Новый дом из-за тонких стен и плохо подогнанной деревянной обшивки мог оказаться сырым и насквозь продувался сквозняками, а сад за домом, прежде являвшийся частью топкого, кочковатого луга и оставленный застройщиком в почти первозданном состоянии, разумеется, превращался, по выражению мужа, в «головную боль»; зато жена наслаждалась престижными роскошествами в виде шикарной входной двери с медным молотком, эркера в гостиной и кухонного водопровода. Плюс реноме обитательницы «виллы».
Хотя задачу обустройства сада за домом спекулянт-застройщик сваливал на жильцов, небольшой газон перед домом разбивал он сам, уложив вокруг небольшой центральной клумбы несколько футов дерна. Этот скромный палисадник был огорожен узорчатой чугунной решеткой, к входной двери вела дорожка, мощенная красно-синей плиткой. За палисадником, у края тротуара, были высажены молодые деревья; некоторые из них уже погибли, другие готовились зачахнуть, однако на самой популярной и застроенной улице осталось достаточно деревьев, чтобы оправдать ее название – Каштановая аллея.
В Лорины времена в нескольких «виллах» проживали честолюбивые семейства, переехавшие сюда из Кэндлфорд-Грина; еще больше домов было занято кэндлфордскими клерками и лавочниками, любившими сельскую жизнь или желавшими снизить расходы на жилье. Шесть шиллингов в неделю за пятикомнатный особняк, разумеется, не были непосильной платой, но, без сомнения, окупали издержки, которые понес застройщик, он же владелец этих домов. Лорин кэндлфордский дядюшка, тоже строитель, утверждал, что «виллы» сооружены из старых, подержанных материалов, без надлежащих фундаментов, и первый же сильный ветер снесет половину из них; его пессимизм, возможно, объяснялся профессиональным соперничеством, хотя справедливости ради следует упомянуть, что он не кривил душой, когда, хмурясь и качая головой, заявлял:
– Никогда не возьмусь за дешевую работу. Это не по моей части.
Дома на Каштановой аллее выстояли и, вполне вероятно, стоят там и посейчас, сдаваемые внаем работникам, зарабатывающим ныне втрое больше и вносящим утроившуюся арендную плату; каштаны давно выросли и усыпаны цветущими свечками, а в каждом саду за домом высится радиомачта. Новые жильцы въехали в только что построенные «виллы», едва успела высохнуть краска, повесили на окнах кружевные занавески, подхватив их голубыми или розовыми лентами, и вывели на воротах самостоятельно выбранные ими названия: «Чатсуорт», «Неаполь», «Солнечный уголок» или «Херн-Бей».
Лора, хотя и сознавала, что предает «ремесло», представителями которого были ее отец и дядя, все же считала дома на Каштановой аллее стильными. У нее было достаточно вкуса и чувства юмора, чтобы понимать, что названия некоторых «вилл», выбранные для них жильцами, нелепы (из последних можно вспомнить «Балморал»), но не видела ничего плохого в широких голубых и розовых лентах, которыми подхватывали занавески, хотя сама предпочла бы зеленые или желтые. За исключением бывших сельчан, которых Лора хорошо знала, «виллы» в основном снимали новые представители нижней прослойки среднего класса, с которыми ей предстояло столкнуться гораздо позднее.
Первым знакомством с этим новым для нее образом жизни девушка была обязана миссис Грин из «Хижины», жене клерка кэндлфордского почтового отделения. Лора познакомилась с мужем миссис Грин по работе, тот представил ее своей жене, после чего она получила приглашение на чай.
«Виллу» Гринов отличали от других только название и папоротник венерин волос, стоявший у окна гостиной на маленьком столике, точно посередине между пышными занавесками, вместо обычной аспидистры. Хозяйка дома сказала, что аспидистры слишком заурядны, и вскоре выяснилось, что она испытывает огромную неприязнь к заурядным вещам и особенно заурядным людям. Люди, живущие рядом, говорила миссис Грин Лоре, «жутко заурядные». Сосед был приходящим садовником (она называла его «неотесанным»), а его жена, развешивая белье, надевала мужнину матерчатую кепку. Они с утра до вечера жарили селедку, и запах ее был «просто омерзительным». Миссис Грин считала, что домовладелец должен быть более взыскателен при выборе жильцов. Лора, привыкшая к обыкновениям тех людей, которых миссис Грин называла «неотесанными», и сама любила на ужин хорошую копченую селедку, поджаренную на углях, а потому была удивлена, услышав такое. Девушка испугалась, что ее тоже сочтут заурядной; однако бояться не стоило, потому что эту даму она вообще не интересовала, разве как обладательница глаз и ушей.
Миссис Грин, невысокой белокурой женщине, еще не исполнилось тридцати лет, и ее можно было бы счесть хорошенькой, если бы не сходившее с ее лица озабоченное выражение, заострявшее черты и уже стиравшее румянец. Ей недоставало утонченности или, возможно, средств, чтобы посещать дантиста, и гнилые зубы она скрывала за тонкой полуулыбкой, для которой не требовалось разжимать губы. Но у нее по-прежнему были очень красивые, ухоженные волосы, а также прекрасные руки, которые она после мытья чайных чашек мазала кольдкремом.
Супруг миссис Грин тоже был невысок и белокур, однако манеры у него были более простые, а выражение лица более открытое и искреннее, чем у жены. Когда он смеялся, то смеялся в голос, и тогда миссис Грин укоряюще смотрела на него и с болью в голосе восклицала: «Альберт!» В отличие от жены мистер Грин неважно владел искусством соблюдения приличий: если она, по ее собственному выражению, утратила прежнее положение в обществе, поскольку родилась в семье, которую несколько расплывчато именовала «благородной», то он начал зарабатывать на жизнь разносчиком телеграмм и постепенно возвысился до нынешнего положения, которое, хотя и было весьма скромным, в те дни считалось достижением. Сам по себе мистер Грин был простым, приятным человеком, он с удовольствием работал бы в своем саду, а потом сидел бы в одной сорочке и пил чай с копченой селедкой или консервированным лососем. Но его угораздило жениться на женщине благородного происхождения, и та, не жалея сил, прививала ему собственные понятия.
Супруги трогательно гордились своим домом, и Лоре во время ее первого визита продемонстрировали каждый его уголок, включая содержимое шкафов. Внутри «вилла» была обставлена в соответствии с ее архитектурным стилем. В гостиной, которую Грины называли «залой», имелся полный мебельный гарнитур с зеленой гобеленовой обивкой, на полу лежал зеленый ковер, правда, не совсем подходящего к обивке оттенка. На маленьких столиках стояли фотографии в затейливых рамках, на стенах висели картины, иллюстрировавшие историю отношений унылой на вид парочки: «Встреча влюбленных», «Письмо», «Ссора влюбленных» и «Поженились». В комнате не было ни книги, ни цветка, ни даже сдвинутой с места подушки, которые указывали бы на то, что здесь кто-то живет. Собственно, здесь никто и не жил. Это был скорее музей, храм или мебельный салон, чем гостиная. Воскресными вечерами супруги чинно усаживались в эркере и глазели на проходящих мимо соседей, а обедали и остальное время проводили в кухне – гораздо более уютном помещении.
В спальне, размещавшейся над гостиной, стояли модный туалетный столик «герцогиня» и гардероб с высокой зеркальной дверцей. Эти предметы обстановки миссис Грин назвала «новейшими» – данный эпитет она применяла и ко многим другим ценным вещам, которые считала образчиками стиля и элегантности. Лоре, знакомой лишь с простой обстановкой своего родного коттеджа и солидной, но старомодной комфортабельностью домов мисс Лэйн и своих кэндлфордских родственников, приходилось верить этому на слово. Люди, которых она знала до этого, просто обставляли свои дома тем, что у них имелось или получалось раздобыть, старые вещи соседствовали с новыми, и лишь иногда удавалось прикупить несколько ярдов нового мебельного ситца или ведерко краски, чтобы навести лоск. Поэтому они, ясное дело, не похвалялись своими домами, разве что иногда демонстрировали какую-нибудь ценную реликвию, которая «принадлежала еще бабушке» или «хранилась в нашей семье много-много лет».
В доме Гринов подобных вышедших из моды вещей не было; вся обстановка была куплена ими самими при новоселье или позднее; и дата покупки, и даже цена являлись темами для бесед. За гарнитур в зале отдали семь фунтов, за тот, что в спальне, – десять! Лора была поражена; но, с другой стороны, подумала она, Грины вполне обеспечены; недельное жалованье мистера Грина составляло, должно быть, не меньше двух фунтов.
Все содержалось в прекрасном состоянии: мебель и полы тщательно были отполированы, окна сверкали, занавески и стеганые покрывала без единого пятнышка, маленькая кухня в задней части дома являла собой образец опрятности. Впоследствии Лора узнала, что миссис Грин загоняла себя почти до смерти. У нее был всего один ребенок, а дом ненамного просторнее кэндлфорд-гринских коттеджей, но трудилась она вдвое усерднее, а энергии тратила вдесятеро больше, чем обитательницы коттеджей. Те, стоя у своих порогов со скрещенными на груди руками и наслаждаясь пересудами с соседкой, часто жаловались, что женскую работу вовек не переделать; но пока они сплетничали, такие вот миссис Грин занимались делом, а пока они «чаевничали» в доме, эти трудолюбивые пчелки, натянув перчатки, полировали серебро. Ибо вилки, ложки и прочие металлические предметы, имевшиеся у Гринов, разумеется, именовались «серебром», даже если ни на одном из них не было никаких проб.
За чайным столом главным объектом похвальбы становилась единственная дочь Гринов. Дорин было семь лет, и, по словам ее родителей, никогда в мире не бывало и больше не будет такого умного ребенка.
– До чего же смышленая! Только послушай, что она недавно сказала.
И сказанное девочкой немедленно повторялось, а сама она тем временем застенчиво жевала пирог. Дорин, прелестное, благонравное дитя, всегда нарядное и ухоженное, была не настолько избалована, как можно было ожидать. Родители ее обожали, и Лора была поражена, услышав, как один из них сказал, а другой повторил, что детей они больше иметь не намерены. Не намерены? Разве можно на это повлиять? Если у женатых людей рождался один ребенок, за ним почти всегда следовали другие – в большинстве случаев множество других детей. Порой при Лоре мать седьмого или восьмого ребенка выражала надежду, что этот будет последним («прошу тебя, Господи»), но девушка никогда раньше не слышала, чтобы кто-нибудь уверенно заявлял об этом. Мисс Лэйн, когда ей пересказали этот эпизод, ответила, что она невысокого мнения о Гринах, раз они позволяют себе так разговаривать с девочкой Лориного возраста, но, если уж на то пошло, отрадно, что в наши дни люди научились ограничивать численность своих семей.