Бенджамин Молданадо:
Вероятно, из страха быть заподозренными в социопатии исследователи не хотят признаваться в том, насколько интересным был вирус синдрома Хаден и что за гипотезы мы выдвигали, чтобы объяснить, каким именно образом он делал то, что делал. Когда появились симптомы менингита, мы столкнулись с идеей, согласно которой вирус мог атаковать тело, получить отпор от иммунной системы в большей или меньшей степени, а потом полностью «перестроить» стратегию своего наступления, но уже с меньшим количеством зараженных.
Некоторые ранние гипотезы утверждали, что это реакция на группу крови, на какие-то специфические антитела, общую вирусную нагрузку или экологические факторы, как, например, температуру и влажность воздуха или даже беспроводные сигналы. Последний пример я привожу для подтверждения того, что гипотеза не всегда бывает хорошей или приемлемой. Мы просто искали какую-то причину, по которой вирус предположительно мутировал, и в этом стремлении фантазия порой заводила нас очень далеко. Для многих из нас это была самая увлекательная головоломка, которую мы когда-либо разгадывали, а речь здесь идет о людях, работающих с генетическим материалом и другими загадками природы каждый день. Это было занимательно – или настолько занимательно, насколько могло быть, пока ты не вспоминал, что где-то от этой напасти умирают люди и ты должен это прекратить.
Сложность заключалась в том, что все наши гипотезы не подтверждались данными. Мы не нашли ни одного очевидного экологического или физического фактора, который мог бы повлиять на те изменения вируса, что мы наблюдали. По крайней мере, за короткий отрезок времени. Это было проблемой, потому что все хотели знать, как воспрепятствовать или, по крайней мере, избежать второй стадии вирусной атаки. А мы не могли ничего ответить. Единственным способом понять, наступила вторая стадия или нет, была головная боль, затекшая шея и другие симптомы. Ты или получал ее, или нет.
Исследования Центров по контролю и профилактике заболеваний были признаны бесполезными, и мне трудно с этим спорить. В нашей команде работали лучшие генетики и вирусологи со всего мира. Мы упорно трудились, чтобы решить эту проблему. Но казалось, что решение с той же степенью упорства ускользало от нас.
Наташа Лоуренс:
Стадия менингита поразила гораздо меньше людей, чем стадия гриппа, однако уровень смертности был значительно выше. Примерно четверть всех смертей, связанных с синдромом Хаден, пришлась именно на вторую стадию. В этой фазе не просто проявлялись похожие на менингит симптомы. Вирус проникал глубоко в мозг и начинал существенным образом менять его структуру. Он буквально заставлял мозг создавать новые нейронные связи. Мы даже не представляли себе, что какой-либо вирус способен на такое.
Мы в лаборатории говорили об этом вирусе так, словно он был каким-то злым гением. Отрицательным героем из «Бондианы». Конечно, мы шутили, пытаясь добавить хоть немного легкомыслия в эту депрессивную гонку со временем. Но в каком-то смысле это была совсем не шутка. Мне кажется, почти все в ЦКП считали, что этот вирус действительно ближе всего к предумышленному злодейству, если так вообще допустимо говорить о вирусах.
Моника Дэвис:
Можно было наблюдать, как вторая стадия вируса действует на пациентов – во всяком случае, на тех, кто оставался в сознании. Это напоминало серию коротких ударов. Легкая афазия у одного, небольшая потеря слуха или зрения у другого, а потом вдруг паралич Белла[27] у кого-то на соседней койке. Иногда пациенты выздоравливали очень быстро – видимо, их мозг перестраивал себя без усилий, – а иногда им становилось хуже. У некоторых вообще не происходило никаких изменений, они просто умирали. Одна пациентка при разговоре со мной вдруг умолкла на полуслове. Мне понадобилось какое-то время, чтобы понять, что она скончалась. Я думала, что она молчит, потому что собирается с мыслями.
Если уж быть полностью откровенной, скажу, что на стадии менингита мы в основном занимались тем, что в меру своих сил облегчали пациентам жизнь в ожидании того, что́ вирус сделает с их мозгом. Многим мы вообще не смогли помочь, и их тела просто сдались. Большинство выживали, и основная масса из них, казалось, шли на поправку, получая более или менее краткосрочные когнитивные нарушения, которые мы в дальнейшем лечили теми же методами, что применялись для пострадавших от инсульта. Кто-то испытывал постоянные мозговые нарушения, опять-таки большей или меньшей степени тяжести, и никогда нельзя было предсказать, насколько серьезными они будут, пока они не заканчивались.
А потом стали появляться люди, которые испытывали эффект клетки.
Часть втораяСиндром Хаден
Нил Джозеф, биограф и автор книги «Испытания для президента: первый год синдрома Хаден»:
Когда я разговаривал с Дэвидом Хаденом, младшим братом президента Хадена, мне в голову засели его слова о том, что президент пришел в настоящую ярость, когда болезнь стали называть синдромом Хаден. Он просто ненавидел это название. Я прекрасно помню, как Дэвид тогда сказал, и привожу его объяснение целиком: «Не потому, что это напоминало всем, что он был президентом в то время, когда возник вирус. А потому, что вирус назвали в честь Марджи. Он ненавидел это название с первой минуты, как оно появилось, и до конца своих дней, потому что все теперь думали о Марджи как о больной. Как о человеке, запертом в собственном теле. О котором вспоминают, только когда говорят о синдроме Хаден. Бен женился на прекрасной, цветущей, здоровой, роскошной женщине, но никто и никогда больше не будет представлять ее такой».
Дженис Мэсси, глава личного аппарата Маргарет Хаден, первой леди Соединенных Штатов Америки:
После того как Марджи заболела, мы стали изучать ее расписание, чтобы понять, когда она могла заразиться, когда мог состояться тот первый контакт с носителем вируса. Но уже через десять минут мы сдались. На протяжении двух недель, предшествующих болезни, у первой леди проходило по шесть мероприятий в день в пяти часовых поясах на территории двух разных стран. В один из таких дней она встречалась со школьниками, пациентами больницы, премьер-министром Канады – и все это длилось часов шесть. С бо́льшим количеством людей ежедневно общаются разве что те, кто взимает дорожные сборы на автострадах.
Она могла заразиться от любого из тех, с кем встречалась. Она могла заразиться от кого-то из своего персонала; некоторые из нас заболели примерно в то же время, и в какой-то момент половина людей даже находились на больничном. Она могла заразиться от кого-то из администрации Бена, многие из них тоже болели. Точно определить источник заражения было невозможно. В этом Марджи ничем не отличалась от подавляющего числа жертв нового вируса.
Полковник Лидия Харви, бывший личный врач президента:
Первая леди пришла ко мне тринадцатого числа во второй половине дня, сразу после собрания персонала. Она пожаловалась на плохое самочувствие и спросила, могу ли я чем-то ей помочь. Пока я обследовала ее, мы говорили о наших предстоящих планах на День святого Валентина, вернее, о планах говорила она, а я призналась, что у меня нет никаких планов, потому что мой муж не больший романтик, чем рыба, да и я немногим лучше. Она рассмеялась и сказала, что президент такой же, просто ей хочется найти какой-то повод для приятного ужина вдвоем.
К тому времени я, конечно, знала о том, что тогда еще называли «суперкубковым гриппом». Специалисты из ЦКП уже ввели президента в курс дела, и мне было разрешено присутствовать на брифинге как его личному врачу. Но вначале мне показалось, что это больше похоже на новый штамм птичьего гриппа, который как раз появился в то время, а я знала, что первая леди пропустила прививку по недосмотру моих подчиненных. Я сказала ей, что у нее, скорее всего, тот самый вирус, хотя вариант с «суперкубковым гриппом» тоже не исключен, но в любом случае ей следует пересмотреть свое расписание на ближайшие несколько дней и отдохнуть. Она согласилась уменьшить количество встреч на следующий день, но решительно отказалась отменять романтический ужин с президентом. Я ответила, что ничего страшного в этом не вижу.
Элизабет Торрес, личный помощник первой леди:
На День святого Валентина и еще несколько дней после него первой леди нездоровилось, но какой бы именно грипп ни был тому причиной, не создавалось впечатления, что он брал над ней верх. Она свела свое расписание к минимуму, оставив в нем только совещания с персоналом, появлялась на публике лишь в случае крайней необходимости и очень много пила жидкости. Она болела, но это была очень деятельная болезнь, если вы понимаете, что я имею в виду.
Ближе к концу недели она решила, что идет на поправку, поэтому можно составить полноценное расписание на выходные. Оно включало посещение зимнего слета девочек-скаутов в Мэриленде, где первая леди собиралась произнести речь на церемонии закрытия. Она сама когда-то была скаутом, поэтому ей по возможности не хотелось пропускать именно это мероприятие.
В субботу с первой леди все было в порядке. Если даже она и чувствовала недомогание, то не подавала виду. Утром она записывала радиоинтервью в студии Белого дома, а остаток дня провела, занимаясь личными делами. Когда я уходила, ее внешний вид не внушил мне никаких опасений. Она не выглядела более утомленной, чем обычно. Я решила, что грипп отступил.
В воскресенье утром она пожаловалась на головную боль и скованность во всем теле, но тут же добавила, что, скорее всего, виной тому большая порция «маргариты», которую она позволила себе накануне, когда пересматривала старые серии фильма «Оранжевый – хит сезона», а потом плохо спала. Я спросила, не хочет ли она показаться доктору, но она только отмахнулась, приняла таблетку тайленола, и мы поехали на слет.
Энн Уотсон, бывший репортер канала WHAG-TV: