Платон Петрович несколько мгновений молча глядел на Пастухову, словно пораженный ее умом и пониманием жизни. Потом, будто бы забывшись, налил себе водки в стопку, торжественно провозгласил:
— В таком случае, за ваше уважаемое здоровье и за мое, одним махом.
Пастухова кивнула, переглянулась с Настей и на всякий случай отодвинула от него бутылку…
Мы — мужчины
1
Отец Артюши Кеворкяна погиб в Берлине уже после победы.
Спустя три месяца после его гибели родился Артюша.
От отца осталось несколько фотографий, последняя прислана с фронта. Еще осталось говорящее письмо — маленькая пластинка. Сколько раз за эти годы ее ставили на диск проигрывателя и слушали глуховатый, с чуть заметным армянским акцентом голос, произносящий до боли знакомые слова:
«Дорогая моя Лиля! Если бы ты знала, моя родная, как я тоскую по тебе, как много и долго думаю и вспоминаю тебя. И о нем я тоже думаю…»
Он ждал сына — и не ошибся. Родился сын, которого назвали в честь отца Артемием, Артюшей.
Мать тяжело переживала гибель мужа. Ночами не спала, ворочаясь и вздыхая, или тихонько плакала, а утром вставала бледная, постаревшая, с опухшими глазами.
Потом она перестала плакать. И уже все реже заводила давно охрипшую пластинку.
Она была хороша собой — тонкое, бледное лицо, пушистые волосы, карие продолговатые глаза, над верхней губой коричневая родинка.
Когда шла по улице, на нее оглядывались, и Артюше это очень нравилось. Фигура у нее была гибкая, как у девушки, каштановые волосы небрежно схвачены гребнем на затылке. Даже трудно себе было представить, что у нее такой большой сын, почти юноша.
Она работала секретарем в Художественном фонде. У нее было много знакомых художников; само собой, за ней ухаживали, провожали до дома, приглашали в рестораны, в театры, без конца звонили по телефону. Но она была ко всем одинаково равнодушна.
— Это все несерьезно, — говорила она. — Я им всем нужна так, для разнообразия, они думают — я не понимаю…
И пренебрежительно кривила красивые яркие губы.
Потом в дом зачастил Кирилл Константинович Северцев. Он был вдовец, уже немолодой, невзрачный, с усталым лицом и всегда прищуренными глазами.
Кирилл Константинович работал реставратором в Третьяковской галерее. Артюша с матерью жили на Якиманке, неподалеку от Третьяковки, и Кирилл Константинович каждый вечер аккуратно навещал их.
Он старался чем мог помочь матери: то пойдет в магазин за покупками, то начнет исправлять радиоприемник, то вызовется заклеить окна на зиму.
Мало-помалу он стал в доме своим человеком и уже привычно ходил на кухню, готовил ужин, мыл посуду, не обращая внимания на смешки и косые взгляды соседок.
Мать Артюши иной раз недовольно замечала ему:
— Чего вы беспокоитесь, в самом деле?
— Мне так хочется, — отвечал он.
Она пожимала плечами. Что ж, раз ему хочется!..
Он был одинок, ему надо было хоть изредка почувствовать себя необходимым кому-то, и он искренне благодарен ей за то, что она разрешила ему заботиться о ней.
Однажды, когда она болела гриппом, он сбегал в аптеку, принес лекарство, потом приготовил ей поесть, прибрал в комнате, сел возле ее постели и сухой жесткой ладонью легонько провел по ее голове.
— Вам тяжело одной, Лидия Павловна…
— Ну и что! — неохотно отозвалась она.
Он молчал, не спуская с нее прищуренных глаз. Она отвернулась к стенке. Он тихо встал.
— Вы спите, а я пока покурю в коридоре…
Пришел из школы Артюша. Увидел Кирилла Константиновича, недовольно сдвинул брови.
— Будешь кушать? — спросил Кирилл Константинович.
— Нет, — коротко ответил Артюша.
Он быстро выбежал из комнаты, бросив на ходу матери:
— Я к ребятам…
Он шагал по двору, хмуро глядя в освещенные окна комнаты.
«Что ему надо? Зачем он к нам приходит, ну зачем? «Будешь кушать?» А ему что за дело? Кто он мне?..»
Когда Артюша вернулся домой, Кирилла Константиновича уже не было. Мать лежала в постели, не спала — видно, поджидала сына. Глаза ее блестели, щеки были розовые и, должно быть, горячие.
— У тебя, по-моему, жар, — сказал Артюша.
Мать жестом подозвала его к себе.
— Ну что? — спросил Артюша.
Глаза матери медленно наполнились слезами. Но она не произнесла ни слова.
— Ты что, мама? — спросил Артюша.
Внезапно он все понял. Все сразу.
— Как хочешь, — сказал он, отвернувшись. — В конце концов твое дело.
Она все смотрела на него, а слезы текли из ее глаз и по вискам скатывались на подушку.
— Как хочешь, — уже мягче повторил Артюша.
Она была еще хороша и выглядела много моложе своих лет, и он вдруг подумал, что когда-нибудь, может быть даже скоро, она состарится, на нее перестанут смотреть на улице, и ей будет суждена одинокая, никем не согретая старость.
Она взяла его руку, пожала ее тонкими, горячими пальцами. А он почувствовал себя в этот миг сильнее, разумнее, чем она, — старшим в семье.
Спустя несколько дней Кирилл Константинович переехал к ним.
Он был хозяйственным, сразу же снял с матери Артюши все заботы по дому: сам закупал продукты, относил белье в прачечную, мыл посуду, случалось, даже и обед готовил.
Мать иной раз упрекала его:
— Зачем ты возишься на кухне? Я ведь тоже не без рук…
— Ты достаточно устаешь на работе, — возражал он.
— Ты тоже устаешь, — отвечала она, однако сдавалась, разрешая ему ухаживать за собой и выполнять всю домашнюю работу.
Артюша принимал его заботы как должное.
«Он сам так хочет. Что ж, пусть его…»
— Называй меня дядя Кира, — попросил его как-то Кирилл Константинович.
— Кира? — Артюша усмехнулся. — Это, по-моему, женское имя.
Кирилл Константинович замялся.
— Разве?
Артюша, не таясь, с издевкой посмотрел на него. Нет, он не мог заставить себя называть его «дядя», да еще «Кира». Он никак не называл его, а когда обращался к нему, то говорил «слушайте» или «знаете»…
Ему казалось, что мать тоже относится к отчиму свысока. Она словно бы не могла позабыть о том, что снизошла до него, да и он сам, кажется, не забывал об этом. Он внимал каждому ее слову, слушался ее взгляда, просто поворота головы.
Зимой она поступила на курсы английского языка. Три раза в неделю после работы уходила заниматься. Возвращалась поздно, и на столе ее всегда ждал чай и горячий ужин.
— Пей, Лиля, ты, наверное, устала… — говорил Кирилл Константинович, наливая ей чай.
Она кивала:
— Да, немного…
Артюшу в нем раздражало все — его постоянная улыбка, ровное, ничем не омрачаемое настроение, даже его преданность матери, даже стремление как-то угодить ему, Артюше.
— Но ведь с ним нам легче, — говорила мать, когда они с Артюшей оставались одни. — Смотри, я даже на курсы английского языка поступила, потому что у меня теперь больше свободного времени. И денег больше, да, да, это тоже кое-что значит…
Она так считает, что ж, он не будет с нею спорить, все равно своего отношения к нему он не изменит никогда в жизни!
Когда Артюша закончил семилетку, отчим предложил ему учиться дальше, закончить десять классов.
Артюше и самому хотелось бы учиться, но назло отчиму он сказал:
— Нет. Пойду работать.
— Успеешь, — отвечал отчим. — А пока учись, раз у нас есть такая возможность.
Артюша вопросительно посмотрел на него:
— У нас? Возможность? Какая же?
— Я достаточно зарабатываю, нам хватит…
— Ну знаете, — сказал Артюша. — Мало ли что вы хорошо зарабатываете!
Мать отнеслась к решению сына пойти работать спокойнее, чем Кирилл Константинович. Она вообще в последнее время казалась рассеянной, все больше молчала, а порой ни с того ни с сего раздражалась и говорила отчиму:
— Оставь меня в покое!
Артюше она сказала:
— Решай сам.
Артюша еще немного поломался для вида. Потом сказал примирительно:
— Так и быть. Окончу десятилетку, а там посмотрим.
— Вот это правильно! — обрадовался отчим. — Ведь ты же способный, ты просто все на лету схватываешь!
— Вообще-то учиться, конечно, интересно, — снисходительно согласился Артюша.
2
Весной Артюшина мать опять повеселела, стала опять красивой и веселой.
С курсов приходила поздно, иногда даже ночью. Соседи перешептывались, но она ни на кого не обращала внимания.
Кирилл Константинович не прислушивался к сплетням. Он раз и навсегда поверил ей, не подвергая сомнению ни одно ее слово, ни один поступок.
Впрочем, она ничего не объясняла ему. Уходя на курсы, коротко говорила:
— Приду поздно…
И он покорно кивал головой.
Когда бы она ни пришла, он не спал, дожидался ее. Заслышав шаги в коридоре, бежал в кухню подогревать чайник, наливал ей чай, подвигал тарелку с бутербродами.
Зачастую ей вовсе не хотелось есть, и она силой заставляла себя прикоснуться к чаю.
— Ну, чего ты не спишь? — спрашивала она его.
— Когда тебя нет дома, я не могу заснуть, — отвечал он.
Она была рада придраться к нему:
— Это что же, упрек?
Он обезоруживающе простодушно смеялся в ответ:
— Да что ты, конечно, нет! Просто не спится мне…
Она молча пожимала плечами. Карие глаза ее смотрели на него с непонятным выражением то ли жалости, то ли досады…
Утром, уходя на работу, она целовала Артюшу в щеку:
— У тебя все в порядке?
— Пока да, — отвечал за него отчим. — Но скоро у него экзамены.
— Да, экзамены, — торопливо повторяла мать и убегала. А Кирилл Константинович убирал со стола, подметал в комнате и говорил Артюше:
— Ты когда идешь в школу?
— Сегодня позднее, ко мне придут ребята, будем готовиться, — отвечал Артюша. — Так что…
— Понятно, — прервал его отчим. — Я ухожу. Уже ушел…
Однажды в воскресенье, когда отчим и мать были дома, Артюша сказал:
— Завтра у нас родительское собрание, а потом уже начнутся экзамены.
— Завтра? — переспросила мать и задумалась. — Какая жалость! Завтра у меня дополнительные занятия на курсах.
— В каком часу собрание? — спросил отчим.
— В восемь.
— Хорошо, я пойду, — сказал отчим. — Прямо с работы.
Он пришел с собрания поздно. Артюша и мать уже спали. Мать проснулась, спросила шепотом:
— Это ты?
— Я! — громко ответил отчим.
С нее разом слетел сон. Такого он еще не позволял себе никогда — все спят, а он говорит громко, словно один в комнате.
Она привстала на постели, нажала кнопку настольной лампы.
Он смотрел на нее в упор. Губы его улыбались, влажные прямые волосы сбились на лбу.
— Ты что, пьяный? — брезгливо спросила она.
Он радостно засмеялся.
— Лилечка, совсем немножко, самую малость…
— Этого еще не хватало! — со вздохом сказала она.
— Понимаешь, неожиданно встретил старого друга…
И снова засмеялся.
Артюша проснулся, удивленно раскрыв глаза, уставился на него.
— Боже мой! — сказал отчим. — Боже мой, подумать только, почти двадцать лет не виделись!..
— Замолчи! — оборвала она его. Карие глаза ее сузились, стали острыми и колючими. Она встряхнула пушистыми, рассыпавшимися по плечам волосами. Белая ночная сорочка открывала ее шею, нежную, как у девочки-подростка, с едва заметной впадинкой.
Она была так хороша и в то же время показалась вдруг такой далекой, что Кирилл Константинович замолчал, с тревогой глядя на нее.
Улыбка медленно угасала на его лице.
— Артюшу хвалили на собрании, — растерянно сказал он. — Лучше всех учится…
Она не ответила ему. Он подошел к ее кровати, погасил лампу, в темноте разделся, лег на диван.
Внизу под окнами проехала машина. Свет фар стремительно врезался в темноту, на мгновение вырвал из мрака книгу на столе, кусок обоев, блеснул и разом погас в зеркале.
Потом опять стало темно, и только кто-то невидимый вдруг стал нашептывать неслышные слова, потом все громче, все явственней, и наконец дождь разразился вовсю, словно ударила в стекла чья-то сильная рука.
3
На следующий день в школе, на перемене, к Артюше подошел классный руководитель Сергей Петрович.
— Удивительное дело! — сказал он. — Вчера я встретил твоего отца.
— Кого? — переспросил Артюша.
— Твоего отца. Мы с ним всю войну вместе прошли.
— Он мне не отец, — пробормотал Артюша.
Сергей Петрович внимательно посмотрел на него.
— Отчаянной смелости человек, — сказал он задумчиво. — И вообще редкий парень!
— Кто? Кирилл Константинович?
— Да, он.
Артюша чуть было не присвистнул. Так не вязалось представление об отчаянной смелости с этим узкоплечим, пожилым человеком.
Просто невозможно было вообразить его на фронте, одетым в гимнастерку, командиром, за которым солдаты идут все, как один…
Неужто он мог бросать гранаты под танки врага, стрелять из автомата, пикировать на бреющем полете, сбрасывая с самолета бомбы над фашистскими городами?..
Артюша хотел было расспросить Сергея Петровича, узнать от него все, все, просто услышать, что он еще скажет и почему считает отчима редким парнем, но прозвучал звонок, и Сергей Петрович сказал уже другим, привычно строгим тоном:
— Пора в класс!
Весь день в школе Артюша вспоминал слова Сергея Петровича: «Отчаянной смелости человек…»
Как и обычно, Артюша пришел домой в седьмом часу вечера.
Отчим был один, сидел за столом, опершись щекой о ладонь, глядел в раскрытую перед ним тетрадь.
Задумался ли он или так погрузился в чтение, что даже не расслышал шагов Артюши, но, когда Артюша подошел ближе, он вздрогнул и посмотрел на него.
— Что это за тетрадь? — спросил Артюша.
Сверху на странице было выведено крупным, старательным, детским почерком «Диктант», а ниже написано: «Сегодня харошая погода, мороз и солнце и снег свиркает на солнце».
Артюша усмехнулся:
— Во как! В двух строчках две ошибки. Верная пара!
Не отвечая ему, не глядя на него, отчим медленно закрыл тетрадь.
— Да, — сказал он рассеянно, — у него были нелады с орфографией…
— У него? — спросил Артюша.
Отчим провел ладонью по тетради.
— Так ни одного письма не сохранилось, только случайно эта старая тетрадь…
На мгновение он отвел глаза в сторону.
— Вот, понимаешь, одна эта тетрадь…
— Чья она? — помедлив, спросил Артюша.
Впрочем, он уже почти предугадал ответ.
— Володи, моего сына… — Отчим выдвинул ящик письменного стола и спрятал тетрадь. — Он тогда учился в четвертом классе.
Артюша хотел спросить и не решился. Но Кирилл Константинович сам сказал:
— Он погиб на фронте…
Показалось Артюше или нет, будто в темных, всегда прищуренных глазах Кирилла Константиновича что-то блеснуло?..
— Мы вместе ушли на фронт. Я на неделю раньше…
Артюша молчал. Кирилл Константинович встал, прошелся по комнате.
— Скоро, наверно, мама придет, — сказал он.
Артюша не ответил.
Наверно, отчим и в самом деле охотно пошел к нему в школу. Может быть, ему хотелось вернуться назад, снова пройти по той, теперь уже недоступной, тропе, которая вела в прошлое.
Неожиданно для самого себя Артюша сказал:
— Вам привет от Сергея Петровича…
Кирилл Константинович повернул к нему голову.
— Сергея Петровича? Ах, да, Сергея…
— Он сказал, что вы отчаянно смелый…
Впалые щеки Кирилла Константиновича чуть заметно порозовели.
— Мой папа тоже был смелый, — помолчав, сказал Артюша.
Он сказал это, не глядя на него. Он никогда не говорил с ним об отце. Именно с ним не хотел говорить, а тут сказал.
Но Кирилл Константинович ответил просто:
— Я знаю. Мама говорила… — Он вздохнул. — Мама, должно быть, сердится на меня за вчерашнее.
— За что? — спросил Артюша.
— Все было так неожиданно. Прихожу на собрание, вхожу в класс — и вдруг — Серега, старый друг! Ах, черт возьми! — Он пристукнул маленьким сухим кулаком по колену и растроганно повторил: — Ах, черт возьми! Надо же так!..
Он оборвал себя, прислушиваясь. Хлопнула входная дверь, кто-то прошел по коридору.
— Это не к нам, — сказал Артюша.
Отчим вынул из кармана измятую сигарету.
— Пока мамы нет, закурю.
— Курите, — сказал Артюша. — Все равно окно раскрыто, все выдует.
Кирилл Константинович глубоко затянулся.
— А вот ты зачем куришь? — спросил он. — Вот уж ни к чему.
— А вы знаете?
— Знаю.
— Это я так, — смущенно признался Артюша. — Вот кончу экзамены — и ни одной папиросы. Честное слово!
Вновь послышались шаги в коридоре. Кирилл Константинович быстро погасил сигарету.
— Мама, — сказал он.
Это и в самом деле была она.
— Ты опять курил? — спросила она, едва войдя.
— Никто не курил, — решительно заявил Артюша.
Она не стала спорить, села к письменному столу, вынула из папки свои английские тетради.
— Устала? — спросил отчим.
Не оборачиваясь, она лениво ответила:
— Как тебе не надоест спрашивать одно и то же?
Артюша вдруг вспылил:
— Ну и что такого, что спросил?
Мать не то с испугом, не то с удивлением поглядела на сына.
— Нет, ничего…
— Она устала, — торопливо вмешался отчим. — А теперь еще на курсы идти…
Мать повернулась к нему.
— Я не пойду сегодня, — помедлив, сказала она.
— Правда? — Он откровенно обрадовался. — Будешь дома весь вечер?
— Да.
— Вот хорошо!
Он встал, быстро надел пальто.
— Ты куда? — спросила мать.
— Я сейчас, ненадолго…
Она невнимательно посмотрела ему вслед.
— И ты уходишь? — обратилась она к Артюше.
— Да. Мы с ребятами сговорились.
— Только не приходи поздно.
В коридоре зазвонил телефон. Артюша выбежал в коридор.
— Это меня, — сказал он, вернувшись. — Договорился с ребятами через полчаса у «Художественного», возле касс.
Мать зевнула.
— Я совсем не выспалась. Он мне вчера сон перебил.
— Он старого друга встретил, — сказал Артюша. — Они с самой войны не виделись. Это знаешь кто? Наш классный, Сергей Петрович.
— А, — равнодушно отозвалась мать и вышла в ванную. Она вернулась, вытирая руки полотенцем, каждый палец в отдельности. Пушистые волосы ее были гладко зачесаны и стянуты на затылке в тугой узел. Карие глаза сосредоточенно смотрели в одну точку. Она казалась сейчас старше, серьезнее, чем обычно.
Артюша надел белую рубашку, повязал галстук перед зеркалом.
— Не умею я галстук завязывать, — с досадой заметил он.
— Ты стал красивый, — сказала мать. Она встала, подошла к нему. — Дай я завяжу…
Она стояла очень близко от него. Прямо перед собой он видел ее нежные щеки, темную кожу век, чуть заметный пушок над губами.
— Вот, — сказала мать и наклонила голову набок, любуясь тщательно вывязанным ею узлом, — теперь превосходно.
Снова раздался телефонный звонок. В дверь постучали и вызвали мать.
Она вернулась через минуту.
— Я ухожу. Скажешь Кириллу Константиновичу, что ушла в кино.
Артюша потянул концы галстука.
— Уходишь? — спросил он. — В кино?
— Да, — невозмутимо ответила она. — А что? Мне позвонила моя соученица по курсам. Сегодня в «Метрополе» идет «Маугли» на английском языке.
— Ну и что из этого? — спросил Артюша.
Она застегнула вязаную кофточку на все пуговицы, накинула на голову косынку. Карие глаза ее ясно смотрели на него.
— Не ходи, мама, — сказал он.
— Почему? — спросила она. — Почему это «не ходи»?
Улыбкой она смягчила свои слова, но он продолжал смотреть на нее очень серьезно, почти строго.
Она удивилась выражению его глаз и невольно опустила ресницы.
Сын стал совсем взрослым, а она не заметила. Проглядела его, и вот он вырос и уже смотрит на нее неспокойным, взыскующим взглядом старшего. И этот взгляд вдруг напомнил ей того, о ком она теперь вспоминала все реже.
Что ж, если ему хочется знать, — пожалуйста! Ей скрывать нечего, все ясно как белый день.
— Нам для практики рекомендуют смотреть английские фильмы, — начала она рассудительным тоном, словно объясняла трудный урок. — Сегодня в «Метрополе» последний день «Маугли». Помнишь, я тебе когда-то читала?
— Не помню, — угрюмо ответил он.
Она вдруг рассердилась:
— Что мне в конце концов и выйти из дому нельзя? Я же одна иду, совсем одна, и через полтора часа вернусь, понял?
— Ты обещала Кириллу Константиновичу, что будешь дома весь вечер, — все так же угрюмо сказал он.
Она пожала плечами:
— Ну и что же? Подождет…
И столько равнодушия было в ее тоне, и глаза ее смотрели на него с таким откровенным сознанием своей правоты, что Артюша замолчал и отошел в сторону, уступив ей дорогу.
— Буду через полтора часа, — повторила она уже в дверях.
— Я скажу, что тебя вызвали на курсы…
Она усмехнулась:
— Скажи, что хочешь… — И быстро скользнула в дверь. Дробно застучали вдалеке по коридору ее каблуки.
Спустя примерно двадцать минут пришел Кирилл Константинович.
— Вот и я, — сказал он и стал выгружать на стол пакеты и свертки. — Мы сегодня славно проведем вечер. Я тут всякой ерунды накупил: паштет, лоби, чешские шпикачки. Ты, кажется, любишь шпикачки? И рахат-лукум тоже. А маме — ее любимые купаты, я за ними на улицу Горького ездил, в «Грузию». И вот еще апельсины, она так любит апельсины…
— Мама ушла, — сказал Артюша.
Лицо Кирилла Константиновича оставалось спокойным. Только, может быть, легкая, почти незаметная тень мелькнула в его глазах. Мелькнула и скрылась.
— Ее вызвали на курсы, — через силу проговорил Артюша.
— Значит, надо, — сказал Кирилл Константинович.
Он снял пальто, шляпу, тяжело опустился на стул. Все его оживление словно рукой сняло. Теперь перед Артюшей сидел немолодой, очень усталый человек с погасшими глазами.
Артюша задумчиво смотрел на него. Мама ушла. Она вернется через полтора часа. Ну и что особенного? Она всегда любила ходить в кино одна и теперь пошла потому, что ей для практики нужно смотреть английские фильмы.
Все это звучало очень просто, понятно, но почему-то Артюша не мог произнести ни слова. Хотел — и не мог.
Кирилл Константинович случайно поймал его взгляд и понял его по-своему. Брови его дрогнули. Он не хотел, чтобы Артюша его жалел. Он вообще не любил, чтобы его жалели. Никто, никогда!
Он закурил сигарету. Синий слоистый дым поплыл в окно.
— Пока придет мама, — пояснил он, отгоняя дым рукой.
Рука у него была маленькой, с крупными жилами. Уже немолодая, почти стариковская рука. Но Артюша смотрел на нее и впервые поверил в то, что это — рука солдата, привычная к пулемету, к гранате, к штурвалу тяжелого бомбардировщика. «Отчаянной смелости человек…»
— Дождя нет? — спросил Артюша.
— Нет, сперва покапало, а теперь перестало.
Артюша медленно развязал галстук, свернул его ленточкой.
— Вы будете дома?
— А куда же мне идти? — ответил Кирилл Константинович. — Подожду маму…
— Я тоже.
Кирилл Константинович стряхнул пепел с сигареты.
— Разве ты не уходишь? Ты вроде нынче собирался куда-то с ребятами…
— Никуда я не собирался, — ответил Артюша. — С чего вы это взяли?