– Но, офицер, у меня нет денег, чтобы купить телевизор!
– Это тебя не касается, детка. Ты, главное, принеси его мне, и все.
Я выбрала телевизор, предъявила на кассе билет и документы, кассир распечатал квитанцию и прикрепил к коробке.
– Спасибо за покупку и приятного путешествия, – сказал он равнодушно.
Я вернулась к Гутьересу. Он кивком показал на пол перед собой, и я поставила телевизор к его ногам. Тут же рядом с нами, словно из-под земли, появился служащий аэропорта, который подхватил коробку и куда-то унес, а мы повернулись и двинулись назад. Наш путь закончился там же, где начинался – возле стола для досмотра, где все еще лежал мой багаж. Окинув внутренность чемодана скучающим взглядом, Гутьерес кивнул.
– Все в порядке, гражданка, – сказал он и протянул мне оба моих паспорта на имя Авроры Перальты – венесуэльский и испанский. К обложке испанского паспорта был приклеен круглый желтый стикер.
В зал ожидания я поднялась с трудом. Меня не держали ноги, колени тряслись.
За стеклянной стеной зала ожидания была видна взлетная полоса и несколько сотрудников аэропорта – мужчин и женщин, которые размахивали руками, словно пытаясь заставить самолеты сплясать. Гладкий асфальт сверкал на солнце, словно только что начищенная вилка, а от рева турбин тряслись толстые стекла. Часы над барной стойкой не работали, уснувшие стре́лки остановились ровно на двух пополудни. Достав паспорт, я перелистала его страницы и попыталась убедить себя, что теперь я на самом деле стала Авророй Перальтой.
Повсюду вокруг меня пассажиры тупо пялились в телефоны. Тыча пальцами в экраны, они убивали время и одновременно пытались заглушить страх перед полетом. Между тем время близилось к вечеру, и зал ожидания аэропорта превратился в печь крематория (правда, с кондиционером), из которой измученные жарой пассажиры – женщины, мужчины, дети – слали свои последние перед полетом через океан письма. Мне они напоминали проигравшихся в пух и прах игроков, которые вдруг решили выбросить кости в последний раз – а вдруг повезет? Людей, которые раз и навсегда сжигают за собой мосты. Улететь и никогда больше не возвращаться – это было лучшее, что могло случиться с каждым из нас.
В сумочке неожиданно зазвонил мой собственный мобильник. Это была Ана. Она то кричала, то плакала навзрыд, и сначала я ничего не могла разобрать. Потом телефон взял Хулио. Сантьяго погиб, сказал он. Его нашли на пустующей автостоянке на окраине города. Три пули в голову. В рюкзаке у него был пакет с кокаином.
– С кокаином?!..
– Да, Аделаида. Разве ты не видела утренние газеты? Правительство… – Он буквально выплюнул это слово. – Правительство представило все так, как умеет только оно. «Убитый студент, один из лидеров оппозиции, оказался наркокурьером». – На линии что-то зашуршало. – …Алло? Ты меня слышишь?..
– Да, я все слышала. Передай трубку Ане.
Хулио позвал жену к телефону.
– Это ложь! – выкрикнула она. – Ты же знаешь, что это ложь!
– Да, знаю… Послушай, Ана… Сейчас самое главное… самое главное – успокоиться! – Я с удивлением поймала себя на том, что тоже повысила голос, словно крик мог помочь мне справиться с растерянностью.
– Нет! Нет!..
– Ана, послушай… – Но разговаривать с ней было совершенно невозможно. Она все время плакала, ничего не слышала, ничего не понимала. – Ана! Ана, выслушай меня, пожалуйста!.. Я… я… Ты меня слышишь?..
Связь прервалась. Я пыталась несколько раз перезвонить, но вместо соединения телефон сразу переключался на голосовую почту. На всякий случай я оставила три сообщения, хотя они уже ничем не могли помочь.
Стараясь отвлечься от мрачных мыслей, я стала пристально следить за сновавшими по летному полю грузовичками с прицепленными к ним тележками, на которых громоздился багаж. По радио объявили, что посадка на рейс до Мадрида вот-вот начнется. Грузчики торопливо закидывали в стоящий рядом с выходом на посадку грузовичок последние коробки и чемоданы. Сжимая в руке мобильный телефон, я пыталась разглядеть свой багаж, но так ничего и не высмотрела. Из окон зала ожидания все чемоданы внизу казались совсем крошечными – ни один из них не смог бы вместить жизнь Авроры Перальты. Потом я подумала, что с чемоданами здесь обращаются точно так же, как с людьми: их швыряли друг на друга как попало или пинали ногами, передвигая с места на место. И мы, и наши чемоданы были беспомощными и бесправными, словно товар на гигантском рыбном рынке. Кто-то резал, потрошил, четвертовал и распластывал нас, а потом бесцеремонно рылся в наших внутренностях, пытаясь найти сокровища, которые мы спрятали внутри.
В тот день я поняла, из чего сделаны прощания. Мои состояли из пригоршни дряни и требухи, из далекой линии побережья и легкой голубоватой дымки над страной, которую мне не хотелось даже оплакивать.
Поднявшись на борт лайнера, я нашла свое место и села. Отключив по требованию бортпроводницы телефон, я вместе с ним отключила и собственные нервы. Повернувшись к иллюминатору, я с удивлением обнаружила, что снаружи наступил вечер и над городом вставало голубоватое, слегка пульсирующее электрическое зарево – зрелище прекрасное и отталкивающее одновременно. Каракас выглядел гостеприимным и в то же время пугал, словно жаркое логово огромного зверя, который продолжал смотреть на меня из темноты голодными змеиными глазами.
«Жить» и «уезжать» – вот два созвучных глагола, но какая же между ними разница!
Мне снилось, будто я пошла на реку, чтобы выстирать свое белое платье. Рядом со мной шагала какая-то незнакомая хмурая девочка в разорванных джинсах. Сквозь дыру над правым коленом виднелась покрытая засохшей кровью царапина. Она тоже несла в руках таз для стирки, в котором лежало какое-то грязное тряпье. Я спросила у девочки, как ее зовут, что с ней случилось и где ее мама, но она не ответила. Вместо этого она схватила меня за руки и с силой циклопа потащила в воду. В считаные секунды мы погрузились в грязную реку, которая была совершенно не похожа на ту, где я всегда полоскала свои простыни. Мы плыли среди колышущихся экскрементов, похожих на свернувшихся змей, и дохлых лошадей – на спинах некоторых все еще сидели всадники. Глаза всадников были открыты, но имели цвет свернувшегося белка, и в них не было заметно ни малейшего проблеска жизни. Довольно долго мы медленно плыли в мутном теплом супе из крови и дерьма, то и дело сталкиваясь с трупами животных и людей. Не в силах вернуться на берег, мы отдались на волю течения, которое медленно, словно в кошмаре, кружило нас в бесконечном водовороте. Потом девочка снова потянула меня за руку и увлекла на самое дно, где в едва пробивавшемся с поверхности свете колыхались длинные щупальца водорослей и завитки затвердевшего дерьма.
Я пыталась вырваться и выплыть обратно к солнцу, но девочка продолжала тянуть меня за кисть, словно хотела что-то мне показать. И я увидела… За тушей оседланной лошади без всадника висело в воде скрюченное тело. Это был зародыш мужского пола, обернутый колышущимися лохмотьями сгнившей плаценты. Не выпуская моей руки, девочка подплыла к нему, взяла за плечо, повернула, и я узнала Сантьяго. Свободной рукой девочка обхватила его за плечи, и мы все трое обнялись, вися в воде посреди островов дерьма, косяков мертвых рыб и разлагающихся трупов.
Я открыла глаза и увидела озабоченное лицо склонившейся надо мной стюардессы.
– С вами все в порядке, сеньора?..
Должно быть, я кричала во сне.
– Да, все хорошо. Просто плохой сон…
Во рту у меня пересохло, слюна была клейкой и густой, пальцы мертвой хваткой вцепились в лежащую на коленях сумочку.
– Через час мы приземлимся в аэропорту Барахас. Принести вам завтрак?
Я кивнула, все еще не совсем придя в себя. В салоне самолета вкусно пахло свежим горячим хлебом. Стюардесса вернулась с завтраком и поставила поднос передо мной. На подносе лежали нарезанные ломтиками фрукты, крошечное блюдечко с кубиком замороженного масла и дряблый омлет для неголодных путешественников.
– Вам чай? Кофе? Со сливками?.. С сахаром? С подсластителем?..
Слишком много вопросов, слишком много… Хотите ли вы лететь до конца или предпочитаете вернуться? Вас зовут Аделаида Фалькон или Аврора Перальта? Вы убили ее или она была уже мертва? Вы беженка или воровка?.. Мне вдруг перестало хватать воздуха, просторный салон авиалайнера показался тесным и маленьким.
– Я хочу… пить… – прохрипела я пересохшим горлом.
– Минеральной воды? Сока? Ананасового или апельсинового?
– Апельсинового. Принесите мне апельсиновый.
Схватив поданный стюардессой стакан, я с жадностью глотнула разведенного концентрата. Едкий химический напиток, от которого едва уловимо пахло апельсинами, оросил иссохшую равнину моего разума, вернул меня к жизни и помог собраться с мыслями. Я огляделась. Место рядом со мной было свободно, и я принялась катать на подносе хлебные катышки. Глядя на тонкие сероватые трубочки, выходившие из-под моих пальцев, я думала о том, что заканчивается все точно так же, как и начиналось, – стопкой грязных тарелок. Темное небо за иллюминатором источало неясную угрозу, и казалось, будто неспешный восход солнца способен задержать день, подходивший к концу на другой стороне океана. Оставить все позади и начать с чистого листа – вот чудо, которое Атлантика совершает с теми, кто дерзнет ее пересечь.
К завтраку я почти не притронулась. Стюардесса забрала поднос и двинулась дальше по проходу, торопливо собирая пустые чашки и использованные салфетки. Командир лайнера объявил по громкой связи, что через двадцать минут мы приземлимся в мадридском аэропорту Барахас. Температура на земле, добавил он, составляет двадцать один градус по шкале Цельсия, и я снова повернулась к заиндевевшему иллюминатору.
Когда смотришь на большие города с высоты, они кажутся ненастоящими, похожими на тщательно выписанные миниатюры или коллекционные модели. Маленькие дома, перепутанные нитки шоссейных дорог, зеленеющие лужайки, сверкающие пруды, крошечные автомобили, ползущие неизвестно куда… Далекая, чужая жизнь, которая не имеет к тебе никакого отношения.