Я взяла у него бутылку и залпом допила все, что в ней оставалось.
– Я смертельно устала, Сантьяго, и мне очень страшно.
Он кивнул.
– Мне тоже, Аделаида.
И мы действительно боялись.
Боялись гораздо сильнее, чем в состоянии были вынести.
В очередной раз меня разбудили звуки стрельбы за окном. Звуки были такими же, как вчера: беспорядочный треск выстрелов и изредка – взрывы. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где я нахожусь и как сюда попала. Туфель на мне не было. Кто-то закутал меня одеялом и уложил между подушками. Дверь спальни все еще была закрыта, и я, вскочив, бросилась к туалетному столику. Выдвинув нижний ящик, я убедилась, что завернутые в простыню деньги и документы на месте. Выпрямляясь, я увидела в зеркале свое лицо. Оно обрюзгло, кожа обвисла, взгляд блуждал, так что я сделалась похожа на жабу. Но заниматься собой мне было некогда, и я, так и оставшись в образе жабы, проследовала в гостиную.
В гостиной было чисто и аккуратно – Сантьяго все убрал.
– Они ушли.
– Я знаю, – ответила я и потерла глаза.
– Тогда идем. Думаю, я сумею пробраться внутрь, не взламывая дверь.
– Ты думаешь?.. – В моем мозгу на мгновение вспыхнула безумная надежда.
– Нет, Аделаида, они вернутся. Разве ты не слышала, что сказал этот мужик? Если ты хочешь забрать оттуда хоть что-нибудь из своих вещей, сейчас самый подходящий момент. Эти чертовы бабы устроили в твоей квартире такой бардак, что никто и не заметит, что мы там побывали. А если кто-то и заметит, то, можешь мне поверить, тебя заподозрят в последнюю очередь.
Его доводы показались мне убедительными. Через минуту мы уже были в коридоре; оглядевшись по сторонам, мы остановились перед моей дверью. В руке Сантьяго держал нож для мяса и проволочные «плечики» для платья. Кончиком ножа он открыл замок, а проволокой отжал собачку. Дверь отворилась.
В квартире сильно пахло экскрементами, половина мебели куда-то исчезла. Коробки с мамиными вещами и мои тетради были раскиданы по всему полу. Генеральша переломала и переколотила все, что могла: мой компьютер, обеденный стол, унитаз, раковину. Она выкрутила из люстры и светильников все электрические лампы, а ее спутницы нагадили в углах. Дом, в котором я выросла, превратился в вонючую помойку.
Схватив подвернувшийся мне под руку пластиковый мешок, я наполнила его немногочисленными уцелевшими тарелками. Туда же отправилась фотография моей мамы, сделанная на выпускном в университете, а также два снимка, где она была запечатлена с сестрами в пансионе Фалькон. Сантьяго стоял на страже у двери, и я шагнула к платяному шкафу.
Внутри не осталось ни одного платья, ни одной блузки. К счастью, уцелела спрятанная под полкой для обуви небольшая папка, где лежали документы на квартиру, мой паспорт и мамино свидетельство о смерти. В ящиках письменного стола было полным полно свечных огарков, мои рукописи исчезли, а их место заняли несколько статуэток святых, которым отбили головы. Стараясь не втягивать слишком глубоко пропитавшие всё запахи выгребной ямы, я огляделась и заметила в углу штабель картонных коробок. Они были запечатаны и заклеены скотчем, а на боку толстым черным фломастером были написаны имена тех, кому они предназначались: Эл Уилли (участок Негро-Примеро), Бетсайда (участок Баррио Адентро), Юэснэви Агиляр (революционный отряд Ла Пьедрита) – уродливые, выдуманные имена, безвкусные, вульгарные искажения английских слов, с помощью которых их владельцы пытались придать себе большую значимость и авторитет. Кретины!.. Они не получат ни кофе, ни риса из предназначенных для них продовольственных наборов. Та же самая Революция, которая их освободила, обобрала их до нитки, лишив даже имен. Первым, что они потеряли, было самое важное – достоинство. Потом в дело вступила Генеральша, которая украла предназначенные для них продовольственные наборы и, цинично и ловко используя эти замаскированные под благотворительность взятки, продавала драгоценную еду на черном рынке за двойную или тройную цену. Откровенно говоря, я даже испытала некоторое облегчение, когда поняла, что была не единственной, кого ограбила Генеральша. Мне было приятно сознавать, что в стране, где правит отребье, все крадут у всех.
В библиотеке тоже было пусто, и это меня удивило. Что, черт побери, они сделали с книгами? Для чего они им понадобились? На полках почти ничего не осталось. Куда девались «Сыны праха», «Зеленый дом», «Семейный дух», «Спросите пыль» и другие?.. Только заглянув в туалет, я поняла, что страницы, вырванные из моих Еухенио Монтехи и Висенте Гербаси, намертво забили канализационные трубы. Я молча смотрела на них и, беспрестанно трогая языком сломанный зуб, твердила про себя:
– Не время плакать, Аделаида. Не время плакать.
Слезы ничего не стоили и ничего не решали.
Потом я заглянула в мешок, куда собрала осколки прошлой жизни, и еще раз посмотрела по сторонам. Мама и я были последними обитателями маленькой вселенной, которая когда-то помещалась в этих стенах. Теперь мама была мертва, и мой дом тоже прекратил свое существование. Как и моя страна, которую я когда-то любила.
Так и не сказав друг другу ни слова, мы вышли в коридор и вернулись в квартиру Авроры Перальты. Там Сантьяго достал коробку с инструментами, которую он нашел под раковиной. С помощью нескольких шурупов и металлической планки он укрепил засов на двери, а потом поставил еще два замка.
– Они, конечно, никого не остановят, – сказал Сантьяго, – но пусть будут. Не помешают. Или, может быть, ты хочешь вернуться в свою квартиру, если эти женщины не вернутся? – спросил он, загоняя в дверь очередной шуруп.
Я ответила не сразу.
– Я все равно не останусь здесь надолго, – проговорила я наконец. – На две недели максимум.
– Ты сможешь выдерживать все это еще две недели?
– А у меня есть выбор? – огрызнулась я.
Признаться, я не совсем понимала, что на меня нашло. Возможно, это было просто плохое настроение или страх, который я испытывала оттого, что не знала, как мне быть дальше, а возможно, я подозревала, что Сантьяго пытается включить себя в мои планы, каковы бы они ни были. Не исключено, что мое раздражение вызвало и то, и другое, и третье.
Тем временем Сантьяго продолжал ставить на дверь дополнительные замки, ловко орудуя отверткой.
– Они не дадут вышибить дверь с одного удара, – пояснил он, – но их недостаточно, чтобы ты могла чувствовать себя в безопасности. Тебе придется перебраться отсюда куда-нибудь в другое место.
На улице гремели взрывы газовых гранат. Слезоточивый газ снова начал просачиваться в комнату, но я привыкла даже к этому. Меня даже не тошнило, как несколько дней назад. Крики и шум сделались громче, и я осторожно выглянула в щель между занавесками. Я увидела группу молодых людей, которые, прикрываясь деревянными щитами, пытались пробиться сквозь заслон Национальной гвардии. Это была нелегкая задача, почти непосильная. Нацгвардейцы подтянули подкрепления. Теперь они превосходили манифестантов в численности и стреляли в протестующих газовыми гранатами с расстояния всего в несколько метров.
Сантьяго подошел ко мне.
– Я уйду завтра. Думаю, тебе следовало бы сделать то же самое.
Его решительный тон показался мне странным, почти неприятным.
– Сегодня вечером будет хуже, чем вчера, – сказала я. – Я буду в спальне.
Пока я шла по коридору, мне казалось, что за собой я оставляю только хаос и разрушения. В спальне я открыла пластиковый мешок и разложила свои вещи на кровати. Взяв в руки документ на квартиру, я попыталась его прочесть, но был уже вечер, дневной свет быстро тускнел, а включать электричество я не хотела, по крайней мере, до тех пор, пока у меня не будет уверенности, что банда Генеральши не вернется. Да и потом тоже… Кто мог гарантировать, что больше ничего не случится, что в дом не проникнет другая группа бандитов? Кто мог гарантировать, что мне не перережут горло? Не похитят? Что женщины не вернутся? Одно я знала твердо: ничто уже не будет таким, как прежде. А рассчитывать, что я сумею разминуться с пулей, выпущенной из ружейного ствола, было с моей стороны, по меньшей мере, глупо.
Я хотела жить. И для этого я должна была как можно лучше разыграть ту козырную карту, которую дала мне в руки смерть Авроры Перальта. Я должна была выдать себя за нее.
Почему бы нет? Попытаться-то всегда можно.
И, сидя в этой темной спальне, я приняла решение. Пути назад у меня все равно не было.
Сев на пол, я закрыла глаза и стала считать выстрелы. Один, два, три, четыре… Иногда я слышала пять или шесть выстрелов подряд – возможно, стреляли из автоматического оружия, но я не была уверена. Звучали хлопки газовых гранат. По временам стрельба усиливалась, по временам – почти затихала, но я не обольщалась: машина подавления набирала обороты, и дела на улице обстояли еще хуже, чем днем раньше. Крупная банда «коллективос» на мотоциклах обстреливала дома. Разлетались стекла, а рев множества моторов звучал саундтреком к некончающейся войне.
Внезапно я услышала какой-то шум у парадного нашего дома.
Прячась за занавесками, я выглянула из окна. Шесть или семь нацгвардейцев колотили в дверь прикладами своих ружей.
– Открывай! Открывай чертову дверь! Мы знаем, что ты там! Мы все равно тебя достанем!
Обернувшись, я увидела Сантьяго, который подошел к двери спальни. В руках он держал ящик с инструментами, лицо было встревоженным. Движением головы он дал мне знак следовать за собой, и мы вместе переместились к кухонному окну, выходившему на стоянку при доме. Оттуда мы увидели с десяток нацгвардейцев в масках и шлемах, которые быстро шли вдоль стены. Из глубины дома доносились крики соседей. Что-то происходило на первом этаже.
– Там никого нет! – расслышала я громкий мужской голос.
– Никого!.. – поддержали его голоса, доносившиеся из квартир под нами.
– Открывай, сволочь! Открывай немедленно, иначе мы вышибем дверь! – крикнул агент СЕБИН, которого я опознала по камуфлированным брюкам и черному жилету. – Мы знаем, что ты прячешь террористов и преступников!