Этель страшно обрадовалась Лоре, «старой подруге и товарищу по детским играм». Какие чудесные времена они знавали и в какие передряги попадали вместе! Ах! Нет ничего лучше золотых деньков детства и старых друзей. Ведь Лора тоже так считает?
Этель преисполнилась энтузиазма и явно позабыла обо всех шероховатостях их былого общения, так что Лора почти дала себя убедить, что они действительно дружили, и уже собиралась пригласить старинную приятельницу на чай, но тут песик начал вертеться у Этель под мышкой, и та ущипнула его за шею, чтобы он успокоился. Лора еще помнила эти щипки, от которых глаза вылезали из орбит, и поняла, что за элегантной одеждой и улучшившимися манерами скрывается прежняя Этель Паркер. Тогда Лора видела ее в последний раз; правда, впоследствии она узнала, что Этель вышла замуж за бывшего дворецкого и открыла пансион. Остается лишь надеяться, что все ее постояльцы обладали твердым характером, ибо легко было представить, как малодушные трепещут под взглядом этих зеленых, как крыжовник, глаз, если осмеливаются обратиться к хозяйке с какой-либо просьбой.
Впрочем, не все девочки были такими. Многие, за исключением тех случаев, когда они соприкасались с Этель и ей подобными, проявляли дружелюбие, и вскоре Лора обнаружила, что ее особая жизненная миссия – выслушивать чужие откровения.
– Ты такая тихоня, – говорили ей, – я знаю, ты никому ничего не расскажешь.
А в конце замечали:
– Как славно поболтали!
Хотя болтали только они, Лорино же участие в разговоре ограничивалось краткими «да», «нет» и другими сочувственными односложными восклицаниями.
Те девочки, у которых были возлюбленные, говорили о них часами. Ведь Лора тоже считает Альфи интересным? К тому же он сильный, такой сильный, что, по словам его отца, может унести мешок картошки, который тот сам едва способен поднять, а по словам матери, ест в два раза больше своих братьев; и, хотя ты, возможно, со мной не согласишься, он умеет быть очень приятным, когда пожелает. Только на той неделе в субботу Альфи разрешил приятелю подержать свою рогатку, пока спускался с дерева – «того, что на краю луга, у кузницы, ну, ты знаешь, Лора; больше никто в школе не может на него взобраться. Вот так-то!» Примечательно, что герои этих романов обычно о них и не подозревали. Девочка выбирала себе возлюбленного, которого превозносила (по крайней мере, перед Лорой), мечтала о нем по ночам (во всяком случае, она так утверждала), хранила у себя какую-нибудь никудышную вещицу, которая ему принадлежала, но самое большее, чем отвечал предмет ее воздыханий, – бросал ей при встрече «привет!»
Иногда определиться с возлюбленным было трудно. Тогда надо было отыскать ясеневую веточку с девятью листочками и положить за пазуху, произнеся заклинание:
Девятилистную ветку найди,
Сорви ее и к сердцу прижми.
И первый встреченный тобой
Окажется милый избранник твой.
Если женат он, дай мимо пройти.
Холостяка же к себе подпусти.
Как правило, это срабатывало, ведь в сделке участвовала только одна сторона.
Еще чаще Лоре поверяли секреты о ссорах с другими девочками. Что «она сказала», что «я сказала», и сколько времени прошло с тех пор, как они последний раз разговаривали друг с другом. Каждой было что рассказать – хотя бы о том, что подавали дома к воскресному обеду, или о новом платье, которое девочка рассчитывала надеть в церковь на Пасху. Обычно описание начиналось с красного или синего бархата и заканчивалось сообщением, что «это платье нашей Нелл, перелицованное и укороченное». Тут уж Лора пыталась вставить словечко, потому что ей нравилось придумывать наряды. В то время ее идеалом было бледно-голубое шелковое платье, отделанное белым кружевом, и она всегда представляла, как едет, одетая в это платье, в вокзальном дилижансе, как приехала со станции одна из ее тетушек, наведавшаяся к ним в гости.
Эти девичьи откровения бывали весьма любопытны, разве что порой скучноваты; но были и другие, которые целиком занимали мысли Лоры и тяготили ее. Только у одной девочки в деревне была мачеха, причем мачеха, по понятиям Ларк-Райза, образцовая, поскольку своих детей она не имела, а приемных не била и голодом не морила. День смерти родной матери Полли был одним из самых ранних Лориных воспоминаний. Полли, хоть и была чуть старше, не помнила этого давнего события, Лора же в то время, должно быть, была совсем мала. Туманным утром, стоя на пороге своего дома, она услыхала петушиный крик, очень громкий и пронзительный, и мама, стоявшая рядом с ней, сказала:
– В доме, где поет этот петух, сегодня утром скончалась мать маленькой девочки.
В пору школьных откровений Полли была невзрачной толстушкой, бледной, с жидкими, мышиного цвета волосами, грузной и неуклюжей. Дыхание у нее было очень тяжелое, и она имела обыкновение при разговоре жаться к собеседнику. Лора почти ненавидела себя за то, что питала к Полли неприязнь; но ей было действительно жаль бедняжку. Ее мачеха, такая обходительная с посторонними, дома была тиранкой и своими придирками делала жизнь приемных детей невыносимой. Каждый день – точнее, каждый день, когда Полли удавалось присесть на уши Лоре, – она поверяла ей новую историю о притеснениях.
– Знаю-знаю, – сочувственно твердила Лора, подразумевая, что она понимает, а Полли возражала:
– Нет, не знаешь. Никому не под силу такое вынести.
И Лора чувствовала, что от беспросветности подобного существования у нее разрывается сердце. Однажды, после очередного откровения Полли, мама застала Лору в слезах и потребовала объяснить причину.
– Полли несчастна, – только и могла выдавить дочь, ибо поклялась никому не пересказывать того, что услыхала от Полли.
– Полли несчастна? Надо думать, – сухо ответила мама. – Никто из нас не может быть счастлив все время; но то, что ты тоже несчастна из-за нее, мне кажется, нисколько не облегчает положение. Ни к чему это, моя девочка, тебе необходимо усвоить, что нельзя взваливать на себя чужие беды. Делай все, что в твоих силах, чтобы помочь людям, любыми средствами, но их беды – это их беды, и тащить их они должны сами. Не успеешь оглянуться, как у тебя появятся свои горести, а Полли к той поре, возможно, окажется на вершине счастья. Всему свой черед; мы ослабеем к тому времени, когда придет наша очередь печалиться, если позволим себе терзаться вещами, которым не можем помочь. А теперь вытри слезы, заходи, накрывай стол к чаю, и чтобы больше я не видела тебя плачущей.
Но девочка сочла маму бессердечной и продолжала горевать, пока однажды ее вдруг не осенило, что Полли несчастна, только когда бывает наедине с ней, Лорой. В компании других подруг она забывала о своих бедах и бывала весела, насколько позволяла ее натура. С тех пор Лора старалась пореже оставаться с Полли вдвоем.
Ни один деревенский ребенок не умеет долго быть несчастным. Много счастливых часов провела Лора, собирая с какой-нибудь подругой ежевику, колокольчики или первоцветы или сидя в высокой луговой траве и сплетая из ромашек и лютиков гирлянды и венки, которые можно было носить на голове, шее или поясе. Когда Лора стала слишком взрослой (по мнению окружающих), чтобы надевать их самой, она по-прежнему могла плести их для кого-то из младших детей, которые стояли, точно маленькие статуи, украшенные цветами с головы до ног, в том числе цветочными серьгами и ножными браслетами.
Еще одним развлечением были зимние катания с ледяных гор. Не с большой горы, гладкой, как стекло, и тянувшейся через весь пруд. Эта гора предназначалась для самых сильных и боевитых ребят, которые умели поддерживать темп, а сбитые с ног, через мгновение вскакивали и сами тотчас подставляли обидчику подножку. Эдмунд вскоре сделался там одним из заправил, Лора же предпочитала небольшую отдельную горку, сооружаемую ею самой с несколькими подругами поближе к берегу. Щеки пылали, все тело на морозном воздухе покалывало от жара и возбуждения! И как же весело было представлять, будто руки, вытянутые для равновесия в стороны, – это крылья, а салазки – ласточка!
Но Лоре стало не до веселья, когда лед под ней проломился и она внезапно очутилась в ледяной воде. Дело было не на большом пруду, а на маленьком, но глубоком прудке, куда она и еще две девочки отправились, не спросив разрешения у родителей. Когда подружки увидели, что Лора, как им показалось, тонет, они с криками о помощи умчались, и Лоре, оставшейся одной, грозила опасность уйти под лед; но она находилась недалеко от берега, поэтому сумела ухватиться за ветку куста и вылезти, прежде чем осознала всю опасность своего положения.
Пока Лора шагала домой через поля, мокрая одежда примерзла к телу, а когда она, с капающей с подола водой, появилась на пороге, мать ужасно рассердилась; ее шлепки, равно как и горячие кирпичи в постели, предназначались для того, чтобы согреть дочь. Происшествие не причинило Лоре никакого вреда. После этого она даже не простудилась, хотя мама пророчила пневмонию. Девочке было сказано, что это еще один пример того, как «нечестивцы» процветают «подобно укоренившемуся многоветвистому дереву»[15].
IXЛора наблюдает
Порой во время школьных занятий происходило что-нибудь захватывающее. Раз в год приезжал немецкий оркестр, и детей выводили на площадку послушать его. Для школы музыканты старались как могли, потому что учительница не только опускала в шапку для пожертвований целый шиллинг, но и сопровождала его улыбкой, благодарностями и приказывала детям аплодировать, и они хлопали от души, как хлопали бы любому, кто на несколько минут вывел их на солнечный свет. Когда стоившая шиллинг программа заканчивалась, прежде чем грянуть «Боже, храни королеву», руководитель оркестра на ломаном английском осведомлялся, не хочет ли «милостивая леди», чтобы они сыграли что-нибудь особенное. Обычно выбирали «Дом, милый дом», но однажды учительница заказала «Когда угасал росистый свет», гимн из сборника Сэнки и Муди, который тогда пленил всю округу. Когда музыкант покачал головой и промолвил: «Простите, не знать», его репутация заметно пошатнулась.