– Конечно, но такое бывало и раньше, – ответила Гурвиц. – В смысле, умирать-то никто не умирал. Но отклонения от нормы у игроков во время игр уже имели место. В прошлом сезоне у Клементе Сальсидо прямо посреди матча случился припадок. Он играл за «Мехико-Сити». Его трил просто упал и затрясся, а показатели мозговой активности демонстрировали что-то несусветное.
– И никто вам тогда не приказывал вырезать запись.
– Наоборот – велели привлечь к ней внимание, – сказала Гурвиц. – Технически мы можем взять данные любого конкретного игрока и прикрепить их так, чтобы все, кто приобретает хаденский просмотровый режим, их видели. Директор по вещанию приказал нам сделать это, а потом передать в таком виде нашим сетевым партнерам. Сказал, для пущего драматизма. Сволочью был порядочной.
– А что случилось с игроком? – спросила Ванн.
– Сальсидо отправили на скамейку запасных до конца сезона, а потом вообще списали. Страховая компания лиги была против его дальнейшего участия в играх. Они боялись, что следующего припадка он не переживет.
– То, что происходило с Чэпменом, было похоже на тот случай? – спросил я.
– Я не помню, – ответила Гурвиц, разведя руками. – Мне очень жаль. Это было довольно давно. Тем более я технарь, а не врач.
– Вы можете дать нам запись того происшествия с Сальсидо?
– Разумеется, но только по собственной инициативе. Вообще-то, я не обязана этого делать. Вы можете получить все материалы самостоятельно. Они находятся в публичном архиве лиги. Мы никогда не удаляли записи – до сегодняшнего матча.
– Почему же сейчас удалили? – спросила Ванн.
– Узнайте об этом у Кауфмана.
– А вы сами не спрашивали почему?
– Конечно спрашивала. А он сказал: «Удали эту гребаную запись, или ты уволена». Он же босс. Во всяком случае, один из них. Мне не хотелось из-за этого потерять работу. – Гурвиц кивнула мне. – Уж вы-то должны меня понять.
Я кивнул в ответ. Год назад конгресс одобрил законопроект Абрамса—Кеттеринг, согласно которому были значительно урезаны правительственные ассигнования на людей с синдромом клетки. А эта болезнь обходилась недешево, даже с поддержкой государства.
Год – не такой уж большой срок, но его хватило, чтобы многие хадены внезапно почувствовали, как пошатнулся их мир. Наверняка должность главного инженера СХЛ приносила Гурвиц немалый доход, и для организации, делающей ставку на спортсменов-хаденов, было вполне естественно обеспечивать своих сотрудников-хаденов солидными льготами.
Теперь же и она, и большинство других хаденов остались без страховки. Необходимость принятия билля Абрамса—Кеттеринг аргументировали тем, что благодаря прогрессу в медицине и технологиях хадены уже были способны конкурировать с другими более-менее на равных, поэтому государство могло сократить службы, созданные для их поддержки за последние двадцать лет.
В теории это звучало вполне разумно. Однако, судя по замечанию Гурвиц, на практике все обстояло иначе.
Хотя что я мог знать об этом? Я – государственный служащий с превосходным социальным пакетом и неприлично крупным трастовым фондом в придачу.
– Вы не боялись, что из-за удаления записи у вас будут неприятности? – спросила Ванн.
– Нет. Разве что небольшие. Кроме меня, в комментаторской кабине сидели еще шесть человек, и все они слышали, как Кауфман приказал мне удалить канал Чэпмена. Думаю, ему было бы трудно свалить все на меня, если бы начались проблемы. – Она чуть помолчала. – А что, они все-таки начались? То есть, понятное дело, начались, раз вы здесь. Но мне нужно знать, действительно ли все так серьезно. Я не хочу потерять работу.
– Проблемы есть, – ответила Ванн. – Но вряд ли у вас. А вот у Алекса Кауфмана – возможно.
Гурвиц заметно расслабилась:
– Ну, если вам нужен Кауфман, то он остановился в отеле.
– Похоже, вы только что толкнули вашего босса под автобус, мисс Гурвиц, – улыбнулась Ванн.
Послышалось едва заметное дребезжание, когда трил Гурвиц изобразил улыбку.
– Агент Ванн, сегодня он угрожал уволить меня, – сказала она. – Думаю, будет справедливо заставить его немного поволноваться.
На звонок Кауфман не ответил, но через минуту прислал мне сообщение. Очевидно, отсеивал звонки. «Я ждал вас, – написал он. – Но прямо сейчас собираюсь в душ. Не могли бы вы подняться минут через пятнадцать? Номер 2423».
– Он встретится с нами через пятнадцать минут, – сказал я Ванн, когда мы возвращались в вестибюль.
– Хорошо. Мне надо покурить.
– Бросить не думали?
Ванн окинула меня тяжелым взглядом.
– А бросить бы стоило, – добавил я.
– Я так и буду на вас смотреть, – предупредила она.
– Да, знаю.
Двери лифта открылись, и мы пошли к выходу из вестибюля, чтобы Ванн могла покурить. Журналисты, пристававшие к нам раньше, теперь были заняты какой-то шишкой из лиги, поэтому мы проскочили незамеченными.
– Вы уже посмотрели запись? – выпустив облако дыма, спросила Ванн.
Гурвиц переслала мне запись напрямую через наши трилы. Сама она взяла ее из облачного архива СХЛ, а я загрузил прямо во встроенную память своего трила.
– Нет, – ответил я. – Хочу подрядить Тони, чтобы изучил как следует. Он сможет определить, подделывали ее или нет.
Ванн кивнула. Тони Уилтон был не только моим соседом по дому, но еще и компьютерным гением, который постоянно выполнял заказы от федерального правительства. Умный и легкий в общении, он имел все нужные допуски секретности, а часть его гонорара шла на коммунальные платежи. Так что нанимать его было выгодно со всех сторон.
– Но запись-то хоть полная? – спросила она.
– Насколько я могу судить, да. И уже очень скоро мы увидим, что случилось с Чэпменом.
– Увидим, что у него был такой же припадок, как у того парня.
– Сальсидо, – подсказал я.
– Верно. – Ванн снова выдохнула дым. – У хаденов подобные приступы случаются чаще из-за того, что синдром вызывает изменения в мозге, а также из-за встроенных нейронных сетей. – Она посмотрела на меня. – У вас такое бывало?
– Припадок?
– Ну да.
– Нет. А у вас? – спросил я.
Ванн заразилась синдромом Хаден будучи подростком и прошла ранние стадии болезни – первую, похожую на грипп, и вторую, более болезненную, с признаками менингита. В отличие от многих, у кого заболевание прогрессировало после второй стадии, она не перешла в состояние запертых, вирус не вызвал ни значительных ментальных нарушений, ни каких-либо когнитивных расстройств. По всем внешним признакам она вполне легко отделалась.
Тем не менее болезнь все-таки перестроила мозг. И теперь в ее голове была нейронная сеть, оставшаяся после работы интегратором – она была из тех немногих, кто, пройдя болезнь, полностью сохранил двигательные функции и мог давать свои тела напрокат хаденам в случае необходимости или для того, чтобы позволить им чувствовать то же, что и обычный человек.
– Нет, – ответила она и подняла руку с сигаретой. – Но у меня свои лекарства.
– А если запись покажет, что это был припадок, что тогда? – спросил я.
– Тогда Дуэйну Чэпмену просто не повезло.
– Еще будет вскрытие. Об этом говорили на пресс-конференции.
– Правильно. И оно, скорее всего, подтвердит, что это был обычный приступ.
– Тогда почему Кауфман вдруг так перепугался?
– Вероятно, он идиот, как юрист и говорил. Увидел, как один из игроков отдает концы на поле, вспомнил, что лига как раз сейчас задабривает потенциальных инвесторов, включая твоего отца. Как там все прошло, кстати?
– Мама сказала, что они с отцом поехали домой. Какой-то чинодрал из лиги пытался уговорить их остаться еще ненадолго. Думаю, после таких событий они, как никогда, нуждались в его репутации.
– После таких событий ваш отец мог запросто потребовать пост комиссара и получил бы его, да еще и торжественную церемонию в придачу.
– Вряд ли ему нужна такая работа.
– Это потому, что ваш папа умный. Итак, мы идем навестить Кауфмана, он признает, что дал волю эмоциям и поступил как идиот, что, конечно, печально для него, но не является преступлением. И покончим с этим.
– Хорошо, – согласился я.
– И это будет означать, что вы напрасно притащили меня сюда в воскресенье.
– Прошу прощения.
– Я спала.
– Когда я звонил, был разгар дня. Половина пятого. Поэтому я не буду особенно переживать.
– Я поздно легла.
– Мама говорит, для вас это не редкость.
– Она не моя мама, – улыбнулась Ванн, бросила на землю окурок и раздавила его. – Ладно, пошли к Кауфману.
– Еще рано.
– Я хочу вернуться домой и лечь спать. Даже если Кауфман не совсем одет, я вряд ли увижу что-нибудь новое.
Дверь номера 2423 оказалась незапертой. Защелка замка была задвинута внутрь, что позволяло открыть дверь снаружи. За ней слышался шум воды в душе.
– Я же говорил, что еще рано, – сказал я.
Не обращая на меня внимания, Ванн постучала в дверь и позвала Кауфмана, но, не получив ответа, проделала все это во второй раз. Снова никто не ответил. Ванн вынула из кобуры пистолет и посмотрела на меня, взявшись за ручку двери.
– Где ваше оружие? – спросила она.
– Дома, – ответил я.
– Вы на службе.
– Вообще-то, не был, – напомнил я. – А потом все изменилось. И возвращаться домой за оружием было уже некогда.
Ванн наклонилась к лодыжке, извлекла из-под штанины маленький пистолет и протянула мне.
– Надо же, у вас и правда кобура на лодыжке, – изумленно выговорил я.
– Да. Идем. – Мы открыли дверь и осторожно вошли внутрь.
В комнате никого не оказалось, что, в общем-то, меня не удивило, так как в ванной работал душ. Постель была скомкана. Похоже, в ней спали. На полу возле кровати валялись рубашка, пиджак, брюки и галстук. На тумбе под телевизором лежали бумажник и очки.
Во всем этом наборе явно чего-то не хватало.
– Крис, – позвала Ванн и кивком указала на ванную.
Не хватало ремня. Один его конец был привязан к лейке душа, из которой все еще текла вода и которую под тяжестью груза чуть вырвало из стены, но недостаточно, чтобы не удержать висящего на другом конце Алекса Кауфмана. Он был, несомненно, мертв. Но Ванн все же подошла и убедилась в этом.