Нормальные дети с ненормальной судьбой
Часто, наблюдая за ребенком из детского дома, окружающие думают: «Ненормальный какой-то!». Он и в самом деле может вести себя странно и пугающе. Иногда кажется «пожившим», значительно старше своего возраста, порой, наоборот, ведет себя как маленький. Вот он на перемене курит в туалете, сплевывая на пол и ругаясь басом, а через полчаса на уроке совершенно по-детски плачет из-за сломавшегося карандаша. Весь он какой-то нескладный, неровный, словно куски его личности не ладно пригнаны, а набросаны кое-как и углы торчат наружу[5].
Но когда узнаешь все, о чем говорилось в этой главе, начинаешь понимать, что это не ребенок ненормальный. Это обстоятельства его жизни были ненормальными[6]. И он, как мог, приспособился к ним. В романе Виктора Гюго «Человек, который смеется» рассказывается о компрачикосах – преступниках, которые похищали детей и уродовали их, чтобы потом продавать в бродячие цирки на потеху публике. Они помещали маленького ребенка в специальный сосуд. Тело росло, стенки сосуда сдавливали его, и все кости, мышцы, связки деформировались, приспосабливаясь к обстоятельствам. Так из здорового малыша вырастал карлик, горбун, уродец. Или не вырастал – не сумев приспособиться и стать «ненормальным», ребенок просто умирал. Для детей, оставшихся без родителей, роль такого «компрачикоса» играет сама жизнь. Все его странности – это всего лишь нормальная реакция на ненормальные обстоятельства существа, которое хотело жить. И победило – иначе ребенок не пришел бы в ваш класс и не стоял бы сейчас перед вами. Остается только поблагодарить судьбу за эту его силу, гибкость, терпение. Эти же качества позволят ему, как только жизнь наладится и среда станет благоприятной, наверстать многое из упущенного, выправиться, раскрыться. Если, конечно, окружающие будут относиться к нему по-человечески, а не как зеваки в балагане, которые, тыча в него пальцами, кричат: «Смотрите, какой урод!», и уводят своих детей подальше.
К счастью, с одним конкретным ребенком не может произойти сразу всех перечисленных выше бед и событий. В прошлом у каждого из них было немало хорошего. Возможно, мама забывала покормить ребенка, когда была пьяная, но в периоды просветлений заботилась о нем и придумывала интересные игры. Возможно, в доме ребенка была добрая, сердечная нянечка. Возможно, первые годы жизни в семье все было хорошо, и только потом начало разваливаться. Возможно, его отчим бил, но бабушка или брат, как могли, защищали. Так или иначе, у каждого есть свой позитивный ресурс, что-то светлое и хорошее в прошлом. А в настоящем – новая семья, новые друзья, новая жизнь.
Некоторые дети от природы наделены такой жизненной силой, таким стремлением расти и развиваться, что, как заговоренные, проходят сквозь все невзгоды без явных последствий. Может быть, именно такие дети были прообразами героев Диккенса и авторов сентиментальных романов? Там их хранили благородная кровь и благословение матери. Не знаю уж, что именно влияет, но иногда действительно кажется, что ребенка хранит ангел, и приемные родители потом удивляются – нас предупреждали о трудностях, а он – золотой мальчик!
Эта сбереженная ангелом-хранителем часть личности есть у каждого ребенка. Просто у одного она больше и с ним почти все в порядке. А у другого – меньше, может, особенно тяжело ему пришлось или ангел попался неопытный. Смотришь на такое дитя: все с ним не так. Несуразный какой-то, неправильный, неудобный, и самому ему несладко от своей искореженности, он буквально «места себе не находит» – ни на стуле, ни вообще в жизни. Но сохранный уголок души и у него обязательно есть. Его нужно найти и начать постепенно укреплять и расширять. Результаты будут ошеломляющие. Их в моей практике было множество: детей, которым ставили диагноз «умственная отсталость», а они хорошо заканчивали школу и колледж; детей с такими хроническими заболеваниями, которым врачи предрекали инвалидность, а потом удивлялись, куда делись все болезни; детей неуправляемых, расторможенных, агрессивных, которые потом становились ласковыми, контактными, готовыми помочь.
Следующая глава как раз об этом – о конкретных детях и их судьбах.
Как это бывает
Из многих десятков историй, с которыми мне приходилось сталкиваться в процессе работы, было трудно выбрать несколько. Некоторые из этих приемных семей прошли весь путь на моих глазах: я готовила их к приему ребенка, многое о них знала, волновалась, когда они знакомились, помогала пережить адаптацию. Другие взяли детей раньше и ко мне обратились в ситуации кризиса – уже с сигналом SOS. Признаюсь сразу, что ни одна из историй не взята прямо «с натуры», я объединяла в один сюжет несколько схожих, меняла не только имена, но и возраст детей, состав семей, конкретные обстоятельства жизни. Ведь мир тесен, и мне вовсе не хочется, чтобы внутренняя жизнь реальных людей была выставлена на всеобщее обозрение. Так что образы и членов приемных семей, и учителей здесь собирательные. Приведенные в этой главе истории – просто материал для размышлений, и, надеюсь, они помогут вам понять чувства ребенка и его приемных родителей, а может быть, подскажут, что можно в той или иной ситуации сделать, а чего – нельзя ни в коем случае.
В отношениях между приемным ребенком и его новыми родителями важно все: его прошлое, их прошлое, характеры и темпераменты, условия жизни, поведение окружающих, наличие у родителей подготовки, возможность обращаться за помощью к специалистам службы устройства (и готовность это делать). Я постаралась на конкретных примерах представить большую часть проблем, о которых говорилось в предыдущей главе, и выбирала именно те семьи, в жизни которых решающую роль – позитивную или негативную – сыграла школа и личность учителя. И в которых все, возможно, было бы по-другому, если бы иначе сложилось в школе.
Брось, а то уронишь!
Севе 11 лет. Симпатичный, сероглазый, немножко лопоухий, но ему идет. Сначала он с недоверием относился к идее найти ему семью. Дело в том, что некоторое время назад Севу уже брала к себе одна женщина, Клавдия. Они с первого дня знакомства друг другу очень понравились и были полны желания жить вместе.
Сначала все было замечательно. Сева очень старался, хотел больше времени проводить с новой мамой, все время крутился возле нее, приставал с вопросами. В доме только и слышалось: «Мам, смотри!». А посмотреть, в общем, было на что. Сева – мальчик живой и изобретательный. То на подоконник влезет – а окно открыто! – и ногами болтает. То кошку в школьный рюкзак запихнет и по квартире таскает. На самом деле, ничего особенного – обычные мальчишеские шалости. Просто их было слишком много – ведь Сева обладал завидной энергией, да еще находился в эйфорическом возбуждении от того, что теперь он живет дома, с мамой. Кроме того, как это часто бывает у детей из детского дома, он не очень умел справляться со своими эмоциями, которые захватывали его полностью. Он громко возбужденно разговаривал, кричал, размахивал руками, требовал внимания. В школе на него тоже жаловались из-за этого, ведь мальчика каждую минуту приходилось одергивать и делать ему замечания.
А Клавдия была уже немолода, да и темперамент у нее совсем другой. Ничего забавного в Севиных выходках она не находила и вообще не понимала, почему ребенок не может посидеть спокойно, никому не мешая. Она уставала, раздражалась, а направить Севкину энергию «в мирное русло» у нее не получалось. Сначала она просила его успокоиться, потом подолгу «пилила», затем обижалась и, наконец, начинала кричать, а то и отвешивала ему подзатыльник. Причем «воспитательные меры» до крика и подзатыльника Сева просто не замечал – монотонные нотации Клавдии оказывались за порогом его восприятия. Поэтому ругань доведенной до белого каления приемной мамы он воспринимал как совершенно неожиданное, ничем не объяснимое нападение – ведь он ничего плохого не делал, наоборот, было так весело, а она вдруг разоралась! Сева обижался в ответ, не слушался, грубил, убегал без спросу на улицу, не выполнял поручений по дому и даже начал курить.
Так прошло больше года. Периоды взаимной симпатии, хорошего настроения, когда они вместе обсуждали планы на будущее, становились все реже и все короче. Зато все больше было скандалов, слез и взаимных обид. Однажды Сева не пришел вечером домой. Клавдия ужасно волновалась, ходила его искать, а он явился далеко за полночь, в ответ на ее упреки только огрызался. Терпение женщины лопнуло, и она объявила Севе, что они расстаются. Так он снова оказался в детском доме. И твердил, что теперь-то он десять раз подумает, прежде чем идти в какую-то там семью. И чего он там вообще не видел… В детском доме, кстати, он вел себя вполне прилично, слушался воспитателей, более-менее прилежно учился и вообще как-то притих.
Патронатные воспитатели, которых мы нашли для Севы, были совсем не похожи на Клавдию (хотя тоже не очень молоды). Веселые, спортивные, энергичные, Оксана и Андрей вырастили своих троих хулиганистых мальчишек, поэтому кошка в рюкзаке их удивить не могла. Сева, несмотря на угрозы «десять раз подумать», сразу же, как их увидел, согласился с ними жить. Первые три дня он улыбался, слушался и с восторгом вникал во все детали новой жизни. Потом началось. Через неделю Оксана уставшим голосом рассказывала: «Он все время кричит. Слово вставить невозможно. Малейшее замечание – кидается вещами, хлопает дверью, орет так, что уши закладывает. Кричит, что мы злые, плохие, зря его взяли, и вся семья у нас идиотская, и все мы делаем не так, и над ним издеваемся. С понедельника он идет в новую школу, и я боюсь, что там будет».
Боялась Оксана не случайно. В этой школе Сева выдержал три дня. Затем устроил истерику на уроке после того, как учительница попросила его не мять тетрадь локтем. «Ну и заберите вашу тетрадь! Я все равно не могу нормально писать! И не лезьте ко мне!». И до конца урока просидел, положив голову на парту. Учительница предпочла не трогать его, надеясь, что позже все наладится. Еще через день Сева, не сумев решить пример, грубо выругался на весь класс. Учительница сделала ему замечание, он вскочил и выбежал из класса, пнув по дороге чей-то портфель. В понедельник Оксану вызвали в школу. Она молча слушала жалобы учительницы, не зная, что ответить. Ее сыновья, бывало, сбегали с уроков или получали двойки, дрались иногда, но истерик на уроках не устраивали.