Брат с сестрой вышли из дома в семь часов прекрасного августовского утра. Восходящее солнце осушало поднимавшуюся туманом росу на колосьях пшеницы, еще остававшихся на частично убранных полях. На придорожных обочинах цвели неказистые желтые цветы, появляющиеся поздним летом: козлобородник, язвенник, высокие заросли якобеи и разнообразные кульбабы; солнце мягко светило сквозь туман; и все вокруг было окрашено в золотистые тона.
Очередная сжатая нива уже была готова к сбору колосьев, и первую милю Лора и Эдмунд прошагали в компании нескольких своих школьных товарищей и их матерей, очень веселых, ибо прошел слух, что конной волокушей на жатве управлял молодой Боб Тревор, который позаботился о том, чтобы оставить для собирателей побольше колосьев.
– Если бы пришел надсмотрщик и начал вынюхивать, Боб сказал бы, что с волокушей что-то неладно и она плохо гребет солому. Но тот угол между двумя изгородями он оставил для своей матери. Там собирать нельзя.
Женщины одна за другой подходили к Лоре и шепотом осведомлялись, как чувствует себя мама и легко ли переносит жару. В последнее время Лора часто бывала вынуждена отвечать на подобные вопросы.
Впрочем, вскоре сборщики колосьев гурьбой устремились в ворота и разошлись по стерне, торопясь занять себе участок. Затем Эдмунд и Лора миновали школу и очутились на менее знакомой территории. Они пустились в свое первое самостоятельное приключение, и детские сердца трепетали от неизведанного ощущения свободы. Впереди их ждал Кэндлфорд, до которого оставалось еще много миль, и было отрадно знать, что там им обеспечены ужин и ночлег; но удовольствие, которое они испытывали, предвкушая приятный визит, было ничто в сравнении с радостью путешествия. Вообще дети предпочли бы не знать, куда именно они направляются. Им хотелось быть настоящими исследователями, как Ливингстон в Африке; но, поскольку место назначения было определено без них, то экспедиции предстояло ограничиться чудесами, встреченными по дороге.
Чудеса же встречались им в изобилии, ибо, чтобы восхитить брата с сестрой, многого не требовалось. Струйка чистой воды, вытекающая из трубы в откосе под живой изгородью, была для них тем же, чем для более искушенных путешественников являлся водопад; а попадавшиеся по пути повозки с выведенными на передке незнакомыми именами фермеров и названиями ферм волновали не меньше, чем чужой язык. Стайка длиннохвостых синиц, перепархивающих с куста на куст, пара коров, наблюдавших за детьми сквозь забор, щебечущие ласточки на телеграфных проводах составляли им веселую и приятную компанию. Но и дорога не была безлюдна, ведь по обе стороны от нее на полях трудились мужчины, собирая урожай; брат с сестрой проходили мимо повозок, доверху нагруженных снопами, видели, как другие, уже опустевшие, повозки, громыхая, возвращаются за очередным грузом. Порой какой-нибудь возчик заговаривал с ними, и на его «Куда шагаешь, малец?» Эдмунд отвечал: «Мы идем в Кэндлфорд»; и брат с сестрой, понятное дело, улыбались, когда им говорили: «Одна нога здесь, другая там – и доберетесь засветло».
Волнующий эпизод случился, когда они проходили через село с лавкой, в которую смело зашли и купили бутылку имбирного лимонада, чтобы запить сэндвичи. Бутылка стоила два пенса, и когда детям сказали, что они должны доплатить еще полпенни, они заколебались. Но, вовремя вспомнив, что каждому из них выдали дома по целому шиллингу, больше, чем у них было когда-либо в жизни, они доплатили, будто миллионеры, а кроме того, приобрели два длинных розово-белых леденца с кончиками, обернутыми в бумагу, чтобы не прилипали пальцы, и отправились дальше.
Однако восемь миль – это немало для маленьких ножек да по августовской жаре; солнце нещадно пекло спины, от пыли слезились глаза, ноги ныли, и настроение падало. Напряжение между братом и сестрой достигло предела, когда они встретили стадо мирно бредущих, но запрудивших узкую дорогу дойных коров; Лора бросилась назад и перелезла через ворота, оставив Эдмунда одного. После этого он обозвал сестру трусихой, и она решила, что не будет с ним разговаривать. Но, как и большинство ее попыток надуться, эта также продолжалась недолго, ибо Лора не выносила плохих отношений с кем бы то ни было. Не по великодушию, ведь вообще-то она зачастую не прощала ни реальных, ни воображаемых обид, а потому что настолько хотела нравиться окружающим, что иногда извинялась, даже если знала, что не виновата.
Эдмунд был совсем другого склада. Этот держался своего слова твердо, как скала. Но зато никогда не высказывался поспешно и необдуманно: говорил лишь то, что собирался сказать, и если кто-то обижался, что ж, делать нечего. Истину, как он ее видел, это не меняло. Когда Эдмунд назвал Лору трусихой, он не собирался ее оскорбить, просто констатировал факт, скорее огорченным, чем сердитым тоном. А Лора возражала лишь против того, чтобы брат произносил это вслух, поскольку боялась, что это правда. Если бы он заявил, что она дура или жадина, Лора бы только рассмеялась, ибо знала, что ни той, ни другой не является.
К счастью, вскоре после этого им навстречу попалась двигавшаяся между живыми изгородями компания, по виду – вышедшая на прогулку школа для девочек. Это была группа кузин, постаравшихся собрать как можно больше своих школьных подруг и отправившихся на пикник с большой жестяной банкой лимонада и кексами в корзине. Девочки расселись на берегу небольшого ручья, пересекавшего в этом месте дорогу, и, обмахиваясь пучками ивовых веток, скинули туфли, чтобы поискать камешки, а потом окунули пальцы ног в воду, и вскоре вся компания стала шлепать по воде и плескаться, к изумлению Лоры, которой вечно твердили, что, если помочить ноги в холодной воде, от этого «кто угодно умрет».
Кажется, совсем скоро после этого путники достигли Кэндлфорда и были радостно и шумно встречены родными.
– Они добрались! И всю дорогу шли пешком! – крикнула тетушка Энн приятельнице, которой случилось проходить мимо ее дома; приятельница обернулась и заметила:
– Настоящие юные путешественники, не так ли?
Это заставило детей вновь почувствовать себя исследователями, которые так их восхищали.
Потом были чай, ванна и постель, хотя выспаться не удалось, потому что Лору положили в комнате двух ее средних кузин, а те ужасно много болтали. Разговоры в кровати были для нее в новинку, ибо дома это запрещалось. В доме кузин свободы было больше. В ту ночь кто-то из родителей раз или два кричал снизу, чтобы дочки утихомирились и дали бедной маленькой Лоре поспать; но болтовня, теперь немного приглушенная, продолжалась, пока они не услышали, как на входной двери задвигают засов и поднимают оконные рамы в нижних комнатах. О чем болтают девочки, когда остаются наедине? Умей мы помнить об этом, мы понимали бы молодое поколение чуть лучше. У Лоры в памяти осталось лишь, что тот конкретный разговор начался со слов двоюродной сестры: «Итак, Лора, мы хотим знать о тебе все», и что в его ходе одна из кузин поинтересовалась: «Тебе нравятся мальчики?»
Когда Лора ответила, что ей нравится Эдмунд, девочки засмеялись и возразили, что имеют в виду мальчиков, а не братьев.
Сначала Лора решила, что речь идет про возлюбленных, зарделась и смутилась; но нет, вскоре выяснилось, что ее сестры подразумевают обычных мальчиков, с которыми можно поиграть. Впоследствии она обнаружила, что знакомые мальчики кузин спокойно общались с девочками и брали их в свои игры, что поразило Лору, поскольку деревенские мальчишки презирали девчонок и стыдились заговаривать с ними на виду у других. Деревенские матери поощряли это отношение. Они учили сыновей взирать на девочек свысока, как на существ низшего порядка; в то время как девочка, проявлявшая склонность к дружбе или играм с мальчишками, считалась в лучшем случае «сорванцом», а в худшем – «прыткой юной бесстыдницей». Теперь же Лора очутилась в мире, где мальчики и девочки непринужденно общались между собой. Их матери даже устраивали вечеринки, на которые приглашали детей обоих полов; и мальчикам велели во всем уступать девочкам, а не наоборот: «Сначала дамы, Вилли!» Как странно это звучало!
Кэндлфорд был всего лишь маленьким городишком, и дом кузин находился на окраине. Дети из большого города сочли бы подобную поездку деревенскими каникулами. Лоре Кэндлфорд казался одновременно и городом, и деревней, и в этом отчасти крылось его очарование. Она привыкла преодолевать по многу миль пешком, чтобы купить катушку ниток или кулек чая; как же здорово, что можно было выскочить из дома без шляпки, чтобы купить что-нибудь для тетушки, а главное, целое утро напролет разглядывать вместе с кузинами витрины лавок! В кэндлфордских лавках было много удивительного, например, у крупных торговцев тканями имелась восковая дама, одетая по последней моде, в платье с турнюром; была витрина ювелира, сверкавшая золотом, серебром и драгоценными камнями, и магазины игрушек, и кондитерские, и, наконец, рыбная лавка, где на подстилке из зеленого тростника покоился целый лосось, усыпанный льдом (лед в августе! дома ни за что не поверят!), а рядом с прилавком, где рассчитывались покупатели, стоял аквариум с живыми золотыми рыбками, плававшими кругами.
Но столь же приятно было пить чай на лугу (первый пикник Лоры) или исследовать речные заросли на берегу, или спокойно сидеть в лодке и читать, когда все остальные заняты. Несколько раз дядя брал детей покататься на лодке; они отправились вверх по течению, и русло становилось все уже и уже, а берега все ниже и ниже, пока не стало казаться, что лодка скользит по зеленым полям. В одном месте они проплыли под мостом, таким низеньким, что детям пришлось лечь на дно лодки, а дяде опустить голову между колен, так что она тоже едва не коснулась дна. Лоре этот мост не понравился, она все время боялась, что лодка застрянет под ним и они никогда не выберутся. Каким облегчением было выскользнуть из дальней арки и увидеть серебристые ивовые листья на фоне голубого неба, таволгу, кипрей и незабудки!
Дядя здоровался с мужчинами, работавшими в полях на берегу, обменивался с ними замечаниями о погоде, но не часто обращался к ним по имени, потому что они не были его близкими соседями, какими приходились друг другу все ларк-райзские батраки; и даже фермеры в этом странном месте являлись не полноправными хозяевами, как в деревне, а обычными людьми, которые кормились сельским трудом, поскольку фермы, окружавшие Кэндлфорд, были гораздо меньше.