В Камчатку — страница 28 из 50

— А где Козыревский? — спросил Миронов-Липин, когда чумачки были отставлены. Шибанов вытер ладонью вспотевшую лысину, а Данила, сощурившись, огладил бороду (даже в оглаживании чувствовалось спокойствие, которое раздражало приказчика, но с которым он вынужден был считаться, ибо он мог уложить любого, кроме Данилы).

— Знамо где, скаски пишет, — ответил Данила, и видно было, что ему доставлял удовольствие этот ответ: Миронов-Липин настороженно относился к бумагописцам, считая, что от них в дальних землях вся смута.

— С собой возьмем, неча зад просиживать, — сказал Миронов-Липин. — А пока скажи мне, Данила, кто помог Атласову уйтить из Верхнего острога из-под Ломаева в Нижний? Не Худяк ли?

Данила посмотрел на Шибанова (тот сделал вид, что разговор его не касается, что ему не с руки встревать между приказчиком и Данилой).

— Да болтают, — нехотя ответил Данила и подумал: «Что он от меня хочет? Худяк на виду, верный Атласов пес. Хочет знать, кто за Атласовым еще стоит? Взять хотя бы Ярыгина…»

— В дороге не буянить и караул держать, — сказал Миронов-Липин, поняв, что более определенного ответа ему не услыхать.

Анциферов и Шибанов покинули дом приказчика.

Скажи Миронову-Липину кто-нибудь, какие разговоры вели Анциферов и Козыревский с архимандритом Мартинианом и заказчиком Нижнего острога Федором Ярыгиным, он бы от Нижнего до Верхнего острога — на многие версты — распял бы на крестах мятежных казаков. Однако Миронов-Липин был в неведении. А между тем от осенней охоты до зимнего чаепития произошло вот что…


…Они стояли тихо перед Мартинианом, а ему казалось, что ом видит стену, перед которой бессилен. При лучине тени всегда особенно резки, и было заметно, что Мартиниан сильно постарел: лоб усох, волосы пушатся, губы бескровные, глаза подмерзшие.

Мартиниан думал, как он сможет обмануть свою осторожность. Он не находил ответа. Уже одно то, что его имя так или иначе будет рядом с их именами, холодило Правда, он не так стар, силы у него сохранились, он мог бы выгадать даже от молчания. Неуемный Данила Анциферов закусил удила, его не сдержишь. Козыревский юн, сделает все, что повелит Данила, он же ему в рот заглядывает. Шибанов зол на Чирикова, а Березин не отстанет от Шибанова и Анциферова.

Они ждут… А якутская приказная изба… подвал… дыба… Видел, как богохульников выворачивают, как тулуп. Его не пощадят: не таких старцев трясли.

— Шубой одарим, — прервал его молчание голос Козыревского.

«Нетерпелив, — подумал Данила, — дров наломает… Это не приказчики, это — архимандрит».

— И с какого плеча? — язвительно спросил Мартиниан и насупился.

— С Атласова! — выкрикнул Козыревский.

— А совладаешь? — в голосе Мартиниана проскользнула вкрадчивость.

— Да мы… — разошелся было Козыревский, но Данила перебил Ивана:

— Обнищал казак, и жрать нечего. По весне кору глодаем, как зайцы. Ветки черемухи завариваем, чтоб от цинги не подохнуть. А приказчики жирок нагуливают, с чужими бабами спят. Амбары тайные по рекам завели, рухлядью набили. Вконец обнищал казак, нет больше терпения…

— И девку дадим!

Губы Мартиниана приоткрылись в улыбке: зелен еще Иван, на все глядит по-молодому. А вот в молчании Шибанова и Березина такое скрыто, что и предугадать трудно.

— Молитесь, и бог поможет вам, — сказал Мартиниан, оглядывая казаков. — Помните: невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят. Если согрешит против тебя брат твой, выговори ему все, и если он покается, прости его.

— Они не покаются, — осторожно возразил Данила.

Мартиниан вновь сказал:

— Помните: те, кто, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут, а те, которые под законом согрешили, по закону осудятся. Не предавайтесь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти…

— А они как, им можно? — спросил осевшим от волнения голосом Козыревский.

— Помните, — ровным голосом продолжал Мартиниан, — начальник есть божий слуга, тебе на добро. Если делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч, он слуга божий, отмститель в наказание делающему зло.

«Я предостерег их, — думал Мартиниан, — и да станут они на путь верный, и не прольется кровь».

И не прольется кровь…

Прольется кровь…

Кровь…

— Не отступить ли нам, не принять ли нам покаяние? — спрашивал назавтра Козыревский Данилу. — Слова Мартиниана вещие.

— Старый он хрен! Он всего боится: и нас, и приказчиков, и воеводу. И жаден. Ты что думаешь, откажется от шубы с плеча Атласова? Да он в жизни такой не нашивал. Ты не заметил, как руки у него дрогнули, будто мы сейчас шубу кинем ему? Все примечай, Иван, и в природе, и в людях. Примечай!

— Он говорил об отмстителе…

— Отмститель сыщется, да и мы не лыком шиты. Господь за нас… Теперь в Нижний надо. Согласился бы только Ярыгин…

— Припугнем… — уверенно сказал Козыревский.

— Ну, Иван… Это Ярыгина-от припугнуть? Да он в бараний рог кого угодно скрутит. Его сам Атласов не осилил. Ярыгин силу уважает… Предупреди Шибанова и Березина. И потопали потихоньку к Федьке Ярыгину.

— Не верю ему… Вот те крест, не верю, — заговорил горячо Козыревский. — Дядь Данила, предаст Федька нас.

— Ну, твое дело молчать тогда. Федор юлить не станет.


— Мешать не стану, — с остановками, взвешивая каждое слово, говорил Федор Ярыгин. Они сидели за столом в избе заказчика. Печь дымила, изба была плохо протоплена, поэтому Ярыгин был не в духе, кутался в длинный овчинный тулуп. — Мешать не стану, но и совать голову в петлю не собираюсь.

— Так-так, — протянул Березин, — себя жалеешь, а мы хоть пропадай? Сам же лямку тянул, знаешь, почем фунт лиха… А теперь норовишь в сторону увильнуть?

— Не кричи, Харитон, и у стен уши есть, — тронул его за руку Данила. — Федор, ты можешь своих казаков послать… ну хоть на Палан-реку к Кецайке?

— К Кецайке могу… — согласился охотно Ярыгин, но тут же скривил рот. — А мне самому на небо вознестись?

— Спишь — меньше грешишь, — нашелся Данила.

— Без казаков не наспишься. За острогом гляди да гляди… Нет, к Кецайке пошлю малую толику. Не удержу острог иначе.

— Тебе виднее, Федор, — сказал Данила, успокаивая Ярыгина. — Как Атласов? Не буйствует?

— С женкой, Степанидкой, старикует. Как встретит, кричит во все горло, что, мол, Федьку, зад как подушка, с места не сдвинешь, — ответил беззлобно Ярыгин, и было видно, что он к Атласову привык и что Атласовы соленые шутки давно превратились в обыденность.

— Черного кобеля не отмоешь добела, — подал голос молчавший до сих пор Козыревский.

— Не надорви пупок. — Ярыгин сбросил тулуп. — Ты против Атласова щенок!

— А ты это видел? — Козыревский поддернул рукава, и на запястьях четко обозначились потемневшие от смыков следы. — Его, его! Навеки запомню! — Он уже кричал, и Данила с Березиным вынуждены были придавить его за плечи, удерживая на лавке.

— Атласов хоть и отставленный, а приказной и вдобавок казачий голова, как известно тебе, вьюнош, — наставительно выговорил Ярыгин.

— Не много ли их на нашей шее — Чириков, Миронов и Атласов? — подоспел на помощь Козыревскому Березин.

Ярыгин знал, что в Нижнем остроге нет-нет да кто-нибудь из казаков исподволь начинает заводить разговоры, какие сейчас слышал от Березина. Он корил себя за опрометчивые слова «мешать не буду». Чириков и Миронов-Липин для Камчатки люди бесполезные. И если с ними решил посчитаться Данила с товарищами, он, Ярыгин, глаза закроет. Но Атласов… Неужели он, охраняемый государевым словом, должен разделить участь Чирикова и Миронова-Липина? Однако если встать на пути разгневанных казаков, то и сам не убережешься. Он знал, какой силы эта волна.

— …а прощение заслужим, — услышал он будто издали голос Данилы, — на морские острова пойдем, Апонское государство разведаем. — И, накидывая тулуп на озябшие плечи, согласился устало: — Ладно.


Петра I всегда занимала мысль о восточных землях. Весть о присоединении в 1697 году Камчадалии к Российской державе и встреча с индейцем Денбеем в 1702 году в селе Преображенском — все это заставило Андрея Виниуса, главу Сибирского приказа, от имени Петра I предписать якутскому воеводе подыскать для службы в дальних землях «охочим людей» для проведения торгового пути в Апонию через острова, которые были известны русским еще в 1667 году (индеец Денбей оказался после длительных расспросов и тщательных уточнений апонцем). Поэтому Петр I так подробно выспросил Денбея о Апонии, и Денбей отвечал охотно, и парь, хотя и увлекаемый делами Балтики, повелел Восток России укреплять. В 1710 году Дорофей Траурнихт, якутский воевода, получил распоряжение «против Камчатской земли островы проведывать с великим прилежным радением».

Даже военные действия не могли оторвать Петра I от мысли: каково на Востоке? Царь был рад победе над Выборгом, когда город стал, по его словам, «крепкою подушкою Петербургу». Но радость сменилась тревогой: Турция была настроена по-боевому и, видимо решив, что ее силы настолько велики, что способны укротить «Урусов», объявила России войну. Ладно бы только турки, с янычарами султана русские воины старые знакомые, не раз сходились рать на рать, и русские частенько брали верх, но что затеяла Англия… Петру докладывали: в стране туманного Альбиона, в Тауэре, заволновались. Победы русского войска и флота были настолько значительны, что шведы, как ни печально, лишились Балтики. И поэтому в год взятия Выборга, боясь, что русские барабаны всполошат население шведских владений на севере Германии — Померании, Шлезвига, Бремена, Вердена, — Англия, Голландия, император Германии подписали соглашение: северогерманские провинции Швеции сохраняют нейтралитет в войне доблестного Карла против России и ее союзников — Дании, Саксонии и Польши.

Вновь под стягами Карла стояли войска, но сам император не мог еще оторваться от мягких подушек в султанском дворце в Константинополе, млел от восточных сладостей и красавиц. Решилось все в одну ночь. Карл сказал: «С богом!» — и отправил тонна к попеку. Его маршалы, прочитав донесение, сказали облегче