Из дома я вышел вовремя и успел бы к началу, но у общественного транспорта оказались свои планы. Первую половину матча я провел в метро, окруженный пассажирами, которые излучали нарастающее волнение.
«Где ты?» – написала мне мама, когда игра уже началась.
«Застрял в метро, – ответил я. – Поезд остановился четверть часа назад. Теперь мы все смотрим друг на друга и решаем, кого съесть первым».
«Тогда ты в безопасности», – ответила она.
«Не будь так уверена, – отпарировал я. – Кое-кто уже поглядывает на мой трил, не иначе как хотят добраться до батареи».
«Ну, если выживешь, поторопись, – написала мама. – Вокруг твоего отца роятся немецкие бизнесмены, а меня одолевают рекламщики. Неужели ты пропустишь такое зрелище?»
«Я слышал, там рядом еще во что-то играют», – отправил я.
«Интересно во что?» – ответила она.
В конце концов поезд решил снова тронуться, и спустя десять минут я уже входил на стадион вместе с другими жертвами приостановки метрополитена, спешащими увидеть вторую сорокапятиминутку игры. Одни были в бело-голубых цветах «Бостон бэйз», другие, как и их любимые «Торонто сноубёрдз», – в лилово-серых. Остальные облачились в багряно-золотистые оттенки «Вашингтон редхокс» – почему бы и нет, если ты в Вашингтоне?
– Я вам помогу! – помахала мне рукой дежурная у ворот.
Работы у нее было немного, потому что большинство зрителей уже сидели на трибунах. Я загрузил код своего билета на нагрудный монитор, чтобы девушка могла его просканировать.
– ВИП-ложа, прекрасно, – сообщила она. – Знаете, куда идти?
– Я уже бывал здесь раньше, – кивнул я.
Дежурная уже хотела что-то сказать, как вдруг сзади нас раздался шум. Я обернулся и увидел маленькую кучку протестующих с плакатами. «ДОЛОЙ ДИСКРИМИНАЦИЮ В ХИЛКЕТЕ!» – было написано на одном. «МЫ ТОЖЕ ХОТИМ ИГРАТЬ!» – возвещал другой. «ДАЖЕ БАСКИ НЕ ЛЮБЯТ ХИЛКЕТУ», – гласил третий. Охрана стадиона тут же начала оттеснять демонстрантов к выходу, что тем, разумеется, очень не понравилось.
– Я один плакат вообще не поняла, – сказала мне дежурная, когда их вытолкали за ворота.
– Какой именно? – уточнил я.
– Да про «баски» эти, – ответила она. – С остальными-то все понятно. В хилкету ведь играют только хадены, а им, – она махнула рукой в сторону протестующих, ни один из которых явно не был хаденом, – обидно. А вот третий о чем, не пойму.
– Слово «хилкета» пришло из баскского языка, – пояснил я. – И переводится как «убийство». Некоторым баскам не нравится, что этим словом назвали игру. Они считают, что их выставили в дурном свете.
– Почему?
– Не знаю. Я не баск, – сообщил я.
– В любом языке есть слово, означающее «убийство», – указала дежурная.
Я кивнул и посмотрел на отступающих демонстрантов. Заметив меня, они стали скандировать с удвоенной страстью. Наверное, посчитали, раз я хаден, то вся вина за их недовольство лежит на мне. Те из них, что были в сетевых очках, буравили меня взглядами, а значит, либо закачивали мое изображение, либо искали в сети информацию обо мне.
Ну а я был в новом триле, к тому же вне работы доступ к моей личной информации закрыт, поэтому я мысленно пожелал им удачи. Потом поблагодарил дежурную и пошел на стадион.
Ложа с закусками и настоящим баром могла вместить несколько десятков человек. Это был практически конференц-зал отеля с видом на спортивное поле.
Я огляделся по сторонам в поисках родителей. Первым я увидел папу, что было вовсе не удивительно. Как бывший игрок НБА, он возвышался почти над всеми, где бы ни находился. К тому же Маркус Шейн был одним из самых знаменитых людей на планете, и его всегда окружала толпа.
Вот и сейчас поклонники выстроились вокруг него в два плотных кольца, держа в руках бокалы и глядя на него снизу вверх, пока он рассказывал одну историю за другой. Иными словами, папа находился в своей привычной обстановке.
При виде меня он помахал мне рукой, но к себе не позвал. Я знал, что это значит. Папа работал. Несколько окружавших его человек заинтересовались, кому это он машет, но, увидев какой-то незнакомый трил, тут же снова повернулись к папе. Меня это вполне устраивало.
– О, как кстати. Вот, возьмите, – сказал кто-то и ткнул в меня бокалом.
Я повернул голову и увидел солидного мужчину в костюме.
– Простите?
– Я допил, – сообщил он мне, помахав бокалом.
– Поздравляю.
Мужчина вгляделся в мой трил.
– Вы же официант, так? – спросил он.
– Не совсем, – признался я и подумал, не высветить ли на дисплее значок ФБР, а потом с удовольствием понаблюдать, как этот тип растеряется.
Но пока я раздумывал, появился какой-то человек в белой рубашке и фартуке.
– Позвольте, я заберу, – сказал он и взял бокал у типа в костюме.
– И принесите еще один, – проворчал тот. – Виски с колой. – С этими словами он пошел обратно к отцу.
– Простите, – сказал официант.
– Вы тут ни при чем, – ответил я, оглядывая ложу. – Надо же, как интересно.
– Что именно?
– Здесь полно нехаденов, которые пришли посмотреть, как играют хадены, и первое, что этот чувак делает, когда видит трил, – это протягивает ему свой пустой бокал, – кивнул я на бокал, который официант держал в руке.
– Мне надо принести ему другой, – сказал тот.
– Ну да. Только постарайтесь удержаться и не плюнуть туда.
Официант хмыкнул и удалился.
Я приблизился к стеклянной стене, отделявшей ВИП-ложу от ее собственного балкона, и прошел туда через дверь. Меня тут же окатило ревом трибун. Если размер толпы мог служить каким-то индикатором, то лига явно не ошиблась с решением прийти в Вашингтон. Все трибуны были забиты под завязку.
– Я так и не понимаю, в чем суть игры, – сказал стоящий рядом со мной мужчина своему собеседнику.
– Все просто, – ответил тот и показал на бегущего по полю трила, чью голову окружали мелькающие красные огоньки. – Этот трил – «козел отпущения». Игрок, у которого в команде соперника надо оторвать голову. И пока они пытаются, его собственная команда делает все, чтобы им помешать.
– А когда оторвут, то попытаются забить ее в ворота?
– Верно. Забить, забросить или пронести в руках.
– И у них у всех есть мечи, молоты, биты…
– Да, просто для забавы.
Его визави замолчал, переваривая полученную информацию.
– А почему «козел отпущения»? – наконец спросил он.
Второй мужчина пустился в пространные объяснения, но я уже не стал слушать и вернулся в ложу, чтобы найти маму.
Она сидела на месте, обращенном к игровому полю, с бокалом в руке, и напряженно улыбалась какому-то молодому хлыщу, который с неумеренным пылом что-то без умолку тараторил. Я узнал эту ее улыбку – обычно мама так улыбалась, когда хотела кого-то придушить. Нужно было срочно спасать ее от чересчур увлеченного юноши, а юношу – от нее, поэтому я торопливо направился к ним.
– Крис, ну наконец-то, – объявила мама, когда я подошел.
Я нагнулся и получил звонкий поцелуй в щечку. Она повернулась к своему соседу:
– Это Марвин Стивенс. Он работает в рекламном отделе лиги.
Парень встал и протянул мне руку, которую я вежливо пожал.
– Как же я счастлив с вами познакомиться, Крис, – воскликнул он. – Я ваш фанат.
– Не знал, что у агентов ФБР бывают фанаты.
– О, это вовсе не из-за вашей работы! – поспешил заверить меня Стивенс и тут же явно испугался своей бестактности. – То есть я совсем не хотел сказать, что работа в ФБР плоха.
– Спасибо, – сухо поблагодарил я.
– Я имел в виду, когда вы были моложе.
– Ну да, и был знаменит тем, что был знаменит.
– Я совсем не это хотел сказать, – снова испугался Стивенс, – Просто… вы же были символом для всех хаденов.
Можно было, конечно, еще поиздеваться над этим Стивенсом и понаблюдать, сколько раз мне удастся вызвать выражение страха на его лице, но я сомневался, что все это доставит мне удовольствие.
К тому же он ведь сказал правду. В детстве я действительно был символом для всех хаденов, ребенком с плаката для огромного числа людей, запертых болезнью в собственных телах и использующих машины и нейронные сети для того, чтобы жить в этом мире, как делал я сам и продолжаю делать до сих пор. Быть ребенком с плаката было неплохим занятием, но до поры до времени. Вот почему я перестал им быть и пошел работать в ФБР.
Я бы мог объяснить все это Стивенсу, который смотрел на меня с растущей тревогой, догадываясь, что сболтнул лишнего. Он ведь только пытался польстить мне, как и тысячи других людей, которые без всякого злого умысла невольно напоминали, что я теперь отношусь к категории бывших знаменитостей, и лишь потом понимали, что такой жизни я себе не желал.
Но разговор на подобные темы отнял бы слишком много времени и совсем не подходил для спортивных состязаний.
– Да, был, – ответил я. – Спасибо, что об этом упомянули.
Стивенс заметно расслабился и снова сел на свое место.
– Марвин как раз объяснял мне смысл хилкеты, – сообщила мне мама и махнула рукой в сторону поля, где игроки «Бэйз» и «Сноубёрдз» бегали друг за другом с оружием рукопашного боя. – Во всех подробностях.
– Это потрясающая игра! – воскликнул Стивенс. – Вам она нравится?
Я пожал плечами.
– Крис в детстве больше увлекался компьютерными играми, – сообщила мама.
– Но хилкета ведь, по сути, тоже компьютерная игра. Более того, Североамериканская хилкетная лига спонсирует несколько виртуальных лиг, чтобы помочь тренировать наших спортсменов и находить новые таланты. Как среди хаденов, так и среди нехаденов.
– Я сейчас столкнулся с несколькими нехаденами, протестующими за воротами стадиона, – заметил я. – Похоже, им не кажется, что они хорошо представлены в вашей лиге.
– Ну, причина в уровне квалификации, – признал Стивенс. – Нехадены пока отстают от управляемых трилов. Время реакции разное.
– Неужели, – сказал я.
– Во всяком случае, такова официальная точка зрения, – снова заволновался Стивенс, запоздало понимая, что́ сказал и как; мне даже стало любопытно, как долго он на своей работе. – На самом деле это действительно причина, а не просто отговорка для о