иянию. Никогда не пытайся ни на кого влиять, Лора. Это неправильно. Жизнь других людей – это их жизнь, и они должны проживать ее сами; часто нам кажется, будто они делают что-то не так, тогда как они поступают верно – верно по их разумению, хоть и вопреки нашему. Поди возьми книгу и узнай, как Люси Сноу поладит с этим французом[24], а я займусь делом, как подобает всякому хорошему обувщику, и больше не буду высказывать свое мнение – до следующего раза.
Однажды в мастерскую заглянул коммивояжер, чтобы немного подлатать ботинки. Лоре он был незнаком, но не дяде, потому что тот почти сразу осведомился:
– Как ваша жена?
– Стала еще ленивее и строптивее, – последовал неожиданный ответ.
Дядя Том посерьезнел, но ничего не ответил. Посетитель, однако, не нуждался в дальнейшем ободрении; вскоре он разразился длинной историей о том, как утром принес жене завтрак в постель – столько-то ломтиков сыра, столько-то яиц и тостов с джемом. Завтрак, принесенный в постель человеку, который не болен, был для Лоры в новинку; но дядя Том, по-видимому, считал его обычным знаком внимания, который может оказать жене любой хороший муж, потому что лишь заметил:
– Это весьма любезно с вашей стороны.
– И что я получил в ответ на свою любезность? – почти вскричал посетитель. – Отнюдь не «спасибо», как вы могли бы подумать! Лишь угрюмый взгляд и приказ сегодня вечером хотя бы раз в жизни явиться домой вовремя. Вовремя! Я, которого, как ей пора бы уже знать, клиент может не отпускать целыми часами! Из всех злобных, противных мегер эта…
Дядя Том явно огорчился.
– Тише! Тише, мой друг, – перебил он коммивояжера. – Не говорите того, о чем потом пожалеете. Давно вы женаты? Два года, а ребенка до сих пор нет? Что ж, погодите, пусть пройдет десять лет, прежде чем вы начнете так говорить, и если до того времени вы сами будете поступать как до́лжно, десять к одному, что вам не будет нужды в подобных разговорах. Некоторые женщины просто не способны понять, что такое работа, пока не увидят все своими глазами. Почему бы вам разок-другой не взять ее с собой в поездку в этой вашей шикарной коляске, запряженной рысаком? Вижу, на сей раз в этом отношении фирма вам угодила. Великолепное животное, сколько я могу судить! Если последуете моему совету, она сама все увидит, а прогулка пойдет ей на пользу. Молодой женщине скучно торчать весь день взаперти, и когда вечером мужний ужин сохнет в печи, это действует ей на нервы, так что радушный прием – это, пожалуй, не то, чего вправе желать муж, явившийся после трудного дня без новых заказов в своем блокноте. Когда в вас поднимется раздражение, поразмыслите об этом, поразмыслите, мой мальчик; не открывайте рот, чтобы наброситься на окружающих. После этого они не станут лучше к вам относиться. Правда в том, что у большинства женатых пар бывают небольшие трения, особенно в первые годы брака; но им удается притворяться, что все хорошо, что супружеский сад цветет и благоухает, и в девяноста девяти случаях из ста прежде чем они осознают, что происходит, все становится хорошо, настолько хорошо, насколько вообще можно ожидать в этом несовершенном мире.
Во время этой длинной речи у молодого человека несколько раз вырывались восклицания вроде «Все это очень хорошо» и «Еще как», но он был избавлен от необходимости как-либо комментировать прослушанное наставление, почти лекцию, поскольку с улицы донеслись звуки какой-то возни и крики «Тпру-у!» и «Сто-ой!», заставившие его быстро натянуть ботинок, которым занимался Том, и выскочить наружу. Однако через несколько минут, весь красный и разгоряченный, он подошел к распахнутому окну и объявил:
– Моя кобыла воображает себя скакуном. Еще мгновение, и она бы убежала! У меня идея: на следующей неделе я возьму с собой жену; пока буду у клиента, она сможет держать поводья и читать книжку, да и прогулка пойдет ей на пользу. До скорого, мистер Уитбред. Я должен идти, иначе лошадь разнесет коляску вдребезги.
Лора так и не узнала, разнесла ли кобыла коляску вдребезги, опрокинулся ли экипаж супружеского счастья молодой пары или устоял; но она до сих пор воочию видит раскрасневшееся, искаженное негодованием лицо молодого мужа под белым канотье с черными завязками, продернутыми в петлицу согласно последней моде, и бледного, седого, серьезного дядю Тома, который смотрит на него сквозь очки и говорит:
– Поразмыслите об этом, поразмыслите, мой мальчик.
XIIКэндлфорд-Грин
Во время одного из посещений Кэндлфорда Лора нашла себе друга, влияние которого определило весь внешний ход ее жизни.
Старинная приятельница ее матери по имени Доркас Лэйн управляла почтовым отделением в Кэндлфорд-Грине и однажды, узнав, что Лора сейчас совсем близко, пригласила девочку и ее кузин на чай. Согласилась пойти только Молли; остальные заявили, будто для прогулок слишком жарко, мисс Лэйн старомодна, а в Кэндлфорд-Грине не с кем перемолвиться словечком и не на что посмотреть. Поэтому Лора, Эдмунд и Молли отправились туда втроем.
Кэндлфорд-Грин в то время был отдельным селом. Через несколько лет он слился с Кэндлфордом. К нему уже тянулись ряды загородных вилл; но пока ни луг[25] с раскидистым дубом, окруженным белыми скамьями, ни крытый колодец с ведром на цепи, ни церковный шпиль, возвышавшийся над деревьями, ни скопления старинных коттеджей не были затронуты переменами.
Мисс Лэйн жила в длинном, низком, белом доме, в одном конце которого размещалась почта, а в другом кузница. На лужке перед дверью стояла круглая железная платформа с отверстием посередине, с помощью которой на колеса фургонов и телег надевали шины, поскольку хозяйка была не только кузнецом и почтмейстером, но и колесным мастером. Сама мисс Лэйн в кузнице не работала; она щеголяла в шелковых платьях, более ярких, чем обычно носили женщины ее возраста, и у нее были маленькие белые ручки, которые она редко пачкала. Мисс Лэйн была мозгом предприятия.
Поездка к кузине Доркас, как детям велели называть мисс Лэйн, была для Лоры и Эдмунда волнующим событием, ведь они надеялись, что им покажут ее знаменитый телеграфный прибор. О нем говорили дома, когда родители узнали, что его установили на почте, и мама, которой доводилось видеть подобное устройство, описала его: оно походило на циферблат, но с буквами вместо цифр, «а когда поворачиваешь рукоятку, стрелка вращается, и можно составлять по буквам слова, которые передаются на стрелку циферблата в том почтовом отделении, куда адресовано сообщение, а там его просто запишут, вложат в конверт и вручат получателю».
– И тогда получатель узнает, что у него кто-то умер, – вставил Эдмунд.
– После того, как заплатит три шиллинга шесть пенсов, – добавил отец – с некоторой горечью, потому что в Ларк-Райзе поднималось возмущение против необходимости платить за доставку телеграммы столь гигантскую сумму. На конверте писали: «За наем человека и лошади 3 ш. 6 п.», и нужно было сразу найти и заплатить данную сумму, чтобы человек на лошади отдал телеграмму. Однако примерно в то же время трактирщик, которому надоело всякий раз, когда приходила весть о «скоропостижно скончавшемся» или «мирно отошедшем сегодня утром» дедушке, брате или кузене кого-нибудь из селян, одалживать по три шиллинга шесть пенсов без особой надежды когда-либо получить их обратно, совместно с несколькими соседями, в том числе отцом Лоры и Эдмунда, составил официальный и тщательно продуманный протест, адресованный главному почтмейстеру, в результате чего приехали люди с длинными мерными цепями, чтобы точно измерить расстояние от Ларк-Райза до почтового отделения в ближайшем городке. Выяснилось, что оно на несколько футов меньше, а не больше трех миль, свыше которых доставка телеграмм должна была оплачиваться! Эту довольно любопытную маленькую историю Лора поведала кузине Доркас.
– Подумать только, скольким беднягам пришлось заплатить такие деньги! Это же плата за целых полтора дня тяжелого труда, – таков был комментарий мисс Лэйн, и в тоне ее было нечто, заставившее девочку почувствовать, что, хотя ее кузины и называли мисс Лэйн чудачкой, подобная чудаковатость ей, Лоре, по душе.
Наружность мисс Лэйн Лоре тоже понравилась. Это была маленькая женщина лет пятидесяти, чем-то напоминавшая птицу, в шелковом сине-зеленом, как оперение зимородка, платье, с блестящими черными глазами, чуть длинноватым носом и черными косами, уложенными короной на макушке.
Знаменитый телеграфный прибор стоял в гостиной на маленьком столике у окна. При доме имелась небольшая типовая контора, где велась обычная почтовая деятельность, но телеграф был устройством слишком секретным и священным, чтобы выставлять его там напоказ. Когда прибор не использовался, наборный диск с латунными кругляшами напротив каждой буквы алфавита хранился под бархатным, собственного изобретения мисс Лэйн чехлом, напоминавшим чехол на чайник. Она сняла его, чтобы продемонстрировать детям аппарат, и даже позволила Лоре составить свое имя, нажимая латунные кругляши (но, разумеется, не поворачивая рукоятку, иначе, по словам кузины Доркас, на почтамте долго гадали бы, что происходит в Кэндлфорд-Грине).
Эдмунд предпочел телеграфной станции кузницу, а Молли – сад, где служанка Зилла собирала лопающиеся от спелости сливы. Лоре все это тоже понравилось, но больше всего ее очаровала сама кузина Доркас. Она была так сообразительна и умна, что, кажется, проникала в мысли собеседника прежде, чем он произносил хоть слово. Она показала Лоре весь свой дом, от чердака до подвала, и что это был за дом! Когда-то в нем жили родители мисс Лэйн и ее бабушка с дедушкой, и она находила удовольствие в том, чтобы сохранять все старое фамильное имущество в том виде, в каком она его унаследовала. Другие люди могли бы выбросить солидную старинную мебель и заменить ее гарнитуром с плюшевой обивкой, разными безделушками, расписными табуреточками и японскими веерами; но у Доркас хватило и вкуса, чтобы предпочесть им старый добрый дуб, красное дерево и латунь, и силы духа, чтобы отважиться прослыть старомодной. Так что напольные часы на кухне по-прежнему отбивали время, как и в день битвы при Ватерлоо. Огромный, тяжелый дубовый стол, во главе которого мисс Лэйн нареза́ла мясо для работников и служанки, сидевших на высоких и низких стульях, в зависимости от ранга, был еще старше. По легенде, его сделал прямо в кухне тогдашний деревенский плотник: стол был слишком велик, чтобы его можно было вытащить оттуда, не разобрав на части. В спальнях до сих пор стояли старые кровати с балдахинами, один из которых, в бело-голубую клетку, был соткан из пряжи, спряденной бабушкой мисс Лэйн на прялке, недавно извлеченной с чердака, починенной и водворенной в гостиной рядом с телеграфным прибором. На буфетных полках были выставлены оловянные тарелки и блюда, а между ними помещалось несколько фарфоровых изделий с синей росписью, чтобы, по выражению Доркас, «оживить вид»; на одном выступе углового камина, рядом с которым сидела Лора, разглядывая квадрат голубого неба, видневшийся между черными замшелыми стенами, лежали кремень и трутница, с помощью которых зажигали огонь до того, как в обиход вошли спички, а на другом стоял глубокий латунный сосуд с длинным выступом, который погружали в тлеющие угли, чтобы подогревать пиво. На каминной полке кра