– Прежде чем я скажу, позволь спросить. Что с сенатом?
– Ах это. – Папа как-то сразу сник и потянулся к виски, но я проворно отодвинул стакан; он удивленно посмотрел на меня, однако потом смирился и сел на место. – Утром приходил Уильям, – сообщил папа, имея в виду главу партии в штате. – Буквально излучал понимание и сочувствие, уверял, как восхищен моим поступком, ведь я защищал дом и семью, но весь этот поток лести каким-то непонятным образом завершился известием о том, что партия решила не поддерживать меня в нынешней избирательной кампании. И пусть я излишне мнителен, но по его тону было понятно, что вообще ни в какой.
– Мне жаль.
Отец пожал плечами.
– Тут уж ничего не поделаешь, сынок, – сказал он. – Зато мне больше не надо мило улыбаться разным засранцам, которых я не перевариваю.
– Значит, все к лучшему, – кивнул я. – Пап, я хочу, чтобы ты кое в чем мне помог.
– Правда? – обрадовался отец. – И в чем же, Крис?
– Мне нужно, чтобы ты заключил одну коммерческую сделку.
– А при чем тут коммерческие сделки? – нахмурился отец. – Я думал, речь идет о мести.
– Так и есть, – согласился я. – Сделка и послужит нашим способом мести.
– С кем?
– С навахо, папа, – ответил я.
Отец нервно заерзал на стуле.
– Я понимаю, Крис, у тебя выдалась трудная неделя, ты устал, – сказал он. – Но ведь я только вчера застрелил одного из них. Не думаю, что уже сегодня они захотят вести со мной дела.
– Тебя никто не обвиняет.
– Я сам себя обвиняю.
– Ты застрелил его не потому, что он навахо, – напомнил я. – А потому, что он хотел убить меня. И не из-за того, что он плохой человек. Плохие – те, кто отправил его к нам.
– То есть я застрелил невиновного.
– Да, папа, – сказал я. – И я очень сожалею об этом. Но его убил не ты, а Лукас Хаббард. Он просто вынудил тебя убить его. И если бы ты этого не сделал, я был бы сейчас мертв.
Папа схватился за голову. Я немного помолчал, прежде чем продолжить:
– Брюс Скоу был невиновен. И Джонни Сани тоже. Их уже не вернуть. Но я знаю способ, как ты можешь наказать настоящих виновников их гибели, а также помочь очень многим людям из Нации навахо. Это действительно принесет пользу. Тебе просто нужно сделать то, что ты умеешь лучше других. Заняться кое-каким бизнесом.
– О каком бизнесе речь?
– Недвижимость, – ответил я. – Ну, или вроде того.
В три тридцать я сидел с Джимом Бухолдом в его домашнем офисе.
– Мы сносим оба здания, – сказал он о производственном комплексе «Лаудон фарма». – То есть, строго говоря, сносится только административный корпус. Инспекторы из округа Лаудон установили, что поврежден фундамент. Лабораторный корпус уже разрушен взрывом. Надо только вывезти мусор.
– Что будет с «Лаудон фарма»? – спросил я.
– В ближайшей перспективе, то есть уже завтра, я иду на похороны шестерых уборщиков, – сообщил Бухолд. – Всех шестерых хоронят в одно время. Они дружили, поэтому такое решение вполне логично. А в понедельник я распускаю весь персонал и выставляю компанию на продажу.
– Кто-то хочет купить «Лаудон фарма»? – спросил я, уже зная ответ.
– У нас есть несколько ценных патентов, и нам удалось восстановить немало текущих исследований, часть из которых можно возобновить, – сказал Бухолд. – И если покупатель, кто бы он ни был, наймет наших разработчиков, есть надежда, что дело пойдет быстрее. Кроме того, наши правительственные контракты все еще действуют, хотя я и попросил наших юристов немедленно изучить их, чтобы убедиться, что они не могут быть расторгнуты в случае теракта.
– Тогда зачем продавать?
– Затем что с меня хватит. Я отдал этой компании двадцать лет жизни, и все пошло прахом за одну ночь. Вы хоть представляете, что я чувствую?
– Нет, сэр, – ответил я. – Не представляю.
– Разумеется, нет, – сказал Бухолд. – Вы не можете этого знать. Я и сам не знал, пока кто-то не взял и не превратил двадцать лет моей жизни в груду щебня. При мысли о том, что все надо начинать с нуля, я ощущаю смертельную усталость. Нет уж. Лучше мы с Риком уйдем на покой, купим домик где-нибудь на Внешних отмелях и будем гонять наших корги по пляжу, пока они не свалятся от усталости.
– Звучит неплохо.
– Да, будет здорово. Первую неделю. А потом мне придется ломать голову, куда себя приткнуть.
– На том ужине у моего отца вы говорили, что работаете над созданием какого-то способа лечения больных синдромом клетки.
– Я тогда и вас втянул в спор, – сказал Бухолд. – Рик вчера меня очень ругал, когда вспомнил об этом. Простите за тот разговор.
– Ничего страшного. Помнится, вы говорили, что уже существует лекарство.
– Нейролиз.
– Да, верно. И как далеко вы успели продвинуться?
– Вы имеете в виду, сколько оставалось до выхода нейролиза на рынок? – спросил Бухолд.
– Да.
– Мы были настроены оптимистично и достигли достаточного прогресса с препаратом, чтобы приступить к клиническим испытаниям. Если бы результат принес удачу, мы бы почти наверняка уже получили одобрение от министерства здравоохранения по ускоренной процедуре. Ведь в стране четыре с половиной миллиона человек страдает от синдрома клетки. А особенно сейчас, когда принят Абрамс—Кеттеринг, чем скорее мы сможем освободить их, тем лучше.
– И что теперь? – спросил я.
– Теперь один из главных разработчиков взорвал компанию, а с ней и всю нашу документацию, – ответил Бухолд. – А потом убил себя, и, что бы я при этом ни чувствовал, он был единственным, кто бы смог быстро восстановить данные из того, что удалось спасти. С тем, чем мы располагаем сегодня, пройдет пять или семь лет, прежде чем мы снова дойдем до этапа клинических испытаний. И это в лучшем случае.
– Кто-нибудь еще вел подобные разработки?
– Я знаю, что «Роше» работали над созданием комбинации какого-то препарата и стимулирующей терапии, – сказал Бухолд. – Но они и близко не подошли к клиническим испытаниям. Больше никто не достиг даже такого уровня. – Он мрачно посмотрел на меня. – Хотите, повеселю вас?
– Конечно, – ответил я.
– Этот прохвост Хаббард на приеме у вашего отца соловьем разливался о хаденской культуре и о том, как они не хотят избавляться от своей болезни, да еще подспудно обвинил меня чуть ли не в подстрекательстве к геноциду.
– Я помню.
– Вчера этот сукин сын позвонил мне и предложил купить «Лаудон фарма»! – воскликнул Бухолд.
– И за сколько?
– Да практически за бесценок! Так я ему и сказал. А он заявил, что готов поторговаться, но времени у него мало. Тогда я напомнил ему, что еще пару дней назад он называл нашу работу вредной и ненужной, а теперь хочет купить ее. И знаете, что он ответил?
– Нет, – сказал я, хотя примерно догадывался.
– «Бизнес есть бизнес» – вот что! – возмутился Бухолд. – Обалдеть можно! Да я чуть трубку не бросил.
– Но вы не бросили.
– Нет, потому что он прав. Бизнес есть бизнес. У меня шестьсот сотрудников, которые через три дня окажутся без работы, и, хоть Рик и считает, что я не должен выходить за рамки официальных отношений, – тут Бухолд округлил глаза и осмотрелся вокруг, проверяя, нет ли мужа рядом, – я все равно чувствую за них ответственность. Мне будет спокойнее, если хоть кто-нибудь из них сохранит работу, а остальные получат приличное выходное пособие.
– Значит, вы продадите ему? – спросил я.
– Если никто не предложит больше, возможно, продам, – ответил он. – А что? Думаете, не стоит?
– Мистер Бухолд, мне бы и в голову не пришло указывать вам, как вести дела.
– Вернее, то, что от них осталось, – заметил он. – Вот что я вам скажу, агент Шейн. Если вы назовете мне убедительную причину, почему мне следует повременить с продажей, я, может быть, так и поступлю.
– Я попробую, сэр. Обещаю.
В пять часов я появился в лиминальном пространстве Кассандры Белл.
Оно было пустым. Причем, когда я говорю «пустым», это означает, что там в буквальном смысле не было ничего.
К тому же оно оказалось вовсе не бескрайним простором абсолютной пустоты, а совсем наоборот – крошечным, тесным и темным. У меня возникло чувство, будто я попал на дно океана, состоящего из черных чернил. Впервые в жизни я понял, что такое клаустрофобия.
– Большинство людей находят мое лиминальное пространство неуютным, агент Шейн, – сказала Белл.
Я не видел ее, и складывалось впечатление, что этот голос идет отовсюду, хотя говорила она очень тихо. Ты как будто попадал в голову очень замкнутого человека. Каким, безусловно, она и была.
– Я могу их понять.
– Вас это смущает?
– Я стараюсь не обращать внимания.
– А вот мне здесь очень уютно, – сказала Белл. – Напоминает материнскую утробу. Говорят, мы не помним, каково это – находиться там, но я не верю. Думаю, где-то глубоко внутри мы всегда знаем. Вот почему дети делают из одеял норки, а кошки любят прятать голову вам под локоть, когда сидят рядом. По понятным причинам у меня самой подобного опыта не было, но я знаю, почему это происходит. Мне говорили, что мое лиминальное пространство напоминает могильный мрак. Однако я думаю, темнота – это всего лишь другая часть жизни. Ведь темнота – это то, что впереди, а не то, что в прошлом.
– Интересный подход, – сказал я, – попробую теперь думать именно так.
– И это правильно. Лучше зажечь свечу, чем проклинать ночь, агент Шейн, – сказала Белл.
Она вдруг возникла прямо передо мной; горящая свеча озаряла ее лицо, отбрасывая свет назад, в темноту.
– Спасибо, – поблагодарил я и невольно испытал облегчение.
– Не за что, – улыбнулась она и показалась мне моложе своих двадцати, хотя у себя в пространстве она, конечно, могла выбрать любой возраст, какой бы захотела.
– И спасибо, что согласились встретиться со мной так срочно, – сказал я. – Я знаю, как вы заняты.
– Я всегда занята. – В этом не было хвастовства или гордости – только констатация факта. – Конечно же, я знаю, кто вы, агент Шейн, – снова улыбнулась она. – Да и кто вас не знает? Крис Шейн, ребенок-хаден. Как странно, что мы до сих пор не познакомились.