– Такова жизнь! – вздыхала мисс Лэйн, когда до ее ушей доходило что-нибудь подобное, а однажды на одном дыхании, но более оживленно продолжила: – Хочешь еще пирога с джемом, Лора?
Лора была шокирована, ибо в ту пору полагала, что пирог следует хотя бы ради приличия отделять от драмы паузой. Ей еще предстояло узнать, что, хотя горе, утрату и боль разочарования суждено познать всем, если не сразу, то потом, близкие страдальца в какой-то мере облегчают бремя его скорби, а у людей, напрямую к этому не причастных, жизнь по-прежнему должна идти своим чередом.
Серьезных преступлений в Кэндлфорд-Грине не случалось. Об убийствах, кровосмесительстве, жестоких ограблениях – вещах, наводивших ужас, живо обсуждавшихся и способствовавших появлению разных теорий, но далеких от реальности, – его обитатели узнавали лишь из воскресных газет. Немногие местные судебные дела, скорее, приятно щекотали нервы, чем шокировали или огорчали.
Двум мужчинам были предъявлены обвинения в браконьерстве, и поскольку это произошло в поместье сэра Тимоти, он на время рассмотрения дела вышел из судейской коллегии. Но, как передавали, перед тем попросил других судей обойтись с преступниками помягче.
– Иначе, – якобы добавил он, – кому придется раскошеливаться на содержание их семей, пока они в тюрьме, если не мне?
Приговор был вынесен с должным учетом финансовых интересов сэра Тимоти. Данный случай не вызвал у публики ни пристального внимания, ни каких-либо разногласий. Все решили, что браконьер знает, на какой риск идет, а если ему кажется, что игра стоит свеч, что ж, пускай расплачивается за свои поступки.
Еще было дело человека, систематически воровавшего у соседа помои для свиней. Сосед, державший на участке в некотором отдалении от своего жилища нескольких свиней, покупал и привозил помои из какого-то кэндлфордского заведения. Вор в течение нескольких недель вставал спозаранок и каждое утро кормил свою свинью соседскими помоями; затем недостачу обнаружили, выставили караул и поймали похитителя с черпаком в руке.
– Грязное, подлое ухищрение! – негодовали обитатели Кэндлфорд-Грина. Две недели тюремного заключения показались им слишком коротким сроком.
А вот дело Сэма и Сьюзен заставило многих соседей разругаться, а друзей разойтись. Эти молодые супруги с тремя маленькими детьми, насколько было известно, всегда жили мирно, пока однажды вечером между ними не вспыхнула ссора, в ходе которой Сэмми, парень сильный и рослый, набросился на свою хрупкую миниатюрную жену и жестоко избил ее. Когда об этом прознали, что произошло почти сразу, ведь такие кровоподтеки и фонарь под глазом, как у Сьюзен, долго скрывать невозможно, все страшно возмутились. Не то чтобы синяк под глазом жены был в Кэндлфорд-Грине зрелищем совершенно незнакомым, хотя и являлся редкостью, поскольку большинство местных умели улаживать семейные ссоры, если таковые возникали, келейно, но на сей раз негодование было вызвано несоразмерностью габаритов мужа и жены. Сэмми был очень большой, высокий и могучий, а Сьюзи такая тоненькая и по-детски слабая, что каждый, кто слышал про ее заплывший глаз или видел его, немедленно восклицал:
– Какой задира!
До поры до времени общественное мнение было единодушно.
Но Сьюзи отнеслась к своему избиению не так, как прочие. Другие жены, появляясь на людях с синяком, всегда рассказывали, что кололи дрова, а одно полено случайно подскочило и угодило в лицо. Это объяснение было столь же понятно и общеупотребительно, как и «Меня ни для кого нет дома» у светских дам, и благовоспитанность требовала принимать его за чистую монету. Но Сьюзен вообще не давала никаких объяснений своему состоянию. Как всегда быстрая и решительная, она сновала возле коттеджа, занимаясь повседневными делами, и не просила у соседей ни сочувствия, ни совета. Минуло несколько дней, прежде чем стало известно, что Сьюзен с подбитым глазом и свежими синяками отправилась в полицейский участок в Кэндлфорде и заявила на Сэмми.
Уж тут-то в Кэндлфорд-Грине нашлось о чем поговорить, и пересудам не было конца и краю. По признанию некоторых людей, они были в ужасе оттого, что такой бугай, как Сэм, оказался таким грубияном и поднял лапищу на свою прелестную маленькую женушку, добрую мать и образцовую хозяйку, безусловно, слишком хорошую для него. Они считали, что Сьюзен поступила совершенно правильно, обратившись в полицию. Показала, значит, характер! Другие утверждали, что она сущая мегера, как и все маленькие белобрысые худышки, и кто знает, что там приходилось терпеть этому бедолаге, ее мужу. Она заклевала Сэма, это точно, пилила каждую минуту, когда он был дома, а коттедж содержался в такой безумной чистоте, что несчастный был вынужден снимать черную от угольной пыли одежду в сарае и мыться, прежде чем ему позволяли садиться ужинать. Тотчас образовались две партии. Одна записала Сэма в дикари, а Сьюзен – в героини, другая же если и не считала Сэма героем, то, во всяком случае, утверждала, что обращались с ним дурно, а Сьюзен настоящая дрянь. В этом деле одна семейная перепалка породила множество ссор.
Но у Сьюзен был припасен для соседей еще один сюрприз. В надлежащий срок Сэм предстал перед судом и был приговорен за избиение жены к месяцу тюремного заключения. Сьюзен вернулась из суда домой и, опять ни слова никому не сказав о своих намерениях, усадила троих малышей в коляску, заперла дом и отправилась в кэндлфордский работный дом, на пребывание в котором, как выяснилось, имела полное право, поскольку осталась без официальных средств к существованию, пока ее муж сидел в тюрьме. Женщина вполне могла продолжать жить дома, потому что торговцы предоставили бы ей кредит, а соседи помощь, или поселиться у своих родителей в соседнем селе, но она сама выбрала свой путь. Этот шаг лишил Сьюзен многих преданных сторонников, которые с нетерпением ждали возможности поддержать ее своим сочувствием и материальной помощью, а хулителей заставил еще ожесточеннее ее осуждать. Впоследствии она заявляла, что сделала это, дабы пристыдить Сэма, и, без сомнения, преуспела в этом, ведь его унижение, должно быть, усугублялось тем, что содержание его жены и детей легло на приход. Однако время, проведенное в работном доме, по-видимому, стало наказанием и для Сьюзен. Общеизвестно, что жизнь в подобных заведениях для респектабельной молодой женщины отнюдь не сахар.
Впрочем, закончилась эта история благополучно. Возвращение воссоединившегося семейства в свой дом после того, как истек срок заключения Сэма, запомнилось Лоре на всю жизнь. Супруги прошествовали мимо почты, приветливо беседуя друг с другом, Сэм толкал перед собой коляску, а Сьюзен тащила сетку с разными лакомствами, которых они накупили по дороге домой, чтобы отпраздновать второе новоселье. Малыши сжимали в ручонках игрушки, один мальчуган дудел в жестяную дудку, извещая о своем приближении окружающих. Впоследствии Сэмми сделался образцовым супругом, едва ли не чрезмерно нежным и внимательным, а Сьюзен, по-прежнему державшая бразды правления в своих руках, старалась не слишком их натягивать, чтобы не ущемлять мужа.
В свое время большое волнение вызвал семейный спор из-за земли. Один местный старик много лет назад унаследовал от родителей коттедж и два небольших поля, которыми до поры до времени пользовался безо всяких возражений. Затем племянница этого человека, дочь его давно умершего младшего брата, заявила свои притязания на часть земель, которая, как она утверждала, по закону должна была достаться ее отцу. Требование это не имело под собой оснований, ибо по завещанию дом и земля были оставлены старшему сыну, который всегда жил с родителями и помогал им управлять небольшим хозяйством. Отец Элайзы унаследовал небольшую сумму денег и кое-какую мебель. Очевидно, женщина считала, что, хотя деньги и мебель могут быть оставлены по завещанию в соответствии с волей завещателя, земля должна делиться между всеми сыновьями поровну. Будь это даже и справедливое требование, по истечении срока давности его надлежало урегулировать в суде, но Элайза, будучи особой самоуверенной и властной, решила присвоить себе землю силой.
В то время она жила в другой деревне, и ее дядя впервые узнал о намерении племянницы, когда однажды утром на одном из полей появилась артель работников и начала уничтожать живую изгородь. По их словам, им было велено подготовить участок под новый коттедж, который владелица земли миссис Киббл собиралась здесь возвести. Старый Джеймс Эшли был человек миролюбивый, убежденный методист, и пользовался в Кэндлфорд-Грине большим уважением, но такой афронт, ясное дело, вызвал у него приступ гнева, и работников немедля отправили заниматься более законными делами. Но то было только начало раздора, длившегося целых два года и весьма развлекавшего непричастных к нему людей.
Племянница Эшли, высокая, довольно красивая женщина, носившая длинные золотые серьги и часто щеголявшая в красной шали, заявлялась в Кэндлфорд-Грин примерно раз в неделю. Она неизменно отказывалась заходить в дом, чтобы спокойно все обсудить, как предлагал ей дядя, а вместо этого располагалась на участке, который называла своим, и орала. Громогласность миссис Киббл и людское любопытство вполне обеспечивали ей аудиторию, но для пущей надежности она обзавелась старомодным обеденным колокольчиком, служившим для того, чтобы объявлять о ее прибытии, а также заглушать любые возражения оппонента. Бедному старику не оставляли никаких шансов в этом противоборстве. Участие в шумных перепалках противоречило как его характеру, так и религиозным убеждениям. Зачастую мистер Эшли уходил в дом, запирался и опускал шторы, явно надеясь, что племяннице скоро надоест выкрикивать оскорбления, если он покажет, что не обращает на них внимания. Когда Элайза произносила нечто такое, что нельзя было оставить без ответа, старый Джим открывал дверь, высовывал голову и сдержанно протестовал, но, поскольку все, что он говорил в такие моменты, заглушал звон колокольчика, его слова почти не оказывали воздействия ни на мнение деревни, ни тем более на поведение его племянницы.