Является ли это очередным доказательством сексизма? Или все дело в непривычной оптике экзистенциализма? Англоязычные читатели даже не увидели большую часть терминологии последнего: профессор зоологии Говард М. Паршли, первый переводчик книги на английский, упрощал и вырезал ее в основном по настоянию издателя. Уже позже, прочитав работу, его редактор попросил осторожнее обращаться с «ножницами», сказав: «Теперь я совершенно убежден, что это одна из немногих великих книг о поле, когда-либо написанных». Проблемой были не только пропуски: Паршли перевел pour-soi (для-себя) де Бовуар как «ее истинная природа в себе», что в точности переворачивает экзистенциалистский смысл. Название второй части, L’expérience vécue («Пережитый опыт»), он превратил в «Жизнь женщины сегодня», что, как заметила Торил Мой, делает его похожим на название женского журнала. Чтобы еще больше исказить восприятие книги, в англоязычных изданиях 1960-х и 1970-х годов на обложках, как правило, изображались обнаженные женщины в расплывчатом фокусе, что вкупе с мягкой обложкой делало книгу похожей на бульварное порночтиво. Подобное отношение было характерно и для ее романов. Странно, но с книгами Сартра такого не случалось. Ни в одном издании «Бытия и ничто» на обложке никогда не появлялся мускулистый мужчина в фартуке официанта. Переводчица Сартра Хейзел Барнс также не упрощала его терминологию — хотя в своих воспоминаниях она отмечает, что по крайней мере один рецензент считал, что это следовало бы сделать.
Если сексизма и специфичного языка недостаточно, другой причиной интеллектуального оттеснения «Второго пола» может быть то, что он позиционируется как очень конкретная работа: экзистенциалистское исследование одного-единственного аспекта жизни. В философии, как и во многих других областях, большим признанием пользуются всеобъемлющие теоретические сочинения.
Но экзистенциализм никогда не был таким. Он всегда был предназначен для реальных, отдельных жизней. Любой экзистенциализм — это прикладной экзистенциализм.
И Сартра, и де Бовуар интересовало, как экзистенциализм можно применить к конкретным жизням. Если де Бовуар проследила жизнь обычной женщины от младенчества до зрелости, Сартр занялся биографиями и проделал то же самое с рядом отдельных людей (и все они — мужчины): Бодлер, Малларме, Жене, Флобер и он сам. В «Тошноте» он заставил Рокантена отказаться от биографического проекта, чтобы не навязывать жизни традиционную повествовательную форму, но в биографиях Сартра нет ничего традиционного. Он отказывается от стандартной хронологии и вместо этого ищет характерные формы и ключевые моменты, от которых зависит жизненный поворот, — те моменты, когда человек делает выбор в отношении какой-то ситуации и тем самым меняет все. В эти ключевые моменты мы застаем человека в самом акте превращения существования в сущность.
Самые важные из них, как правило, происходят в детстве. Все биографии Сартра посвящены ранним годам жизни его героев; «Слова», его собственные мемуары, ограничиваются исключительно ими. Этот интерес к детству чем-то обязан Фрейду, который также писал психобиографии, разбирая драмы жизни, часто прослеживая их до «первичной сцены». Сартру тоже нравилось находить эти первичные сцены, но в отличие от Фрейда они обычно не были связаны с сексом. Сартр считал, что сексуальные переживания черпают свою силу из более фундаментальных переживаний, связанных с самим нашим существом. Он искал те переживания, в которых ребенок в сложной ситуации брал контроль над происходящим и изменял эту ситуацию по-своему. Другими словами, он интерпретировал жизнь своих героев с точки зрения их свободы. Это происходит, прежде всего, в его книге о писателе Жане Жене, которая вышла в 1952 году — через три года после «Второго пола» де Бовуар, и была отмечена влиянием последней.
Впервые встретившись с Жене в кафе «Флор» в военные годы, Сартр с интересом следил за его карьерой: Жене публиковал эротические, поэтические романы и мемуары, основанные на его жизни в исправительных школах, тюрьмах и бродяжничестве в качестве вора и секс-работника. Его самая провокационная книга «Похоронные обряды» рассказывала о французском подростке, который сражается на стороне Германии в последние дни оккупации, хотя немцы проигрывают — или, скорее, потому, что они проигрывают. Жене был склонен сочувствовать побежденным или презираемым в любой ситуации, и в 1944 году это означало сочувствовать немцам и коллаборационистам, а не торжествующим résistants. В дальнейшем он поддерживал предателей, агрессивных революционеров, террористов Баадера — Майнхоф[71], «Черных пантер»[72] и более или менее всех аутсайдеров. Он поддерживал и студенческих радикалов 1960-х годов, но заметил Уильяму Берроузу: «Если они когда-нибудь победят, я выступлю против них».
Сартру нравилась противоречивость Жене, а также его способ поэтизации реальности. Он был рад, когда издательство Gallimard попросило его написать предисловие к собранию сочинений Жене. Но затем предисловие Сартра разрослось до 700 страниц. Вместо того чтобы в ярости ударить Сартра рукописью по голове, Gallimard согласился опубликовать его отдельной книгой под названием, подчеркивающим тему преображения: «Святой Жене». Это оказалось правильным решением; книга стала в равной степени как идейным трактатом, так и биографической работой. Сартр использовал элементы марксистского анализа, но в основном он подошел к жизни Жене как к способу продемонстрировать свою теорию о том, что «только свобода может объяснить человека во всей его полноте».
При этом он интерпретировал Жене прежде всего как писателя, который взял под контроль случайности своей жизни, написав о них. Но откуда у Жене эта способность превращать события своей жизни в искусство, спрашивал Сартр? Был ли определенный момент, когда Жене, презираемый и обижаемый ребенок, брошенный незамужней матерью и взятый в приют, начал превращаться в поэта?
Сартр нашел момент, который искал, в инциденте, произошедшем, когда Жене было десять лет и он жил в приемной семье. От такого ребенка ожидали покорности и благодарности, но Жене отказывался подчиняться и демонстрировал свой бунт, воруя мелкие предметы у семьи и соседей. Однажды он засовывал руки в ящик стола, когда к нему подошел один из членов семьи и закричал: «Ты вор!» В интерпретации Сартра, юный Жене застыл под взглядом Другого: он стал объектом, на который наклеили презрительный ярлык. Вместо того чтобы смутиться, Жене принял этот ярлык и изменил его значение, утвердив его как собственный. Вы называете меня вором? Хорошо, буду вором!
Принимая объективирующий ярлык другого человека в качестве заменителя своего бессознательного «я», Жене совершает то же психологическое искажение, которое де Бовуар наблюдала у женщин. Она считала, что это отягощает женщинам жизнь, делает их нерешительными и полными сомнений в себе. Но Сартр видел, что Жене совершил этот маневр провокативно, обратив эффект вспять: вместо того чтобы держать его на дне, его отчуждение дало ему выход. С этого момента он стал хозяином своей аутсайдерской идентичности вора, бродяги, гомосексуала и наложника. Он взял под контроль свою угнетенность, перевернув ее, и его книги черпают энергию из этой инверсии. Самые унизительные элементы опыта Жене — экскременты, телесные жидкости, неприятные запахи, тюремное заключение, насильственный секс — становятся тем, что возвышает. В книгах Жене дерьмо превращается в цветы, тюремные камеры — в священные храмы, а самые кровожадные заключенные — в объекты величайшей нежности. Вот почему Сартр называет его святым: там, где святой преобразует страдание в святость, Жене преобразует угнетение в свободу.
Сартр понял все это во многом потому, что думал о собственной жизни не меньше, чем о жизни Жене. Его личное буржуазное детство имело мало общего с детством Жене, но он тоже пережил мрачные времена. Когда его семья переехала в Ла-Рошель, двенадцатилетний Сартр столкнулся с отчимом, который запугивал его, и с жизнью в школе, где другие мальчики били его, клеймили изгоем и издевались над ним за его уродство. В своем страдании Сартр решился на ритуальный жест, который, как ему казалось, сделает их насилие частью его самого и обратит его против них. Он украл мелочь из кошелька матери и купил на нее пирожные для своих мучителей. Это кажется забавным видом насилия — в зависимости от того, какими были пирожные. Но для Сартра это был магический акт. Это было преображение: его обидчики отняли у него его имущество, и теперь он собирался дать им что-то. Посредством кражи и дарения в духе Жене он переосмыслил ситуацию на свой лад и создал из нее своего рода произведение искусства. После этого, как Сартр говорил де Бовуар впоследствии, он «больше не был объектом преследования». Интересно, что до конца жизни он оставался навязчивым дарителем.
Как и у Жене, у Сартра был мощный способ контролировать ситуацию: он писал книги. Для них обоих быть писателем означало придавать случайностям мира «необходимое» качество искусства, подобно тому, как джазовая певица в «Тошноте» превращает хаос бытия в прекрасную необходимость. Все биографии Сартра обращаются к этой теме. В своем исследовании о Бодлере, написанном в 1947 году, он показывает нам молодого поэта, над которым издевались в школе, но который превратил свои страдания в литературу. То же самое происходит и в книге «Слова», которую Сартр начал писать через год после публикации «Святого Жене», в 1953 году. Его главным вопросом, сказал он в одном из поздних интервью, был: «Как человек становится тем, кто пишет, тем, кто хочет говорить о воображаемом?» «Слова» были его попыткой выяснить, что заставляет такого ребенка, как он сам, впадать в «невроз литературы».
На самом деле к тому времени, когда он писал «Слова», Сартр переживал, что в этом анализе свободы и самоопределения как способов бытия, которыми в наибольшей степени пользуются писатели, есть что-то идеологически неправильное. Действительно ли человек должен тратить свою жизнь на то, чтобы контролировать существование исключительно с помощью искусства? Не является ли это самоиндульгенцией? Возможно, энергию следует использовать иначе — например, маршировать плечом к плечу с пролетариатом на службе революции. Работая над «Словами», Сартр наполнил их веселой самоиронией, сделав одной из самых забавных своих работ. Затем он объявил, что это его «прощание с литературой».