(разрядка моя. — Е. Г.)[7]. А в недавно попавшейся мне в руки книге «Размышления о музыке» немецкого пианиста Альфреда Бренделя (известного своими записями всех фортепианных произведений Бетховена, а также многими другими) этот музыкант, в другом месте иронически высказывающийся по поводу «благоговения», с которым некоторые пианисты склонны принимать любое «самое нелепое» указание автора, тем не менее пишет: «Точное прочтение музыкального текста означает не только умение увидеть то, что написано в нотах (задача, трудность которой почти всегда недооценивается), но и понять значение имеющихся в тексте знаков. Хотя „видение“ того, что есть в нотах, есть лишь отправная точка, однако точность видения является решающим фактором для последующего процесса работы...» [8]
Эти и иные «совпадения в выводах» Гольденвейзера и других значительных музыкантов еще раз убеждают в том, что существуют нестареющие факторы, о которых нельзя забывать; уроки Александра Борисовича как раз и напоминают о них.
Еще думается, что самый стиль преподавания Гольденвейзера, отличавшийся «деловым» подходом, большей частью без обращения к литературным образам и общим рассуждениям, весьма созвучен требованиям нашего времени. Александр Борисович давал практические советы, учил видеть то, что написано в нотах, анализировать текст, но не навязывал образных представлений, солидаризируясь с Я. Хейфецом, который на вопрос, что он видит, когда играет на скрипке, ответил, что он не видит, а слышит. Впрочем, в отдельных случаях, в частности, когда это диктовалось особенностями жанра, Александр Борисович, сохраняя всегда свойственный ему лаконизм, умел несколькими штрихами нарисовать яркий образ, живописную картину; вот, например, что я записала при прохождении им со студентом «Сказок старой бабушки» С. Прокофьева: «Вторая пьеса — точно заколдованный лес, и короткие вспышки — словно какие-то чудовища выступают; все это должно производить впечатление жути; в третьей пьесе баба-яга на ступе едет и происходят всякие события, более или менее страшные, а потом она опять поехала своей дорогой; последняя пьеса носит эпический характер, вроде легенды о затонувшем граде Китеже,— все спокойно, величаво...» [9]
При подготовке записей к печати возникло немало трудностей.
К сожалению, в то время, когда делались эти записи, мне не всегда удавалось сразу расшифровывать свои стенограммы, а по прошествии какого-то времени я уже была не в состоянии это сделать; кроме того, я иногда пропускала уроки. Все это привело к тому, что часть записей вообще не может быть использована, другие носят фрагментарный характер, и лишь некоторые пьесы записаны достаточно подробно, в том числе h-moll’ная соната Листа, Большая соната Чайковского и его F-dur’ные вариации, С-dur’ная Фантазия Шуберта, ряд прелюдий и фуг из Хорошо темперированного клавира Баха, его «Хроматическая фантазия и фуга» и другие. Для того чтобы разбор того или иного сочинения был по возможности более полным, пришлось объединить анализ одних и тех же произведений, проходившихся в разное время с разными учениками; при этом неизбежно утратились особенности в работе над произведением в зависимости от индивидуальности данного ученика. Отчасти из-за такого «конструирования», отчасти же по чисто редакционным соображениям оказались неминуемыми некоторые утраты в передаче стиля устной речи Александра Борисовича, его живого, непосредственного общения с учащимися.
Может вызвать недоумение тот факт, что в разделе, посвященном разбору произведений в классе, совершенно отсутствуют сонаты Бетховена, хотя известно, какое большое место они занимали в педагогической практике Гольденвейзера. Объясняется это тем, что составители не хотели дублировать подробные комментарии, которые были опубликованы в издании всех фортепианных сонат Бетховена, вышедшем в редакции А. Б. Гольденвейзера в четырех томах в 1955—1959 годах, тем более что комментарии эти появились в 1965 году отдельной книгой. Однако в раздел включен разбор с-moll’ных вариаций Бетховена, напечатанный ранее в статье А. Николаева «Исполнительские и педагогические принципы А. Б. Гольденвейзера». (В этой же статье приведен и исполнительский анализ F-dur’ных вариаций Чайковского, также вошедший в данную книгу[10].)
Другой пробел — отсутствие в моих записях пьес советских композиторов — вызван причинами более субъективного характера: мне трудно было следить за замечаниями, относившимися к незнакомым мне тогда текстам, и я попросту опускала их. Между тем здесь уместно напомнить, что Александр Борисович, доживший до начала 60-х годов нашего бурного двадцатого века, сумел не только позитивно воспринять окружавшую его современность, но и активно включиться в нее, стать неотъемлемой частью советской музыкальной культуры. Известно, что он постоянно вводил в репертуар своих учеников советскую музыку. В статье Л. М. Левинсон (см. с. 177 настоящего издания) говорится о том, что в 1928 году именно в классном концерте А. Б. Гольденвейзера впервые в послереволюционной Московской консерватории прозвучали пьесы С. Прокофьева, Ан. Александрова, В. Белого. Последний концерт класса Александра Борисовича в ноябре 1961 года, буквально за несколько дней до кончины его, был целиком посвящен советской фортепианной музыке. В ученическом репертуаре студентов Гольденвейзера были пьесы С. Прокофьева, Н. Мясковского, Ан. Александрова, С. Фейнберга, Д. Кабалевского, В. Нечаева, С. Евсеева, Н. Ракова, О. Тактакишвили, С. Цинцадзе и многих других. То, что я не привела разбора их пьес, — результат моей тогдашней неопытности и «неначитанности» в этой области. Этот пробел мы постарались хотя бы отчасти восполнить записями Д. Д. Благого о пьесах Прокофьева, Шостаковича и Кабалевского, которые он проходил в классе Александра Борисовича.
Публикация указаний Гольденвейзера на уроках в классе представляет несомненный интерес для истории исполнительского искусства. Живое слово человека, которого иногда называли «патриархом русских пианистов», сохранило атмосферу и дух значительного и блестящего отрезка отечественной музыкальной жизни. Эти записи характеризуют Александра Борисовича и как педагога, и как исполнителя, и как человека. Не подлежит, однако, сомнению и то, что педагогические советы Гольденвейзера не утратили в наши дни и практического значения.
Как извлеченные из-под руин обломки древней скульптуры не дают полного представления о ее первоначальном виде, так и записи, которые велись в классе А. Б. Гольденвейзера, могут дать лишь весьма приблизительное представление о том, чем были его уроки в действительности. Тем не менее, в соединении с воспоминаниями о нем учеников, они помогут воссоздать образ замечательного человека и педагога, имя которого неотторжимо от понятия русской и советской музыкальной культуры.
МЫСЛИ О МУЗЫКЕ, ИСПОЛНИТЕЛЬСКОМ ИСКУССТВЕ И ФОРТЕПИАННОЙ ПЕДАГОГИКЕ
«Безгранично, как жизнь»
Искусство столь же безгранично, как сама жизнь; бесконечно многообразна и музыка — самое свободное из искусств, вмещающее крайние противоположности.
Сонаты Скарлатти — удивительная музыка! Вечно юная. Никакого элемента устарелости в ней нет. Это потому, что она теснейшим образом связана с народными корнями.
Стиль Моцарта отличается совершенно исключительным изяществом, чистотою и хрустальной прозрачностью. Прозрачность эта делает исполнение музыки Моцарта чрезвычайно трудным: любой неверный штрих, малейшая неточность сказываются как грубые ошибки, нарушающие стройность целого.
Удивительно! Чайковский написал массу прекрасных сочинений для фортепиано, вот хотя бы «Думка» — чудесное сочинение. Но как только начинаешь играть Глинку, так прежде всего чувствуешь, что это был первоклассный пианист, что он на клавиатуре как у себя дома: каждый пассаж, каждая фигура в высшей степени пианистичны.
Как только человек скажет себе, что он достиг цели, осуществил мечту, неминуемо кончится живое искусство.
«Обучение пианиста, воспитание музыканта и человека»
Музыкальное искусство — могущественнейшее средство воздействия, объединяющее людей; поэтому так важно приобщение к нему возможно большего их числа.
Почти каждый человек, за исключением глухих от рождения, обладает в той или иной мере музыкальностью и способностью ее развивать.
Учить играть на фортепиано — не механическое дело. Музыка тесно связана со всеми душевными переживаниями человека, в ней обязательно отражается его духовный мир. Обучение музыке неразрывно связано с воспитанием человека, воспитывать же другого можно только воспитывая самого себя.
Признаюсь, что, будучи человеком довольно начитанным, я, пожалуй, меньше всего начитан в области фортепианной педагогики. Однако в довольно все же многих прочитанных мною книгах я находил главным образом рассуждения об анатомии и физиологии, строении и работе различных мышц, о посадке и т. д., но не о музыке — том самом первом и главном, чем должен заниматься каждый исполнитель, каждый педагог.
Известны превосходные пианисты, обладавшие не очень хорошими руками (например, у Иосифа Гофмана была небольшая рука), стало быть, решающее значение имеют нервно-мозговые центры.
Бывают вещи, о которых часто говоришь, и иногда у меня появляется тайная надежда, что вот учится у меня несколько лет подряд хороший ученик, хорошо занимается, и случится в один прекрасный день чудо: придет ученик на урок, принесет новую вещь и сделает в ней сам то, о чем я столько раз твержу... Когда я что-нибудь говорю, это надо обобщать, а студенты часто следуют принципу: зачем изучать географию, когда есть на свете извозчики?
Хуже всего, когда ученик слепо следует указаниям педагога, а сам не думает. Такое подражание проповедуют те, кому подражать, во всяком случае, не следует.