Незнакомец ждал его в мастерской. Расстегнув пиджак, он сидел на скамье у входной двери и растирал застывшие руки. Это был человек лет тридцати, скуластый и худощавый, широкобровый, с глубоко запавшими внимательными глазами. Яков уже видел его где-то. Хозяин мастерской ушел на другую половину, и они остались одни.
— Крымов, — назвал себя пришедший. — Задание получил?
— Нет, Бадаев приказал связаться с вами.
— Хорошо… Ресторан Милошкевича знаешь?
— «Черную кошку»? Знаю. Хозяин его буфетчиком на кавказской линии плавал. Как румыны пришли, открыл ресторан.
— Вот, вот… Так в этом ресторане день и ночь болтается Степан Фрибта. Слыхал такого?
— Слыхал.
— Откуда? Ты его знаешь?
Яков замялся, потом сказал:
— Ходил я к нему на связь, но он велел больше не приходить, пригрозил донести в сигуранцу.
— Тем более… Слушай внимательно — есть подозрение, что его завербовали румыны. Человек он болтливый, если продаст, многие пострадают. Понял, в чем дело?
— Ну и что?
— А вот что. Надо еще раз это проверить и, если все подтвердится — ликвидировать. — Крымов рубанул воздух ребром ладони. — Бадаев поручил это моей группе. — На прощанье он сказал: — Имей в виду, в «Черной кошке» вся румынская контрразведка собирается. Там у них явка. Будь осторожен.
Любарский совсем замерз, когда Яков вышел, наконец, из ворот и подошел к нему.
— Пошли, успеем еще на Дзержинского…
На улице Дзержинского, там, где она сходится с улицей Фрунзе, был глухой, заброшенный туннель, служивший тайником для сбора донесений. Остановившись, будто по малой нужде, Яков внимательно осмотрел кое-где выщербленную, заштукатуренную стенку. Вот условные знаки — ряд нацарапанных крестиков внутри квадратов. Последний крестик не был обведен — значит, в тайнике есть донесение.
Яков зашел в туннель, нащупал качнувшийся под рукой камень, вынул его из проема, достал свернутую бумажку и поставил камень на место. Выйдя из туннеля, он гвоздем начертил вокруг последнего крестика квадрат, означавший, что тайник разряжен, и вместе с Гришей Любарским пошел на Нежинскую. Начинало смеркаться…
Дня через два после встречи с Крымовым Яков и его друг Алеша Хорошенко толкались около ресторана предприимчивого буфетчика Милошкевича. Свой ресторан буфетчик назвал по-французски — «Ша нуар», заказал даже вывеску, но в обиходе трактир называли просто «Черная кошка», иногда добавляя к этому не вполне пристойные эпитеты.
Яков сменил кубанку на залихватскую кепку, а вместо бушлата надел жиденькое пальтецо Гриши Любарского. Преобразился и Алеша Хорошенко. Выстреливая по тысяче слов в минуту, оба они наперебой предлагали прохожим сигареты самых разных сортов — в пачках и рассыпные, запрашивая вдвое и продавая за полцены.
Гриша Любарский расхаживал по другой стороне улицы и не спускал глаз с товарищей. План, который разработали парни, казался несложным — выследить Фрибту и посмотреть, с кем он имеет дело. Но все осложнялось тем, что в лицо его знал только Яков, ходивший к нему на явку. Именно поэтому Яков не хотел показываться на глаза Фрибте — тот мог бы заподозрить, что за ним следят. Григорий и Алеша не знали Фрибту, и поэтому Яков очень подробно описал друзьям его внешность.
Алеша попробовал проскочить в ресторан, но его сразу приметили и выпроводили обратно.
— Один как будто похож, — шепнул он Якову, — сидит слева с каким-то типом, пьет водку.
Ждать пришлось долго.
— Вот, вот… — снова зашептал Хорошенко. — Он?
Из дверей ресторана вышли двое. Фрибту Яков узнал сразу — долговязый, развязный, с туповатым, покрасневшим от водки лицом. Как было условлено, Хорошенко подскочил к Фрибте:
— А вот сигареты! Ароматные сигареты! Есть румынские, есть немецкие — какие хотите, такие курите! — Хорошенко протягивал сигареты, совал их чуть ли не в лицо Фрибте.
— Пшел, пацан, в сторону… Дай пройти людям…
— Простите, господа, проходите, пож-жалоста! — в тон Фрибте ответил Алеша, сорвал с головы кепку и, кривляясь, раскланялся с Фрибтой.
Это был сигнал Грише Любарскому. Гриша пошел вперед, наблюдая за долговязым типом, на которого ему указали ребята. Алеша и Яков ушли в противоположную сторону.
На Дерибасовской Фрибта и сто спутник повернули на улицу Пушкина, миновали гостиницу и пошли к сигуранце на Бебеля, дом 12. Они не обратили внимания на чернявого подростка, который встретился им перед входом…
Все было ясно!
По дороге в мастерскую, когда проходили мимо бывшего Дома Красной Армии, Яков сказал приятелю:
— Гляди, машин сколько. Надо бы узнать, что здесь у немцев… Не здесь, вон куда гляди. — Яков кивнул на большое здание рядом с Домом Красной Армии. Его построили незадолго перед войной. — У меня тут истопник знакомый живет. Вот бы шарахнуть!
— Жалко, дом совсем новый, — возразил Алеша.
— Гм, жалко! — хмыкнул Яков. — На Энгельса вон какой домина рванули, бывший НКВД. И то не пожалели, зато полтораста гитлеровцев как не бывало.
— Сюда сколько толу понадобится, — уже соглашаясь с Яковом, сказал Хорошенко.
— Найдем… — загадочно и неопределенно ответил Яков. — Надо узнать только, кто поселился здесь.
Вечером, придя домой, Яков узнал от Саши Чикова сногсшибательную новость — пришел из катакомб Бадаев, сейчас разговаривает со Стариком. Стариком ребята прозвали Петра Ивановича Бойко.
— Павел Владимирович? — недоуменно переспросил Яков. — Из катакомб?
— Откуда же еще! С ним Межгурская и еще кто-то незнакомый. Эти ушли, а Бадаев разговаривает со Стариком. Бойко даже и жену на кухню отправил.
Было совсем поздно, когда Бадаев зашел в комнату к ребятам. Жили они здесь втроем — братья Гордиенко и Саша Чиков. В другой комнате поселился Бойко с женой.
— Ну, орлы, как у вас дела? — Бадаев вошел раздетый, какой-то очень домашний, словно и не собирался никуда уходить. Был он в одних шерстяных носках, а на плечи накинул меховой жилет, из-под которого торчала желтая кобура пистолета.
Якову показалось невероятным: неужели Бадаев рискнет остаться в городе?
— Ночевать-то пустите? — улыбнувшись, спросил Бадаев, будто отвечая на немой вопрос. — Что нового, Яша? Крымова видел?
Бадаев наметанным глазом окинул комнату, задержал взгляд на окне, выходившем на улицу, как бы невзначай потрогал раму — легко ли открывается — и все это делал, продолжая говорить с ребятами. Квартира Петра Бойко находилась довольно высоко над землей — так, что с улицы нельзя было заглянуть в окно. В то же время в случае опасности не трудно выскочить из окна либо черным ходом проскользнуть в проходной двор и оттуда незаметно выйти на соседнюю улицу. Квартира выбрана была умело.
Яков рассказал о разговоре с Крымовым, о сегодняшней встрече с Фрибтой. Бадаев сидел на Яшиной койке, застеленной стареньким шерстяным одеялом. Яков горячо и возмущенно говорил о предателе.
Фрибту он ненавидел всем своим существом, каждой кровинкой. Скажи сейчас Бадаев — выполни невыполнимое, — и Яков пойдет на неминуемую смерть, на гибель…
Вероятно, это началось с того разговора, когда Бадаев вызвал его в санаторий имени Дзержинского, где жил после приезда в Одессу. Якову пришлось немного обождать — Бадаев обедал. Он вышел из столовой с большим красным яблоком в руке. Подошел, посмотрел, сел рядом на скамейку и без всяких расспросов начал с главного:
— Мне брат говорил про тебя. Ребят подобрать сможешь? Таких друзей, чтобы не подвели. Крепких. — Бадаев протянул Якову яблоко: — Держи!
Яков смущенно отказался, Бадаев сунул яблоко ему в карман.
— Ладно, сам не съешь, сестренке отдай, Нине или матери.
Бадаев, оказывается, знал всю их семью. Разговор в санатории Дзержинского он закончил тогда словами:
— Запомни, теперь ты чекист, Яков. Умей держать язык за зубами.
Потом встретились еще на Большом Фонтане, в рыбачьем поселке. Брат Алексей жил там некоторое время вместе с Бойко. Алексей попросил Якова привезти ему чистую смену белья, и оказалось, что Бадаев случайно тоже заехал в поселок. На этот раз говорили долго, ходили на море, спускались мимо желтых осыпей к самой воде. Владимир Александрович расспрашивал о школе, о Яшиных друзьях, о комсомоле, говорили про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, что Яков и не чувствовал разницы между собой и Бадаевым — словно приятели-одноклассники…
Алексей после признался, что это Бадаев велел вызвать Якова в рыбачий поселок. Но братья Гордиенко не знали другого: прежде чем затевать разговор с Яшей, Бадаев долго сидел в райкоме комсомола и вместе с секретарем перебирал фамилии ребят, которых можно было привлечь к подпольной работе. Остановились на Якове Гордиенко.
Сейчас Владимир Александрович слушал Якова, не перебивая.
— Только не горячись, Яша, — сказал он под конец. — Не горячись. В нашем деле горячиться нельзя. Сделаем так…
Бадаев сказал, что, по его мнению, нужно сделать с Фрибтой. Пусть обязательно еще раз проверят. После этого Крымов примет решение.
Бадаев еще сказал, что из Москвы пришла благодарность за последнее донесение о складе горючего, который находился рядом со спиртозаводом. Наша авиация недавно начисто разнесла бензосклад.
Яков знал об этом налете. В ту ночь под Одессой зарево стояло вполнеба. С Алешей Хорошенко они ходили к спиртозаводу. От склада ничего не осталось — одни горелые бочки, рваные в лоскуты. Но Яков никак не мог представить, что этот налет был связан с работой его друзей. Сейчас он зарделся от гордости, глаза его загорелись радостным огнем — вот здорово!
Бадаев добавил — из Москвы передали, что сообщение о взрыве военного склада в Одессе включено в сводку Советского Информбюро.
— Так-то вот! — улыбаясь, сказал Бадаев. — О нашей с вами работе теперь во всем Советском Союзе знают. — Владимир Александрович помолчал и сказал еще: — Про нашу работу, но не про нас самих. В нашем деле нельзя иначе.
Яков готов был прыгать от радости, плясать, кричать «ура», но он стеснялся Бадаева и сидел, едва сдерживая переполнявшие его чувства. Только подмигнул Чикову — вот ведь как получается!..