Наталья решила пока ничего Тимуру не говорить, сначала узнать, куда можно перевести ребенка. До конца четверти оставалось две недели, а там – Новый год. Утром она немного поколебалась, не оставить ли Тимура дома, но ей нужно было на работу, на целый день оставлять ребенка одного не хотелось, да и не любил он один дома сидеть. Так что пошли, как обычно, в школу.
На работу ей позвонила учительница и срывающимся голосом велела «немедленно быть в школе». Наташа только успела спросить: «Что с Тимуром?» – в ответ услышала: «Приезжайте, сами все узнаете!». Когда она добралась до кабинета директора и увидела в углу Тимура, сжавшегося в комочек, подумала: «Слава Богу, жив». Потом директор рассказал, что произошло. С чего все началось, никто не знает. Охранник увидел, что в углу сцепились трое мальчишек – Тимур дрался сразу с двумя. Естественно, охранник подошел, чтобы их разнять, взял Тимура за шиворот, пытаясь оттащить. Тот был в такой ярости, что извернулся, прокусил охраннику руку до крови и разодрал ногтями лицо. Настолько сильно, что еле остановили кровотечение, чудом глаз не выцарапал. «А если бы он сделал это с ребенком? Ему-то ничего бы не было, он малолетний. А мне бы пришлось сидеть в тюрьме», – закончил свою речь директор. Он не кричал, не обвинял, просто говорил предельно усталым голосом. Наталья не знала, что отвечать и что делать. Пробормотав что-то невнятное, она взяла Тимура за плечо и вывела из школы. Ночью у него поднялась температура под 40, его рвало. Наталья вызвала «Скорую», и мальчика увезли в инфекционную больницу. Там он несколько дней провел в боксе, проверили все, что можно, но никакой инфекции не нашли. Температура спала, мальчик все время лежал, отвернувшись лицом к стене. У него с новой силой начался тик. «Видимо, сильное нервное потрясение, больше ничего не могу предположить» – пожал плечами врач и сказал, что мальчика можно выписывать.
За день до выписки Наталья пришла ко мне, и мы познакомились. Она брала Тимура не в нашем детском доме и раньше к психологам не обращалась – не было повода. Она не знала, что делать дальше, что говорить Тимуру, как быть со школой. Только плакала и спрашивала: «За что они его так? Он же был хороший! Ну, что он им сделал? А если бы он и правда кого-нибудь покалечил? А если бы убил? Как же нам теперь?». Я понимала, что ей нужно выговориться, чтобы завтра быть в состоянии нормально общаться с ребенком. Лишь через два часа поток слез иссяк, и мы стали вместе думать, как быть дальше.
Что происходит. Мы уже говорили о древней, на биологическом уровне заложенной в нас программе опасаться и не любить чужого. Чужого по крови, по внешнему виду, по манере поведения, по происхождению. Программа эта есть у каждого, но то, в какой степени она влияет на поведение человека, зависит от уровня его развития и от убеждений. Конечно, дети в этом отношении копируют взрослых. Причем копируют даже не их поведение – они, как маленькие антенны, улавливают мысли, чувства, отношение и «переводят» их в действия. Папа, который дома на кухне любит порассуждать о засилье «черно. пых», вряд ли станет говорить нечто подобное публично, на собрании. А его семилетний сын этих тонкостей не понимает и повторяет папины слова вслух где и когда угодно – это же папа сказал!
Конечно, дело не только в национальности. «Инакость», раненность, глубинное внутреннее неблагополучие ребенка с тяжелым началом жизни чувствуется еще очень долго после его попадания в новую семью. Даже если у этого неблагополучия нет ярких внешних проявлений вроде тиков, невнятной речи и вспышек агрессии, оно сквозит во всем облике и поведении ребенка и безошибочно считывается детьми и взрослыми. У окружающих срабатывает элементарная психологическая защита: этому мальчику плохо, с ним что-то не так, я это чувствую и не хочу быть с ним. Потому что если быть с ним, надо что-то с этим делать, как-то к этому относиться, а я не знаю, не могу, не хочу, своих проблем полно. Пусть он уйдет куда-нибудь. Люди словно боятся заразиться несчастьем и шарахаются от такого ребенка, как от прокаженного. Сам по себе этот импульс нормален. У нас у всех есть инстинкт самосохранения, в том числе и душевного. Мы все хотим покоя и комфорта, а вовсе не лишних переживаний и лишней ответственности. Важно, как мы себя при этом ведем.
Все осложняется тем, что ребенок и сам дает все основания для нелюбви. Он действительно проблемный, а в ситуации отвержения даже те трудности в его поведении, которые сгладились было в семейной жизни, проявляются с новой силой. Он – «гадкий утенок», да еще какой гадкий, и совсем не отвечает нашим представлениям о «мальчике из хорошей семьи». Вопрос в том, кто тут принимает решения: наш разум, наша человечность или программы-импульсы?
Конечно, Наталья совершила большую ошибку, не рассказав учительнице о том, что ребенок всего полгода как из детского дома. Ведь у той действительно сложилось впечатление, что мать избаловала сына, не научила его нормально себя вести, не озаботилась даже развитием его речи, а теперь сдала с рук на руки учителю – как хотите, так и учите! В этом своем праведном гневе педагог, конечно, могла преувеличенно болезненно воспринимать все Тимуровы фокусы. Возможно, знай она подлинную историю мальчика, многое бы виделось ей по-другому, а главное, к приемной маме она бы не относилась враждебно.
Хотя возможен и иной сценарий. Наталья в ответ на свой рассказ услышала бы что-нибудь вроде: «Зачем вам это было нужно? Вы что, не знаете, что это за дети?», и детдомовское прошлое Тимура могло стать еще одним аргументом в пользу того, что ребенок «неадекватный» и «ему здесь не место». Такое тоже встречается, хотя, надо сказать, с каждым годом все реже. На самом деле и это было бы полезно – ведь если бы при первой встрече учительница проявила неприязнь к «детдомовским» или «понаехавшим», это стало бы для Натальи сигналом к тому, чтобы поискать другого педагога, другой класс.
Усугубило ситуацию и отношение Натальи к школе и учителю. По сути, она с самого начала не доверяла ей и опасалась, что Тимура обидят, никогда не пробовала наладить сотрудничество, а только оборонялась или – в крайней ситуации – нападала сама. Наверное, это связано с ее собственным травматичным детским опытом – недобрых учителей, к сожалению, всегда хватало.
Что касается учительницы, вовсе не факт, что она убежденный ксенофоб и вообще злой человек. Вполне возможно, она была не очень опытна, не обладала умением управлять детским коллективом и просто не справилась с ситуацией. А когда дело зашло далеко и Тимура по-настоящему невзлюбили, ей стало казаться, что единственный выход – удалить из класса источник раздражения. Тут, кстати, она ошибалась. Если в коллективе уже есть опыт травли, если в нем создалась и закрепилась роль «козла отпущения», после изгнания первого исполнителя этой роли она перейдет к другому ребенку. И пару собраний спустя, возможно, как раз сын этого представительного папы (наверняка мальчик несколько избалованный, импульсивный, склонный к агрессии) окажется в фокусе возмущенного обсуждения «общественности». Хотя на самом деле это связано не с особенностями конкретного ребенка, а с тем, какие отношения (с подачи или при невмешательстве учителя) сложились между детьми.
Что можно сделать. Я посоветовала Наталье прочитать мальчику вслух сказку «Гадкий утенок» и посмотреть вместе замечательный мультик «Лило и Стич» – кстати, посмотреть его я советую всем, кто хочет разобраться в проблеме «других детей». Это потрясающе добрый, при этом совсем не слащавый и очень психологически точно сделанный мультфильм. Там девочка-сирота Лило встречает злобного монстра, специально созданного, чтобы разрушать все вокруг. Но Лило очень одиноко, ей нужен друг, и она не задумываясь объявляет чудище своим песиком. Любит его, заботится о нем, относится к нему как к члену семьи. И тому ничего другого не остается, как стать этим членом семьи, поскольку он тоже был очень одинок. К тому же у девочки такой характер, что раз уж она решила, что ты славный песик, лучше сразу соглашаться – спорить бесполезно.
Что можно было бы порекомендовать в этой ситуации учителю?
• Самое главное – помнить: положение ребенка в классе вплоть до подросткового возраста на 90 % зависит от того, как к нему относится учитель. А у первоклашек – на все 100. Поэтому решить проблему было на самом деле совсем несложно, стоило только подать ребятам знак, что Тимур нравится учительнице, что у него что-то (неважно что, хоть с доски вытирать) получается лучше всех, что он важен и нужен в классе. Один, два, три таких сигнала, и ребята очень быстро бы забыли, какая там у него фамилия, а Тимур стал бы намного более терпеливым. В этом возрасте авторитет учителя несоизмеримо выше авторитета сверстников и даже авторитета родителей, и именно сейчас важно уловить момент и не допустить формирования в детском коллективе роли «козла отпущения», «гадкого утенка». Классу к шестому это будет сделать намного труднее, ведь для подростков голос учителя – совещательный. А пока дети, как маленькие локаторы, считывают реакцию педагога и автоматически перенимают его отношение к одноклассникам. Ваша задача – просто подать правильный сигнал.
• Если в классе есть ребенок, рядом с которым действительно опасно находиться другим детям (необязательно приемный), решение о его судьбе следует принимать вместе с коллегами и администрацией школы, не привлекая для этого «общественность». Не превращайте тяжелое, но необходимое административное решение в акт коллективного осуждения и изгнания «паршивой овцы». Отверженность и озлобленность сцеплены друг с другом, одно непременно вызывает другое. Надеюсь, ни вы, ни возмущенные родители не хотите, чтобы впоследствии подросший и доведенный до крайней степени озлобления ребенок встретил их собственных «нормальных» детей где-нибудь в темном углу.
• Постарайтесь не оттолкнуть от себя родителей проблемного ребенка, вовлеките их в сотрудничество, вместе разработайте варианты выхода из ситуации, помогите ему информацией, посоветуйте обратиться к специалистам. Иногда немотивированная агрессия у детей бывает связана с органическими заболеваниями мозга, и чем раньше проведено обследование и начато лечение, тем лучше результат.