– Утро вечера мудренее. Пока что у ваших не нашлось времени черкнуть ответ.
Зилла и работники пили чай на кухне. До конторы доносились звяканье чайных чашек и приглушенный гул их разговоров. Это была единственная трапеза дня, происходившая не под председательством мисс Лэйн. Чай разливала Зилла, однако служанка не занимала место хозяйки во главе стола – оно было священным; каждый раз, наполнив чашки, Зилла удалялась за свой столик. Во время других, более официальных приемов пищи беседу вели мисс Лэйн и старший кузнец, время от времени, если обсуждался вопрос местного значения, обращаясь к Зилле, тогда как подмастерья молча жевали в конце стола. За чаем, в отсутствие хозяйки, свободы было больше, и иногда в дружный хохот молодых работников врывался пронзительный смех Зиллы. Если веселья было в меру, его терпели, но однажды, когда кто-то из парней громко застучал чайной чашкой по столу и воскликнул (по утверждению мисс Лэйн, «заорал»): «Еще пинту, хозяйка!», дверь конторы распахнулась, и строгий, как у отчитывающей класс учительницы, голос потребовал: «Потише, пожалуйста!» Никто из них не негодовал, что с ними разговаривают как с детьми, и не возмущался, что молодых подмастерьев сажают на дальнем конце стола, а Зиллу – за отдельный столик. Для них все это было в порядке вещей. Для тогдашнего непробужденного поколения свобода значила куда меньше, чем хорошая еда, которой в доме было в избытке.
Чаепитие полноценной трапезой не считалось. Для работников, по заверению мисс Лэйн, оно было новшеством. Она помнила времена, когда в этот час в кузницу относили хлеб, сыр и пиво, и мужчины ели стоя. У них это называлось «послеполуденным па́ужином». Теперь их ждал щедро накрытый стол в доме. На тарелку каждому кузнецу клали ломтики хлеба со сливочным маслом, а также подавали так называемое угощение. «Какое угощение подадим мужчинам к чаю?» – почти ежедневно звучало в этом доме. Иногда на стол ставили бело-голубую миску с отварными свежеснесенными яйцами. Обычная порция составляла три яйца на человека, но «на всякий случай» готовили еще два-три яйца дополнительно, и в конце трапезы миска непременно пустела. В другие дни подавали зельц из свиных голов, в здешних краях именуемый «заливной головой», соленую сельдь, пирог со свининой или холодные сосиски.
Как только часы били пять, раздавался скрежет подбитых железными гвоздями сапог, и на кухню толпой вваливались кузнецы в кожаных фартуках с еще влажными после умывания под насосом во дворе лицами, неестественно чистыми на фоне измаранных роб. За едой они беседовали о лошадях, которых нынче подковали.
– Этот новый сквайров сивка чуть не куснул меня за ухо, чтоб ему провалиться. Конюху пришлось стоять рядом и держать этого дьяволенка.
Или:
– Бедная дряхлая Белоножка! Пора бы уж ей на пенсию. Нынче она задремала и едва меня не придавила, вот ведь. Как думаете-то, сколько ей уж стукнуло?
– Двадцать, никак не меньше. Еще отец мастера Эллиота ездил на ней на охоту, а он уже десять годков как помер. Но ты старуху Белоножку не хорони. Она будет таскать этот фургон еще лет пять. Ведь что ей приходится возить? Только молодого Джима, а он как перышко, ну, может, немного рыбы и пару свертков. Нет, поверь моему слову, старуха Белоножка еще нас переживет.
Или же толковали о погоде, урожае или каком-нибудь новом приезжем, выискивая в самых пустячных событиях хоть какие-то крупицы интереса, а в это время совсем рядом, за закрытой дверью, разгоралась куда более замысловатая деятельность.
В первый день в почтовой конторе Лора неловко мялась возле мисс Лэйн, страстно желая выказать свою готовность помочь, но не зная, с чего начать. Когда возник оживленный спрос на однопенсовые марки и вдобавок раздался телеграфный звонок, девочка робко попыталась продать одну марку, но ее мягко отодвинули в сторону, а потом объяснили, что она не должна трогать письма или продавать марки, пока не состоится некая таинственная церемония посвящения, которую мисс Лэйн именовала «приведением к присяге». Церемония должна было совершиться в присутствии мирового судьи, и было условлено, что на следующее утро Лора с этой целью отправится в один из местных особняков. И ей придется идти туда одной, ведь, пока она не присягнула, мисс Лэйн не может покинуть контору в рабочее время; посему Доркас выразила опасение, что Лора не поймет, в какую дверь звонить и что говорить в присутствии важного человека. О боже! Эта новая жизнь оказалась такой сложной!
Страх перед этим собеседованием преследовал Лору до тех пор, пока, по предложению мисс Лэйн, она не вышла прогуляться в сад, где, как ей было сказано, она всегда может дышать свежим воздухом, если в конторе наступает затишье. Девочка бывала в этом саду и раньше, но не в мае, когда тут вовсю цвели яблони и благоухали желтофиоли.
Одна часть сада соединялась с другой узкими дорожками, петлявшими между бордюрами высоких пышных клумб с нарциссами, примулами, незабудками и другими весенними цветами. Одна извилистая тропинка вела к ретираднику, расположенному в середине сада под сенью ореховых деревьев, другая – к огороду и находившейся за ним травянистой лужайке перед пасекой. Части сада разделялись между собой густыми зарослями кустарника с папоротниками, каперсами и купеной, настолько плотными, что длинная жесткая трава под кустами всегда была влажной. Хороший садовник назвал бы эти заросли неухоженными, но их тенистая зеленая прохлада была восхитительна.
К дому прилегал участок неправильной формы, полностью отведенный под цветы, которые росли не на клумбах или в бордюрах, а в полудиком изобилии. Там были и розы, и лаванда, и розмарин, и кустовая яблоня, на которой поздним летом поспевали маленькие полосатые красно-желтые яблочки, и астры-сентябринки, и книпхофии, и старомодные помпонные георгины, расцветавшие осенью, и пионы, и уже распускающиеся гвоздики.
Огород раз в неделю являлся обрабатывать один деревенский старик, а вот цветником никто не заведовал. Лишь сама мисс Лэйн время от времени надевала замшевые перчатки и высаживала несколько саженцев, да Мэтью мимоходом выдергивал сорняк либо привязывал растение к опоре, да подмастерья раз в год выбирались из мастерской, чтобы покопаться в земле и срезать сухие побеги. Между тем эти цветы чувствовали себя не хуже, чем на пышных клумбах, совершенные в своем несовершенстве.
Лора, приехавшая из местности, где часто испытывали нехватку воды, была поражена, обнаружив в саду не меньше трех колодцев: один под насосом, у заднего входа, снабжавший водой дом; «средний колодец» у двери кузницы, использовавшийся только для работы; и так называемый нижний колодец возле пасеки. Последний запирался на висячий замок. Его крышка была покрыта мхом, вокруг росла крапива. Когда-то он обеспечивал питьевой водой дом, но это было давным-давно.
История колодцев была известна каждому, кто имел какое-либо касательство к этому месту. Когда мисс Лэйн была еще совсем маленькой, никто и не подозревал о существовании того колодца, который находился рядом с домом, пока однажды некая гостья, явившаяся на чаепитие, не отправилась посетить то строение посреди сада, которое и по сию пору именовали «укромной будочкой». Лишь только она отошла на несколько шагов от задней двери, каменная плита на мощеной дорожке у нее под ногами провалилась, и несчастная обнаружила, что летит в пропасть. К счастью, она была женщиной крепкого телосложения и, расставив локти, сумела удержать верхнюю часть тела над землей, в то время как ноги ее болтались в пустоте. На крики гостьи вскоре прибежали и спасли ее, а поскольку современный метод лечения потрясения при помощи постельного режима и грелок был еще не разработан, мать Доркас, воспользовавшись тем, что было под рукой, щедро сдобрила чай пациентки ромом, и средство это подействовало столь хорошо, что, принимаясь за третью чашку, пострадавшая даже хихикнула и заявила:
– Эта вода намного вкуснее, чем та, из старого колодца!
Когда и почему колодец был заброшен, но не засыпан должным образом, так и осталось невыясненным. Бабушка и дедушка мисс Лэйн никаких сведений об этом не имели, хотя поселились тут в самом начале века, так что и они, и родители Доркас, и она сама в детстве тысячи раз ступали по нему, не подозревая о таившейся внизу опасности. Впрочем, все закончилось благополучно. После того как колодец был тщательно очищен, а вода исследована, он стал исправно обеспечивать дом, к тому же находился совсем рядом.
Когда в тот вечер Лора ложилась спать в своей новой маленькой спаленке с бледно-розовыми стенами, выцветшими ситцевыми занавесками и комодом, предназначенным только для ее вещей, она настолько устала, что нацарапала в своем новом дневнике всего одну строчку: «Сегодня, в понедельник, переехала жить в Кэндлфорд-Грин». После того как девочка забралась в постель, она услышала, как Зилла позвала кота, после чего, тяжело ступая, потащилась наверх. Затем поднялись мужчины, шаркая облаченными в чулки ногами, и, наконец, мисс Лэйн, постукивая высокими каблуками.
Лора села на кровати и отдернула оконную занавеску. Ни единого огонька, лишь тьма, плотная и сырая, напоенная ароматом влажной травы и садовых цветов. Вокруг царило безмолвие, если не считать резкого, внезапного свиста ветра в ветвях дерева рядом с кузницей. И такая тишина стояла всю ночь, разве только послышится топот копыт скачущей лошади, после чего раздается звон колокольчика у докторовой двери. В те времена на сельских дорогах не было привычного нам сегодня ночного движения.
IIНа службе ее величества
Собеседование, имевшее место на следующее утро, вопреки ожиданиям Лоры оказалось не таким уж страшным. Сэр Тимоти очень ласково улыбнулся девочке, когда лакей ввел ее в рабочий кабинет со словами:
– Простите, сэр Тимоти, юная особа с почты.
– Какие за тобой водятся грешки? Браконьерство, поджог стогов, мелкие кражи? – осведомился сэр Тимоти после ухода лакея. – Если ты и в самом деле так невинна, какой кажешься на вид, к длительному сроку приговаривать тебя не стану. Ну-ка, подойди!