— Да уж, далековато вас забросило из Нью-Йорка.
— Будь я моложе, я бы, видимо, не взялся за это дело. Но мне тридцать восемь. Настало время начать сначала, а ничто не приносит такого удовлетворения, как начинать с нуля, но уже обладая опытом и знаниями.
— Но вам придется перейти на более низкий уровень.
— Да, в каком-то смысле это так. Однако, видите ли, я с детства наблюдал ткацкое дело, производство шерстяных тканей, и в глубине души крепко верю, что ничего нет красивее, удобнее и совершеннее, чем хорошо сшитый пиджак из твида. Пусть меня в нем забросают камнями, но вечером пиджак будет выглядеть как надо, и в нем не стыдно будет явиться на ужин. Мне нравится запах твида, я люблю трогать его, чувствовать на ощупь. Люблю шум хорошо пригнанных чесальных колес, стук станков, огромные бобины, на которые наматывается шерстяная пряжа. И люблю тех, кто работает на этих машинах, у кого навыки прядения, ткачества и красильного дела уже в крови двух-трех поколений. Так что я занимаюсь своим делом.
— Мне кажется, вы счастливый человек.
— Потому что делаю любимое дело?
— Не только поэтому. — Кэрри замолчала и посмотрела в небо на высоко летящего ястреба. — Потому что вы здесь будете жить. В этом огромном, чистом, неиспорченном мире. — Она снова пошла по тропинке. — Только подумать, вы сможете играть в гольф, стрелять фазанов и куропаток, ловить лосося. А вы рыбачите?
— Да. Мальчишкой в Йоркшире я ходил на рыбалку с отцом. Но ловил форель, а не лосося. И я не слишком люблю стрелять.
— Я тоже. Эти милые дикие птицы! Жалко смотреть, как они падают, подстреленные, на землю. А потом их подают на обед в ресторане «Савой», и они такие маленькие, не больше канареек.
Впереди показался парк, обнесенный причудливой кованой решеткой. Тропинка привела их к железным воротам, по обеим сторонам которых на постаментах лежали каменные львы со щитами в лапах.
Сэм и Кэрри подошли к воротам и остановились, глядя сквозь узорчатое железное плетение решетки на парк: на лужайки, постепенно, террасами, поднимающиеся к центру, и на сам Корридэйл. Это был особняк, построенный в викторианском стиле, с фронтонами и башенками из красного кирпича, частично скрытого зарослями виргинского плюща. Особняк был просторный и, пожалуй, чуть-чуть претенциозный, но привлекательный на вид и наводивший на мысль о преуспеянии и устойчивости бытия. На всех окнах были спущены занавески, но они выходили на южную сторону, и поэтому стеклянные рамы сияли отраженным солнечным светом. С краю, на верхней террасе, стоял флагшток, но флага, конечно, не было.
— Красивый вид, — сказала Кэрри. — Как хорошо жилось здесь когда-то Оскару.
— А вы хотели бы здесь жить?
— Вы имеете в виду этот дом? Этот парк?
— Нет, я имею в виду окрестности. Криган, например. Сазерленд.
— Я работаю. В Лондоне. И должна зарабатывать себе на жизнь.
— А, предположим, такой необходимости не стало бы? Вы бы согласились? Смогли бы похоронить себя в такой глуши?
— Не знаю. Так сразу не ответишь. Надо взвесить все «за» и «против». Чтобы оставить Лондон, мне надо быть свободной. Не иметь никаких обязательств. Ни за кого не отвечать.
— А разве вы не свободны?
— У меня есть Люси.
— Люси?
— Да, Люси.
Кэрри отодвинула засов, и дверца в воротах открылась. За ней начиналась довольно широкая дорожка. Прямая, как стрела, она пересекала парк, устремляясь к отдаленной березовой роще. Посередине дорожки, рядом со ступеньками, бегущими вверх по отлогому склону к дому, стояли каменные солнечные часы и резная деревянная скамья. Другой марш ступенек спускался, наоборот, вниз, к цветнику, осененному рододендронами и азалиями. Цветник, начинавшийся от каменной статуи какой-то мифологической богини, весь состоял из кругов, эллипсов и волнистых линий внутри большой окружности. Сейчас он был засыпан снегом, и контуры клумб лишь угадывались, словно рука художника нанесла углем несколько штрихов на белый лист бумаги.
— Именно из-за Люси я решила работать в Лондоне. Рядом с ней должен быть кто-то, на кого она могла бы рассчитывать. Кто-то, способный иногда извлечь ее из скучного, душного, целиком женского окружения, в котором, в силу обстоятельств, ей приходится жить. У нее нет шансов вырваться из него. И я должна сделать все, чтобы предоставить ей этот шанс.
Сэм обдумал ее слова. Потом осторожно возразил:
— Но, мне кажется, она производит впечатление счастливой.
— Да, потому что она действительно счастлива здесь. С Элфридой, Оскаром. И, конечно, с Рори Кеннеди. Поэтому возвращение в Лондон будет для нее настоящим ударом.
Сэму не понравилась такая роль незамужней «тетушки Кэрри». Она была слишком молода и слишком красива, чтобы посвящать свою жизнь только заботам о племяннице.
— Да все с ней будет в порядке, — сказал он, — она достаточно гибка, чтобы противостоять любому давлению. И постепенно найдет выход из положения.
— Нет, — Кэрри была тверда, как алмаз, — вы не знакомы с ее эгоисткой матерью. Тут ничего нельзя знать заранее.
— Так как же вы собираетесь помочь Люси?
— Вот этого я пока и не знаю. Главное, надо быть с ней рядом, на расстоянии телефонного звонка. Недалеко. Возможно, на Пасху я снова ее увезу. В Корнуолл, например, погостить у Джеффри. В конце концов, он же ей дедушка. И, может, мы поедем кататься на лыжах. Его дети уже достаточно для этого взрослые. Джеффри поставил меня на лыжи, когда мне еще девяти не исполнилось, и с тех пор они стали моей страстью.
— И вы снова поедете в Обербейрен?
— Нет! — резко выпалила Кэрри, — не в Обербейрен. Куда-нибудь в другое место. В Арозу или Гриндельвальд, или Валь'д'Изер.
— Вы можете слетать в Штаты, в Колорадо или Вермонт. Хотя это гораздо дальше, но обойдется дешевле.
— Вермонт. — Кэрри, сунув руки в карманы куртки, неспешно шагала рядом с Сэмом. — А вы сами катались в Вермонте?
— Да, несколько раз. Мы обычно ездили туда на выходные.
— «Мы», — повторила Кэрри, — то есть вы и ваша жена, вы хотите сказать?
Вот оно. Точка, вокруг которой они все время кружили. Настал момент истины. Теперь ему не отвертеться.
— Да, с моей женой. Вы знаете, что я женат?
— Да, знаю, — безмятежно ответила Кэрри.
Они шли нога в ногу, словно ничего не произошло и ничего не было сказано.
— Вам сказала Элфрида?
— Да, разумеется. А вы считаете, что она не должна была говорить?
— Почему же? Я знал, что она скажет. Мы с женой разъехались.
— Она мне и об этом рассказала.
— Вам нужны некрасивые подробности?
— Да нет.
— А мне кажется, подробности важны.
— Для вас, но не для меня.
— Скорее, для понимания того, что произошло.
— Понимания? Вы так скверно себя вели?
— И да, и нет. Я не заводил интрижек с другими женщинами, но я очень много работал, часто отсутствовал дома и уделял мало внимания жене.
— Как ее зовут?
— Дебора. Дебби. Я тогда работал в Нью-Йорке. И с одним своим приятелем поехал на выходные в Истхэмтон. Нас пригласили на вечеринку, где мы с ней и познакомились. У ее дедушки была огромная богатая усадьба: замечательные угодья, лошади, конюшни, бассейн и все такое. Нас и поженили в Истхэмтоне на лужайке перед домом дедушки. Было семьсот человек гостей, десять подружек невесты, десять шаферов, все в черно-белом, как пингвины. Дебора была потрясающе красива, а я чувствовал себя таким счастливым, что и не думал сопротивляться мощному течению, которое не мог контролировать. А затем мы купили себе квартиру на Семидесятой улице и роскошно ее отделали, невзирая на затраты. Некоторое время эти хлопоты занимали Дебору, и она была счастлива, но когда все было устроено и дизайнер, наконец, отчалил, она стала беспокоиться и нервничать. Мне все время приходилось колесить по Штатам. Иногда во время моих отлучек она возвращалась в Истхэмтон. Или же веселилась напропалую.
— А дети?
— Нет, она не хотела возиться с детьми. Во всяком случае, сразу. Может быть, когда-нибудь, обещала она, но не так скоро. Так оно и шло, но прошлым летом она снова встретилась с тем парнем… Они познакомились, еще когда учились в колледже. Ко времени их второй встречи он уже дважды успел жениться и развестись. И тоже оказался в Нью-Йорке. Богатый, лощеный, не очень умный. Развратный, словно мартовский кот. И у них началось то, что в наши дни вежливо называется «отношениями». Я ни о чем не догадывался, пока она сама не сказала, что уходит от меня, так как решила жить с ним. Я был уничтожен, сокрушен. Не только потому, что потерял ее, но еще и из-за того, что она польстилась на такое дерьмо.
— Вы развелись?
— Пока нет. Я все откладывал это. Да и времени практически не было. Через полтора месяца после ее ухода мне позвонил президент компании, Дэвид Суинфилд, и попросил вернуться в Лондон. У меня появилось дело, которое отвлекло мои мысли. Но я не сомневаюсь, что рано или поздно получу письмо от адвоката Деборы и дело закрутится.
— Она потребует больших алиментов?
— Не знаю. Все зависит от адвоката. Не думаю. Не такой она человек. К тому же этот тип очень богат, да и у самой Деборы тоже есть деньги. Возможно, из-за этого у нас и возникли проблемы.
— Вы еще любите ее?
— О, Кэрри…
— Да, понимаю. Но вы чувствуете ответственность за нее. Вы боитесь, что ее ранят, унизят, бросят. Вы все еще чувствуете потребность ее защищать.
Он помолчал, потом согласился:
— Да, пожалуй.
— А если бы она захотела… поманила бы вас, потребовала, наконец… вы бы вернулись?
Он задумался.
— Нет.
— Почему же нет?
— Потому что моя жизнь пошла по другому пути. Потому что Дебора — часть моего прошлого. Я теперь здесь. Здесь я и останусь, ведь у меня здесь есть дело.
— Но она все еще ваша жена.
— И что это должно означать?
— А то, что если вы с кем-либо состояли в браке, этот человек становится частью вас самого. Вы никогда не сможете освободиться от него окончательно. Всегда будете принадлежать прошлому в образе этого человека.