Спасатель взбежал по ступенькам на виадук и тяжелой поступью загромыхал по железному настилу. Прохожие шарахнулись к перилам, уступив ему дорогу. Полынцев прошмыгнул следом уже по расчищенному коридору.
На противоположной стороне путей показались чумазые ремонтные мастерские, над ними возвышались большие паровозные ангары. Для игры в прятки — полнейшее раздолье. Спасатель направлялся именно туда.
Однако за время напряженной погони культурист, как и следовало ожидать, изрядно утомился: движенья его стали слабы и медлительны. Полынцев решил, что пора переходить к завершающей фазе операции. До ангаров оставалось совсем немного, а играть в прятки ему, по-прежнему, не хотелось.
Резко прибавив скорость, он пружинисто прыгнул вперед и впечатал каблук в широкую спину беглеца. Тот, получив удар, немедленно ускорился, от чего споткнулся и, взмахнув руками, с разгона обнял землю. Сумка еще какое-то время летела автономно, но, потеряв поддержку хозяина, тоже финишировала неподалеку. Полынцев выхватил из-за пояса наручники, рассчитывая, пока суд да дело, пристроить их по назначению. Правда, не успел. Культурист, на удивление, быстро восстановился и, вскочив на ноги, принял боксерскую стойку.
— Кегли опустил и засунул в наручники! — громко приказал Полынцев.
— С какой стати! — просипел атлет, тяжело дыша.
— Ты задержан, быстро опустил кувалды!
— За что?
— За убийство.
— Тьфу… Я так и думал.
— Потом будешь думать — грабли сунул в кандалы быстро.
— В каком убийстве?
— Викторина вопросов закончена. Ты руки опускать будешь, нет?
— Нет. Докажете свои доказательства.
— Следствие докажет.
Бороться с силачом Полынцеву не хотелось. Хоть и усталый, хоть и ватный после кросса, а в захват попадешь — изломает. Сделав резкий подскок, он зарядил левым прямым в подбородок, а правым хуком — в скулу атлета. Пропустив оба удара между рук, тот, будто удивившись, замахал ими, словно веслами.
Полынцев отскочил в сторону, но тут же вернулся назад с ударом ногой в живот.
Попал, будто в доску — никакого эффекта. Зато на отходе получил дюжими кулачищами в грудь.
Это были не самые приятные ощущения. Испытывать их повторно не было ни малейшего желания. Пока тяжелые руки культуриста возвращалась на место, Андрей снова прыгнул вперед и зарядил ботинком в пах, а правым прямым — в челюсть атлета. Какой-то из двух ударов, очевидно, прошел. Спасатель, замычав, согнулся…
Директор и главбух уезжали от Петровича в растрепанных чувствах. Имя преступника тот не назвал и ничего утешительного не сообщил.
— По-моему, старик испекся, — сказал директор, переключая скорость. — Посмотрел, что не тянет, как раньше, и опустил руки.
— Ему бы уж пора испечься — давно за семьдесят перевалило.
— А зачем тогда брался? Взялся за гуж — не говори, что не дюж.
— Он и не хотел браться, вы разве не помните? Мы его целый вечер уговаривали.
— Но ведь согласился же. Значит, должен выполнять обещание.
— А он ничего и не обещал.
— Ты спорить со мной, что ли, будешь?
— Не имею такой вредной привычки. Просто напоминаю, как все было.
— Хочешь сказать, что рассчитывать нам больше не на что?
— Скорее всего.
— А, может, он хитрит?
— А какой смысл?
— Да мало ли. К примеру, уехать собрался, отношения напоследок не хочет портить. Ему здесь не жить, так что без разницы, кто жулик.
— Я об этом как-то не подумал.
— Тут есть, кому думать. Мы тоже, знаешь ли, не лаптем шиты.
Директор вновь перепутал поговорки. Хотел сказать: «не лаптем щи хлебаем», а на языке вертелось: «не лыком шиты» — вышло наложение.
Происходило это оттого что фольклор из деревенского языка активно вытеснялся сериальными штампами. Одиннадцать телеканалов, которые сельчане могли смотреть днем и ночью, усердно пичкали наивных зрителей фразами типа: «разборка», «респект», «уважуха», «догадайся с трех раз», «по полной программе», «даже не думай» и т. д. Самобытный деревенский язык подменялся вездесущим словесным хламом. Директору подобная интервенция откровенно не нравилась, и он упорно ей противился. Правда, иногда путал поговорки. Напоминать их было некому.
Нажав на тормоз, он остановил машину посреди поля. Сидевшие на пашне вороны кинулись врассыпную. Ничего хорошего в своей жизни они от людей не видели. И вряд ли сегодня могло быть как-то иначе.
— Приспичило? — поинтересовался главбух.
— У тебя копия списка с собой? — вышел из кабины шеф и, подняв с дороги камень, ловко метнул его в птичью стаю.
Вороны каркнули, убедившись в собственной прозорливости.
— Того, что Петровичу отдали?
— Само собой, естественно.
— Да здесь, в портфеле. Достать?
— Вынимай. Старик свою работу сделал, теперь мы и без него разберемся.
— Это дальновидно, — согласился главбух, щелкнув замызганной пряжкой.
Глава 11
В кабинете Мошкина, кроме самого хозяина, находились: стол, шкаф, черный сейф, Полынцев и задержанный. Последний сидел на стуле, положив ногу на ногу, обняв колено закованными в браслеты руками.
— Просто захотел отдохнуть, — пояснял он цель своего отъезда. У нас прохладно, там жарко — почему бы не погреться.
Мошкин, вытянув под столом длинные ноги (от чего сидевший напротив Полынцев вынужденно поджал свои), выпускал изо рта колечки табачного дыма, метко пронзая их острыми вопросами.
— А почему побежал?
— Чтоб сюда не попасть.
— Почему был уверен, что попадешь?
— Потому что ученый. Уголовный кодекс постатейно штудировал.
— Практически?
— Да уж, не по бумажкам — натурально.
— Почему твой отъезд оказался столь срочным?
— Я давно собирался на Юг. Просто по времени совпало.
— С чем?
— С вашими делами.
— Странное совпадение, не так ли?
— Ничего странного.
— А в том, что ночью перестрелка на пляже была, тоже ничего странного?
— А что тут странного — обычная разборка.
— Я не то хотел сказать. В том, что ты выстрелов не слышал — ничего странного?
— Нет, естественно. Я по ночам сплю, как убитый, хоть из пушки пали.
— Интересно, почему ты на рабочем месте спишь, когда должен территорию охранять.
— Потому что я спасатель, а сторожем только подрабатываю.
— Это не оправдание.
Полынцев не вступал в беседу, молча попивая чай из потемневшей от заварки кружки.
Договор с Мошкиным был таков: один ведет первую часть допроса, пытаясь выяснить степень откровенности задержанного, другой — вторую, используя информацию, полученную от медсестры Нины. Градус правдивости пока равнялся нулю. Впрочем, было бы странно, если бы все убийцы кололись на первых вопросах. Сначала они, как правило, запираются, проверяют, что известно следствию, а уж потом… может быть… И то — не факт.
— Значит, говоришь, эти странности тебя не смущают? — перемешивая дым со словами, выдохнул Мошкин.
— Абсолютно.
— А то, что убитый старик оказался судимым?
Глаза спасателя тревожно забегали.
— Судимый?
— Совершенно верно.
— Ну, так что, — хмыкнул атлет, пытаясь скорчить безразличную мину. — Мало ли вокруг судимых? Теперь всех ко мне в друзья надо записывать?
— Не в друзья, а в сообщники, — уточнил Мошкин. Итак, что мы имеем. Странную глухоту — это, во-первых. Странную поспешность выезда — это, во-вторых. Побег от милиционера — это, в-третьих. И, наконец, странное совпадение криминального прошлого. Всего четыре пункта. Все случайны?
— Да.
— И тебе нечего нам рассказать?
— Нет.
Затушив окурок в пепельнице, Мошкин выразительно посмотрел на Полынцева.
— Что ж, передаю вам слово, дорогой коллега.
Разогнав ворон, директор взял из рук главбуха список работников фермы.
— Так. Кого мы с тобой здесь пометили?
— Сначала шоферов и трактористов.
— Само собой, естественно, что шоферов. Значит, кто у нас первый?
— Ну, вот же галочка, — указал бухгалтер на верхнюю строчку. — Колокольников.
— Точно, Колокольников, мать его свинарка. Так… А к кому первому Петрович пошел в гости?
— К нему и пошел. Вы еще про петуха рассказывали.
— Точно. Вовку потом волшебному пенделю обучал. Есть такое дело. Кто там дальше следующий? Ага, Горбунов. А к кому Петрович пошел во второй раз?
— К нему, к Горбунову. Вам еще палкой тогда досталось.
— Не мне, а Горбунову за ружье.
— Ему от Петровича, а вам от Вовки.
Главбух напомнил этот случай с плохо скрываемым удовольствием. Жаль, что палка была маловата, да мальчонка слабоват, а иначе, получилась бы хорошая зарубина. Начальству иногда полезно получать по голове — мозги проясняются.
Директор почесал ушибленное место. Своим здоровьем, можно сказать, за информацию заплатил. Только кто этот подвиг оценит.
— Верно, — кивнул он, нахмурившись. — Точно по списку дед шел. Кто там дальше следующий?
— Колосков, потом, Хабибулин.
— У Колоскова он когда был?
— Не знаю, вы об этом не рассказывали?
— А почему?
— Вам должно быть дальновидней.
— Точно. Потому что мне об этом сказала почтальонша Тамарка. Мол, я пошла куда-то там, а Петрович — к Колоскову. Добро, есть такое дело. Кто там дальше следующий?
— Хабибулин, я уж говорил.
— Во-от. А про Хабибулина мы ничего не знаем, потому что до него он уже не дошел.
— Это когда Вовку вором назвал?
— Ну, да. Тогда же сказал, что необходимость, мол, отпала — ходить больше незачем. Значит, какой вывод?
— Колосков?
— Само собой, естественно.
— Получается, что сами дело раскрыли.
— Получается, что сами.
— Тоже кое-что можем.
— Да уж не глупей Петровича.
— Что будем делать?
— Колоскова с машины снять, зарплату не выдавать. И чуток выждем, может, старик сам все расскажет.
Полынцев отставил в сторону кружку с чаем, вытащил из кармана сигареты, чиркнул зажигалкой.