Мерло-Понти таких различий не делает. Грани и тени дисциплины интересовали его больше всего, и он приветствовал все, что могли бы внести исследователи онтического. Он исследовал людей — существ, непрерывно меняющихся с самого рождения; он хотел знать, что происходит, когда теряются способности или когда люди получают травмы и повреждения. Отдавая приоритет восприятию, телу, социальной жизни и детскому развитию, Мерло-Понти собрал обычно далекие от философии темы и поставил их в центр своей мысли.
В своей инаугурационной лекции в Коллеж де Франс 15 января 1953 года, опубликованной под названием «Похвала философии», он отметил, что философы должны заниматься прежде всего тем, что в нашем опыте неоднозначно. В то же время они должны ясно мыслить об этих двусмысленностях, используя разум и науку. Так, он говорил: «Философа отличает то, что он одновременно обладает пристрастием к доказательствам и склонностью к двусмысленности». Между ними необходимо постоянное движение — своего рода раскачивание, «которое без остановки ведет от знания к незнанию, от незнания к знанию».
Мерло-Понти описывает здесь другой вид «хиазма» — Х-подобное переплетение, на этот раз не между сознанием и миром, а между знанием и сомнением. Мы никогда не можем окончательно перейти от незнания к уверенности, потому что нить исследования будет постоянно возвращать нас к незнанию. Это самое привлекательное описание философии, что я когда-либо читала, и лучший аргумент в пользу того, почему ею стоит заниматься, даже (или особенно) когда она не отводит нас ни на шаг от исходной точки.
11. Croisés comme ça[74]
Глава, полная экзистенциалистских споров о будущем
В лекции 1951 года Мерло-Понти отметил, что XX век как никакой другой напомнил людям, насколько «условна» их жизнь — насколько они зависят от исторических событий и других неподвластных им обстоятельств. Это настроение сохранялось еще долгие годы после войны. После того как на Хиросиму и Нагасаки сбросили атомные бомбы, многие опасались, что не за горами третья мировая война, на этот раз между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Военный союз двух сверхдержав распался почти мгновенно; теперь они противостояли друг другу, а между ними находилась ослабленная, обнищавшая и сомневающаяся в себе Западная Европа.
Казалось, вероятная новая война уничтожит человеческую цивилизацию, а то и жизнь вообще. Поначалу бомба была только у Соединенных Штатов, но понятно было, что советские инженеры и шпионы работают над этой проблемой, а вскоре люди еще и осознали опасность радиации и разрушения окружающей среды. Как писал Сартр в ответ на Хиросиму, человечество теперь получило возможность уничтожить себя и ежедневно вынуждено решать, хочет ли оно жить. Камю также писал, что перед человечеством стоит задача выбора между коллективным самоубийством и более разумным использованием своих технологий — «между адом и разумом». После 1945 года, казалось, не было причин верить в способность человечества сделать правильный выбор.
Каждое новое испытание атомной бомбы только повышало уровень тревоги. Когда в июле 1946 года американцы взорвали бомбу мощнее, де Бовуар услышала, как диктор по радио сказал, что она уже запустила цепную реакцию, в результате которой сама материя распадется медленной волной, распространяющейся по всей планете. В течение нескольких часов на Земле не останется ничего. Это и есть ничто в основе бытия. Позже в том же году появились слухи о том, что Советский Союз замышляет разместить в ключевых городах США чемоданы, полные радиоактивной пыли, которые должны были в один момент открыться и уничтожить миллионы людей. Сартр высмеял эту историю в своей пьесе «Некрасов» в 1956 году, но в то время мало кто понимал, чему верить. Радиация тем страшна, что невидима и разрушительна; мощь самой Вселенной упаковывалась в несколько чемоданов.
Однако в то время как одни боялись конца, другие с не меньшим энтузиазмом надеялись на новое начало. Как писал Гёльдерлин: «Но где опасность, там вырастает и спасительное». Возможно, думали некоторые, бедствия недавней войны несут не катастрофу, а полное преобразование человеческой жизни, а война и прочее зло исчезнут навсегда.
Одним из идеалистических стремлений было создать эффективное мировое правительство, которое бы разрешало конфликты, обеспечивало соблюдение договоров и сделало невозможными большинство войн. Камю разделял эту надежду. Для него непосредственным уроком Хиросимы стало то, что человечество должно создать «настоящее международное общество, в котором великие державы не будут иметь преимущественных прав над малыми и средними нациями, где такое совершенное оружие будет контролироваться человеческим интеллектом, а не аппетитами и доктринами различных государств». В какой-то степени Организация Объединенных Наций выполнила эти цели, но она так и не стала настолько эффективной, как надеялись.
По мнению других, путь вперед предполагал американский путь. После войны у Соединенных Штатов в Европе был огромный авторитет, основанный на благодарности; они укрепили его в конце 1940-х годов с помощью плана Маршалла, вливая миллиарды долларов в разоренные войной европейские страны, чтобы ускорить восстановление и удержать коммунизм в рамках хотя бы Восточной Европы, которую Советский Союз уже заключил в свои медвежьи объятия. США даже предлагали деньги СССР и другим странам, попавшим в советскую сферу влияния, но Москва позаботилась о том, чтобы все эти страны отказались от любых предложений. В Западной Европе некоторые сочли унизительным принимать американские деньги, но пришлось признать, что они были необходимы.
Наряду с интернационалистами и проамериканцами в Западной Европе послевоенного периода была и третья группа, надеявшаяся на Советский Союз. В конце концов, это была единственная крупная страна на Земле, которая действительно пыталась воплотить в жизнь великий коммунистический идеал человечества — перспективу того, что (в какой-то далекий момент, когда вся работа будет закончена) человеческие существа навсегда изгонят бедность, голод, неравенство, войны, эксплуатацию, фашизм и другие пороки из бытия путем рационального управления. Это была самая амбициозная попытка изменить условия жизни человека из когда-либо предпринимавшихся. Если она провалится сейчас, то, возможно, никогда не повторится, поэтому ее нужно защищать любой ценой.
Мы здесь говорим о событиях всего лишь семидесятилетней давности — скромный срок человеческой жизни, — но уже сейчас трудно представить себя в том времени, чтобы понять, как этот идеал поколебал стольких умных и искушенных людей на Западе. Сейчас принято считать, что коммунизм не получился бы ни в одном из возможных миров, и поэтому те, кто не увидел его бесперспективность с самого начала, были глупцами. Однако для людей, прошедших через трудности 1930-х годов и Второй мировой войны, эта идея могла показаться спасительной, несмотря на ее общепризнанную неправдоподобность. Люди не считали ее просто миражом — притягательным, но невозможным. Они видели практическую цель, хотя путь к ней обещал быть долгим и трудным, таящим в себе множество подводных камней.
Разглядеть подводные камни было несложно. Описание светлого будущего сопровождалось не менее правдивым описанием мрачных реалий: трудовые лагеря, запугивание, несправедливые заключения, убийства, голод, дефицит и отсутствие личной свободы. Первое серьезное потрясение произошло в 1930-х годах, когда появились новости о московских процессах, на которых опальные члены партии «признавались» в актах вредительства или заговорах, прежде чем их отправляли к стенке. В 1946 году появилось больше информации, часть которой опубликовали в книге советского перебежчика Виктора Кравченко «Я избрал свободу». Когда в 1947 году книгу перевели на французский язык, прокоммунистический журнал Les lettres françaises отверг ее как фальшивку правительства США. Адвокаты Кравченко подали на журнал в суд. Дело слушалось в Париже в начале 1949 года, причем были приглашены свидетели, которые рассказывали о жизни в Советском Союзе и очерняли автора. Кравченко технически выиграл дело, но в качестве возмещения ущерба получил один франк. В следующем году другой писатель подал в суд на Les lettres françaises: Давид Руссе, переживший Бухенвальд, который подвергся нападкам со стороны журнала после призыва к расследованию происходившего в советских лагерях. Он тоже выиграл дело. Оба судебных процесса были спорными, но многое сделали для того, чтобы осведомить о том, что Советский Союз не был рабочим раем, за который себя выдавал, — во всяком случае пока не был.
Даже сейчас многие настаивают, что Советский Союз был больше достоин защиты, чем ультракапиталистическая модель Соединенных Штатов. США растеряли долю морального капитала после того, как страх правительства перед коммунизмом привел к преследованию любых левых организаций, а также к слежке и преследованию собственных граждан. Любой человек, заподозренный в принадлежности к «красным», рисковал быть уволенным, занесенным в черный список и лишенным загранпаспорта. В 1951 году наивная пара Этель и Джулиус Розенберг были приговорены к смертной казни за передачу атомных секретов русским. Казнь, приведенная в исполнение в 1953 году, потрясла многих в стране и за пределами. Сартр опубликовал гневную статью в газете Libération. В США Ханна Арендт написала Ясперсу, что опасается, что подобные инциденты предвещают национальную катастрофу, сравнимую с той, что произошла в Германии. «США охватила невообразимая глупость. Она пугает нас, потому что мы с ней знакомы».
Если обе великие державы не соответствуют своим идеалам, возможно, выбирать следует не между державами, а между идеалами. Левые считали, что даже если Америка выступала за такие прекрасные вещи, как джаз и свобода, она также выступала за необузданную личную жадность, экономический колониализм и эксплуатацию рабочих. По крайней мере, Советский Союз символизировал благородную возможность, и на какой моральный компромисс не стоило бы пойти ради такой цели?