Так сложилось, что тема детей из детского дома в нашем обществе долго была под запретом. В обществе развитого социализма несчастных детей, детей-сирот не должно быть по определению (так же, как их пьющих родителей). Поскольку они все же были, их содержали в резервациях – детских домах и интернатах, где были свои школы, врачи, детские площадки. Поэтому среднестатистический человек мог за всю жизнь ни разу не увидеть детдомовского ребенка.
Представление большинства людей о таких детях сводится к набору мифов, слухов и сентиментальных сюжетов из фильмов, а их на эту тему много. Ведь ничто так не трогает сердца людей, как образ одинокого, потерянного ребенка, после долгих мытарств вновь обретшего семейный уют и любовь родителей. Одних романов на этот сюжет тысячи, а уж сколько «чернушных» или, наоборот, слезных газетных статей и рассказов «одной знакомой» – не сосчитать. Очень трудно бывает пробраться сквозь весь этот бурелом к сути дела. Вот только два образа сироты, сложившихся в массовом сознании.
«Оливер Твист».Согласно канону сентиментальной литературы, ребенок-сирота – сам по себе очень хороший (разве что немного чумазый). Добрый, тонкий, честный, готовый всем сердцем полюбить того взрослого, который позаботится о нем. Хранимый благословением матери (вариант: благородным происхождением), он чудесным образом выносит из опыта сплошных обид и притеснений высокие помыслы и твердые моральные устои. Все, что нужно этому ребенку – чтобы на его пути встретился наконец добрый человек, умыл, научил манерам и отдал в школу. А уж сирота будет благодарен и оправдает доверие. В конце окажется, что эти добрые люди и есть его настоящие родственники и ребенка просто потеряли (украли) в детстве. Так что он даже и не приемный, а «законный».
Очень трогательно. Жаль, на самом деле так не бывает – чтобы ребенок ничего хорошего не получил от жизни, а стал хорошим. Если он хороший, – значит, его прошлое не столь безрадостно, либо в настоящем (в новой семье) он уже получил достаточно любви и помощи.
«Франкенштейн».Прямо противоположный образ: ребенок, взятый в семью, – пригретая на груди змея. Этот «неправильным образом полученный» ребенок в некотором смысле оборотень. Что ни делай, как хорошо к нему ни относись – толку не будет: «Сколько волка ни корми, он в лес смотрит». Он будет всех ненавидеть и всегда мстить за свою несчастную судьбу: «Когда ласкали вы детей своих, я есть просил, я замерзал…», далее по тексту. Такой ребенок станет пользоваться добротой и лаской приемных родителей – святых людей, пожалевших сироту, а потом вырастет и коварно обманет их, начнет вымогать деньги, наведет банду на их квартиру, а то и их самих «закажет» киллеру ради наследства. И уж точно не подаст стакан воды (разве что с ядом).
Очень страшно. Самое печальное: так в жизни иногда бывает, хотя совсем по другим причинам, о которых мы поговорим в следующей главе.
Конечно, я намеренно привела эти полярные стереотипы в таком утрированном виде. Но можно ли поручиться, что от них свободно сознание даже самого образованного, широко мыслящего человека? Мифы только тогда бывают устойчивыми, когда отвечают внутреннему запросу людей[1].
На досознательном, животном уровне всем нам присуще чувство страха перед чужим, не принадлежащим к семье (прайду, стае). Кто знает, что от чужого ожидать… Скорее всего, ничего хорошего. Возможно, он конкурент – претендует на еду, территорию. Может быть, это хищник, который нападет неожиданно. Или просто опасен – ядовит, например. Лучше его прогнать поскорее или самим убежать. Очень многое в нашем отношении к «чужим» детям, детям «из-за забора», из другой, неблагополучной жизни определяется именно этой глубинной программой. (Неприятие чужого можно увидеть даже в сентиментальном мифе про «бедную сиротку». Сама по себе жалость есть отношение к существу низшему, ущербному, неравному. Не случайно в романах и сериалах сиротка обычно в конце концов оказывается родным ребенком, когда-то потерянным. Так это противоречие благополучно разрешается, и всем становится спокойнее.)
Дело осложняется тем, что на сознательном уровне у нас тоже есть основания для неприятия чужого. В наше время дети оказываются одинокими не по воле злого рока, а по причине алкоголизма, жестокости, безответственности их пап и мам. То есть эти дети – еще и представители иного социального слоя, где другие нормы поведения, другие ценности, другие отношения. Как говорится, «два мира, два образа жизни». Люди «не нашей среды» воспринимаются не просто как «другие», а как «неправильные», «неприятные», «неразвитые», «аморальные». Если называть вещи своими именами, как существа низшего сорта. Человек воспитанный, конечно, старается эти чувства не проявлять, но глубоко внутри они есть почти у каждого.
Все это заложено на уровне генетической и социальной программ, и винить здесь себя совершенно не за что. Вопрос в том, что с этими программами делать. Потому что они, к сожалению, далеко не безобидны. Именно они заставляют нас, общаясь с ребенком из детского дома, внутренне отвергать его, не принимать, а то и бояться. Ничего хуже для ребенка придумать нельзя, а уж для ребенка-сироты – тем более. Ему нужны от взрослых любовь и уверенность, подобно тому, как растению нужны солнечные лучи и хорошая почва.
Любые отношения – это сцепление чувств людей, их действий, слов, жестов, которые подогнаны друг к другу, как детали в пазле. «Каков привет, таков и ответ». Транслируя ребенку свою, пусть подсознательную, неприязнь, в ответ получим ненависть. Транслируя страх, получим неуправляемость. Транслируя недоверие, получим изворотливую ложь. Транслируя сентиментальную жалость, получим наглость и манипуляции. Мы можем контролировать себя и никогда не произносить вслух «ничего такого», но если наши глаза, тон голоса, движения выражают одну мысль: «Ты не такой, как надо!», ребенок прекрасно ее считывает. Вот почему очень важно встретиться со своими предрассудками «лицом к лицу», осознать, а не отмахиваться от них. Только тогда они перестанут определять наше поведение, и мы сможем вести себя так, как считаем нужным, а не так, как требует программа.
Поэтому для начала хорошо бы признать: меня пугает и озадачивает приемный ребенок. Во мне борются жалость, желание помочь, любопытство и неуверенность в своих силах (может быть что-то одно, или все сразу, или совсем другие чувства, но тоже наверняка сильные). Вы в смятении – и это совершенно нормально. Как раз у самоуверенных и не испытывающих тревоги учителей часто не получается контакта с детьми – уж очень они твердо «знают, как надо». А тот, кто переживает, но делает, пробует что-то новое, рано или поздно справляется с любыми трудностями. И вы справитесь.
Первые встречи – последние встречи
Итак, вы встретились. Вы – за учительским столом, приемный ребенок – за партой в классе. День идет за днем, и обстановка постепенно накаляется.
Вот Антон встал и пошел по классу прямо на уроке, ваше замечание пропустил мимо ушей. Вы взяли его за руку, чтобы посадить на место, а он вырвался и громко засмеялся.
У Дениса сосед по парте взял ластик без спроса – он в ответ со всей силы ударил его кулаком в лицо. Без крика, без угроз – молча. Весь белый, губы сжаты. В ответ на упреки молчит и смотрит в пол.
Класс уже третье предложение пишет, а новенькая тупо смотрит в тетрадь. «Даша, ты что?» – молчит. «Почему не пишешь?» – «Я пишу». «Ты не поняла задание?» Тем же безжизненным тоном, не поднимая головы: «Я пишу». В тетради – ни строчки.
Сережа снова пришел в школу с невыполненным заданием. «Почему ты не сделал?» – «Я не знал, что задано». «Как не знал, вот же у тебя в дневнике написано» – «Нет, не написано». И ладошкой запись закрывает. Даже в детском саду не врут так глупо.
Говоришь, объясняешь, родителей вызываешь… Все то же самое. Даже хуже становится. Уже весь класс хихикает, когда его вызываешь – ребята ждут, какую глупость он скажет. Уже никто сидеть с ним не хочет. Нехорошо, конечно, но дети ведь чувствуют, что он не такой. И жаль его, и злость берет, и невольно думаешь: как было хорошо, когда его в классе не было… Есть же школы специальные… За что мне все это?
Конечно, так бывает не всегда. Возможно, ребенок уже давно живет в семье и вполне восстановился после тяжелого периода своей жизни. Возможно, у него в активе – несколько лет благополучного детства в родной семье, и это служит ему поддержкой до сих пор. Бывают дети, способные от природы, или умеющие приспосабливаться к новым людям и обстоятельствам. Но сейчас – разговор о тех самых «невозможных», «странных» и «сложных». Короче, «детдомовских» в самом худшем смысле этого слова.
Наступает момент, когда перед учителем встает выбор: приложить все усилия, чтобы «пробиться» к ребенку, наладить с ним контакт, преодолеть трудности – или приложить все усилия к тому, чтобы от сложного ребенка избавиться. Последнее, кстати, совсем не трудно. Дети из детского дома и впрямь многого не знают, быстро устают, не горят желанием учиться. Доказать администрации и родителям, что такой ребенок «не тянет» программу, элементарно. А дальше – направление на комиссию. Перед специалистами дети обычно теряются и отвечают хуже, чем в школе. И его направляют в коррекционную школу, а вы можете вздохнуть свободно: у вас в классе – опять только «нормальные» дети.
В самом деле, среди бывших детдомовцев есть дети, для которых программа общеобразовательной школы непосильна. Слишком мешает полученная от судьбы травма, или слишком слабое здоровье. И лучше ребенку быть успешным в коррекционной школе, чем «хуже всех» в обычной. Но если говорить честно, по-настоящему хороших коррекционных школ, таких, чтобы действительно учили в соответствии с индивидуальными особенностями ребенка, а не просто служили «детохранилищем», очень мало. Отношение и к ним, и к ученикам таких школ соответственное («школа для дураков»). Для ребенка и его приемных родителей перевод в такую школу может стать новой травмой, знаком того, что никакими усилиями не исправить «кривую колею» его жизни. Им и так непросто: не всегда поддерживают родные, друзья, собственные родители. А тут такой козырь в руки недоброжелателей: «Мы же говорили, что он у вас дефективный».