Я была недалеко от дверей парадного, когда земля ушла у меня из-под ног. Падая, я ударилась лицом об асфальт и содрала щеку. Сначала я решила, что поскользнулась в луже машинного масла, которое специально разливали на улицах, чтобы те, кто бежит, спасая свою жизнь, поскользнулись. Только потом я сообразила, что кто-то сбил меня с ног. Сбил с ног и уселся верхом, чтобы я не могла пошевелиться.
– А ну, лежи тихо, сестренка! Не дергайся. Что ты тут делаешь, а? Отвечай!..
Я попыталась обернуться, но прижимавшая меня к мостовой тяжесть не позволяла мне освободиться. Лежа лицом вниз, я не видела лица нападавшего, не могла определить, к какой партии он принадлежит – к тем, кто выступает против правительства, или к тем, кто его поддерживает.
Я задергалась, пытаясь сбросить его с себя.
– Что ты здесь делаешь?
Похоже, он не собирался меня бить. Во всяком случае – не сейчас, не сразу.
– Что я делаю? Защищаюсь. Защищаюсь от таких, как ты!
Я продолжала корчиться под ним, как червяк, и все-таки сумела перевернуться лицом вверх.
– Защищаешься? А кого ты защищаешь? Что ты защищаешь?
Его лицо было закрыто повязкой, какую носили Сыны Революции – черным платком с прорезями для глаз и изображением оскаленного черепа. В воздухе плыл тошнотворный запах обугленного мяса. Нападавший продолжал сидеть на мне верхом и удерживал меня за руки, не давая пошевелиться. Я удвоила усилия, я дергалась, лягалась и пыталась приподнять верхнюю часть тела. Наконец мне удалось освободить одну руку. Выгибаясь, я пыталась ударить его кулаком, но все время промахивалась. Наконец я почувствовала, что мои ногти зацепились за его маску. Одним движением я сорвала ткань с его лица. Он не попытался меня ударить, он даже меня не обругал. Напротив, на мгновение он словно замер неподвижно, и…
Если у грешников есть бог, сейчас он был на моей стороне. Я узнала это лицо практически мгновенно. Передо мной был Сантьяго, брат Аны.
– Сантьяго! Это ты?!
Он не ответил.
– Сестра с ума сходит, ищет тебя!
– Тише!.. Делай как я скажу. Продолжай сопротивляться, поняла?.. – Он снова закрыл лицо маской и наклонился к моему уху. – Я должен увести тебя с улицы. Куда мы можем пойти?
– Туда. В этот дом.
Сантьяго рывком заставил меня подняться и сильно толкнул в спину одной рукой. Другой рукой он разгонял облако слезоточивого газа из разорвавшейся неподалеку гранаты. Спустя несколько секунд нас уже не было видно, и слава богу: группа мотоциклистов промчалась по улице, беспорядочно паля по окнам и дверям, но мы уже бежали к подъезду.
– Ну, пока, – сказал он, когда мы оказались у самых дверей.
И, повернувшись, Сантьяго зашагал прочь. Я бросилась за ним и попыталась затащить в подъезд, но он оттолкнул меня.
– Ступай внутрь. Если хочешь, чтобы тебя подстрелили – можешь продолжать, но я не желаю, чтобы меня убили. Если они узнают, что я не проломил тебе голову, меня расстреляют.
В воздухе над нашими головами снова засвистели пули, и мы ничком бросились на асфальт.
– Пожалуйста, Сантьяго, послушай меня… Твоя сестра тебя ищет. Ты должен ей позвонить. Если ты не позвонишь, я сама это сделаю…
– Если ты это сделаешь, они… Они убьют всех нас. Ее. Меня. Даже тебя. Так что…
Он не договорил. Рядом с нами упал на землю совсем молодой парень – на вид ему было не больше семнадцати. В него попала газовая граната, взрыв которой разворотил ему грудь. Над ним мы увидели бойца в черной экипировке полицейского спецназа с винтовкой в руке.
Сантьяго немедленно вскочил, ударил меня кулаком в живот, а затем схватил за волосы и тряхнул как куклу.
– В грузовик ее! Пошевеливайся, ленивая свинья! Тащи эту суку в грузовик. Отвезем ее в боливарианский штаб, – приказал полицейский Сантьяго.
Я по-прежнему лежала на земле. Удар выбил из меня весь дух, живот скрутило от боли, но я все-таки увидела, как полицейский отвернулся от нас и двинулся к своей жертве. Присев на корточки, он принялся обыскивать убитого мальчишку. Вместо того чтобы предать мертвеца земле, полицейский выворачивал ему карманы, чтобы бросить там, где он упал.
Но кто, в конце концов, дал мне право его судить?
Дети порока, сказали бы мои тетки, негромко напевая один из гимнов, посвященных ночи накануне Иванова дня.
«Я никуда не уйду, черт меня дери, пока не закончится фейерверк…»
Я довольно смутно представляла, где я, и пришла в себя, только когда мы добрались до подъезда и поднялись наверх. Достав из кармана ключ, я с трудом вставила его в замок. Сантьяго все еще был в черной маске Сынов Революции, так что со стороны трудно было понять, спасаемся ли мы от кого-то или, наоборот, преследуем. Угроза, которую излучал оскаленный череп, защищала нас от одних и делала уязвимыми для других. Всего несколько месяцев назад любая одежда, которая указывала бы на принадлежность к проправительственным силам, послужила бы нам пропуском – никто не посмел бы сказать нам ни слова, никто не посмел бы к нам даже приблизиться. Но ситуация переменилась. В нынешние времена многие, очень многие были готовы захватить одного из Сынов Революции и вздернуть на ближайшем фонаре в назидание остальным. Сантьяго был безоружен, а безоружный палач всегда внушает жертвам желание дать выход той ненависти, которую завещал нам команданте.
Но вот наконец мы в квартире. Сняв с лица маску, Сантьяго молча разглядывал мебель и стены. Его лицо сморщилось, взгляд был растерянным, и я поняла, что вместо ненависти испытываю лишь жалость. А он все крутил головой, сбитый с толку, настороженный, напуганный… Вот Сантьяго оглядел разгромленную гостиную, потом заговорил, запинаясь и проглатывая слова, потому что… Запутавшись в собственных эллиптических конструкциях, Сантьяго перевел дух и начал сначала. Он ударил меня, чтобы спасти наши шкуры. Это – (тут он сунул мне под нос свою маску) – было для него сущим кошмаром. Вот уже три месяца он… Полиция… Специальный отряд…
– …Я же велел тебе идти в дом! Почему ты побежала за мной, черт тебя возьми? Теперь и ты тоже в дерьме вот посюда!.. – проговорил он, помахав ладонью у себя над головой.
Сантьяго ошибался. Канализационные стоки поднялись гораздо выше, и мы были на самом дне. Мы были погребены под слоем дерьма толщиной в несколько световых лет. Он, я, остальные… Страны больше не было. Вся Венесуэла превратилась в канализацию.
– Не ори, пожалуйста, – сказала я. – Это не ты, а я должна биться в истерике, после того как ты меня избил.
– Но ты не послушалась, когда я…
– Я знаю, знаю… Согласна. Если бы ты не сделал этого, они бы отрезали тебе яйца. Но сейчас я прошу тебя делать, как я тебе говорю… Соседнюю квартиру захватила группа женщин, которые без колебаний вышвырнут нас вон под угрозой пистолета. Так что пока ты здесь, говори как можно тише, и лучше всего – в этой части квартиры, подальше от общей стены. Не включай свет, никому не открывай и ни в коем случае не смотри в глазок, если кто-нибудь постучит.
– Но ведь это не…
– Нет, Сантьяго, это не моя квартира. Я понимаю, что должна многое тебе объяснить, но сначала расскажи, что с тобой случилось. Твоя сестра… Ана уже давно не получает о тебе никаких известий. Она продолжает платить им, чтобы тебя не убивали, а ты не хочешь даже ей позвонить. Что у тебя общего с этими бандитами? Мы думали – ты в тюрьме. Многие видели, как тебя забирали из университета.
Сантьяго по-прежнему стоял посреди гостиной, держа в руке черную маску с черепом. Я сделала ему знак молчать и, быстро шагнув к стене, приложила к ней ухо. Похоже, Генеральша и ее отряд еще не вернулись. Что ж, не все еще потеряно – нас они не слышали, и я могла оставаться в квартире Авроры еще несколько дней, спокойно обдумывая свой следующий шаг.
Вновь обернувшись к Сантьяго, я почувствовала себя выжатой досуха. Большего изнеможения я не испытывала даже после того, как выбросила мертвое тело из окна.
Сантьяго смотрел на меня почти таким же диким взглядом, как я на него, но глаза у него были какие-то оловянные. Он смотрел, как человек, который слишком долго блуждал в далеком, чужом краю. Впервые с тех пор, как я с ним познакомилась, я заметила в нем глубокий внутренний надлом. У Сантьяго было лицо человека, потерпевшего поражение и смирившегося с этим. Талантливый молодой студент-экономист, который все знал и все мог, исчез, испарился. Младший брат моей подруги выглядел как старик: на лбу залегли морщины, кожу покрывали шрамы – следы давних ссадин и рассечений. Он был настолько худ, что я могла рассмотреть набухшие вены, оплетавшие не слишком развитые мускулы, двигавшие его тонкие косточки. Одет Сантьяго был в потрепанные джинсы и красную рубаху с изображением глаз команданте на груди.
– Ну, Сантьяго, ты ничего не хочешь мне сказать?
Он поднял обе руки и вцепился пальцами в свои пыльные, давно не мытые волосы.
– Я хочу есть.
Я отправилась в кухню и вернулась с пакетом, в котором лежали два или три ломтика хлеба, немного галет, которые я нашла в глубине буфета, а также три банки консервированного тунца в масле, которые Аврора Перальта оставила на микроволновке. Сантьяго ел с жадностью. Он грыз галеты и запивал их подсолнечным маслом из банки с тунцом. Пока он ел, я открыла банку пива, которую нашла в холодильнике. Его вкус показался мне восхитительным.
– Если хочешь, на кухне есть еще несколько бананов.
Ответом мне был гулкий звук – это Сантьяго проглотил слишком большой кусок хлеба. Я принесла бананы, он очистил их и съел, потом допил остатки пива и вынул из кармана мятую пачку сигарет.
– Ты позволишь?.. – спросил Сантьяго чуть не с робостью.
– Мне все равно. На улице воняет, в доме воняет, так какая теперь разница?
– А ты разве не куришь?
– Бросила. Впрочем, оставь мне пару затяжек.
Сантьяго курил, зажав сигаретный фильтр между большим и указательным пальцами. Лишь какое-то время спустя он протянул мне все, что осталось от сигареты, и выпустил дым через ноздри.