9 августа они были убиты в газовой камере Биркенау.
Эдит Штайн продолжала заниматься философией в монастыре и оставила после себя коллекцию бумаг и неопубликованных работ. Монахини сохраняли их, сколько могли. Однако, когда в январе 1945 года немцы отступали по территории монастыря, сестры были вынуждены бежать и не смогли взять с собой бумаги.
В марте, когда немцы ушли, несколько сестер вернулись в сопровождении Германа Ван Бреда. Они нашли много бумаг, все еще лежавших разбросанными на открытом месте, и с помощью местных жителей собрали все бумаги Штайн, которые смогли спасти. Ван Бреда отнес бумаги в архив Гуссерля. В 1950-х годах исследовательница Люси Гельбер взяла их к себе домой, чтобы кропотливо собрать воедино разрозненные тексты. Она опубликовала их по частям в виде сборника.
Эдит Штайн была причислена к лику блаженных в 1987 году, а в 1998 году канонизирована папой Иоанном Павлом II. В 2010 году, чтобы переосмыслить германское понятие «герой», ее мраморный бюст добавили в баварскую Валгаллу, зал героев, расположенный на берегу Дуная. Она присоединилась к Фридриху Великому, Гете, Канту, Вагнеру и многим другим, включая другую антинацистку, Софи Шолль, которую казнили в 1943 году за участие в Сопротивлении.
Мальвина Гуссерль прожила всю войну в Лувене. Только после войны, в мае 1946 года, когда ей было восемьдесят шесть лет, она смогла уехать к своим детям в Америку, где провела последние годы жизни. Гуссерль умерла 21 ноября 1950 года. Ее тело вернули в Германию и похоронили на кладбище Гюнтерсталь, что недалеко от Фрайбурга. Прах Эдмунда Гуссерля, который она перевезла с собой в Америку, захоронили вместе с ней. Они оба покоятся там и сегодня, вместе с сыном Герхартом, умершим в 1973 году, а рядом стоит памятный камень его младшего брата Вольфганга, погибшего в Первой мировой войне. Сегодня можно пройтись по зеленым, тихим дорожкам кладбища и полить цветы у могилы из маленькой лейки, висящей на крючке неподалеку.
7. Оккупация и освобождение
Глава, в которой война продолжается, мы знакомимся с Альбером Камю, Сартр открывает для себя свободу, освобождают Францию, философы кидаются в работу и все хотят уехать в Америку
В 1939 году, проводив Сартра на вокзале Гар де л’Эст с его военной экипировкой и ботинками, де Бовуар могла только ждать от него весточку; долгое время она даже не знала, куда его отправили. Симона гуляла по Парижу в первый день после объявления войны и удивлялась тому, насколько обыденным казалось все вокруг. Лишь несколько странных обстоятельств бросались в глаза: полицейские ходили по улицам с противогазами в маленьких сумках, а когда наступал вечер, фары многих машин едва светились в темноте — их стекла были затонированы из предосторожности.
Такое тревожное положение дел будет продолжаться несколько месяцев, во время phony war, или «фальшивой войны», как ее называли по-английски. Для французов это была drôle de guerre, или «смешная война», для немцев — Sitzkrieg, или «сидячая война», а для оккупированных поляков — dziwna wojna, или «странная война». Было много нервозности, но мало действий, и не было ни одной из тех газовых атак и бомбежек, которых все боялись. В Париже де Бовуар взяла в лицее Мольера, где она преподавала, противогаз, делала записи в дневнике и методично наводила порядок в своей комнате: «Вот трубка Сартра, вот его одежда». Они с Ольгой Косакевич жили в номерах одного отеля (отель «Данемарк» на улице Вавен — он все еще там). Вместе они затемняли окна отвратительной на вид смесью синей краски, масла и лосьона для загара. Париж конца 1939 года был городом множества тусклых голубых огоньков.
Де Бовуар погрузилась в работу, продолжая писать и переписывать «Гостью». Она находила время для романов с несколькими своими ученицами, Натали Сорокин и Бьянкой Биненфельд; обе молодые женщины позже стали встречаться с Сартром. Биографы были строги к де Бовуар из-за ее странного поведения и непрофессионализма по отношению к своим ученицам. Трудно сказать, что ею двигало, поскольку большую часть времени она казалась равнодушной к обеим. Возможно, объяснение кроется в напряженной, изнуряющей атмосфере Парижа времен смешной войны, которая подталкивала к странностям многих. В другой части города Артур Кестлер заметил, что все вокруг стало серым, как будто Париж поразила какая-то болезнь. Журналист и писатель Альбер Камю, приехавший в город из своего дома в Алжире, заперся в комнате и прислушивался к звукам улицы за окном, задаваясь вопросом, почему он здесь. «Признаться, мне все тут кажется странным и чужим», — написал он в своей записной книжке в марте 1940 года. «Будущего нет», — добавил он в недатированной записке. Однако это настроение не помешало ему работать над литературными проектами: романом «L’étranger» («Незнакомец» или «Посторонний»[46]), длинным эссе «Миф о Сизифе» и пьесой «Калигула»[47]. Он назвал их «три абсурда», потому что все они были посвящены бессмысленности или абсурдности человеческого существования — тема, которая, казалось, возникла в то время сама собой.
Тем временем Сартр, чья метеорологическая служба проходила в Брюмате, недалеко от границы с Германией в Эльзасе, занимался практически только чтением и писательством. В перерывах между запуском воздушных шаров и наблюдением в бинокль или сидя в казарме и слушая, как его сослуживцы играют в пинг-понг, он умудрялся работать над своими проектами по двенадцать часов в день. Сартр вел дневник и писал длинные ежедневные письма, среди которых было много ласковых излияний Симоне де Бовуар — письма наконец-то стали доходить, и они снова общались. Он делал заметки, которые позже превратятся в «Бытие и ничто», и создавал первые черновики цикла романов «Дороги свободы». Первый том был набросан к 31 декабря 1939 года, после чего Сартр немедленно приступил ко второму. «Если война будет продолжаться в таком медленном ритме, то к наступлению мира я напишу три романа и двенадцать философских трактатов», — писал он де Бовуар. Сартр умолял ее присылать ему книги: Сервантеса, маркиза де Сада, Эдгара Аллана По, Кафку, Дефо, Кьеркегора, Флобера и лесбийский роман Рэдклифф Холл «Колодец одиночества». Его интерес к последнему, вероятно, был вызван рассказами де Бовуар о ее похождениях, поскольку, как они и договорились, она делилась с ним всем.