— Не ждать на севе, пока отремонтируют, а сразу заменять запасным узлом.
Для этого надо иметь в резерве запасные узлы, а у нас некоторых деталей в запасе не было. Она требует:
— Обеспечьте!
Я говорю:
— Где их взять, если их нет в снабжающих организациях?
— А если во время сева они сломаются?
— Тогда в крайнем случае самодельные изготовим!
Она к Аркадию:
— Почему же заранее их не изготовить, товарищ главный инженер?
— Надо затратить много усилий, получатся они дорогими и некачественными. А поломок может и не быть.
А она нам:
— Вы, — говорит, — напоминаете мне одну историю. Говорит мать дочери: «Вымой шею, гости приедут». А дочь отвечает: «А если они не приедут, я и буду сидеть, как дура, с вымытой шеей?» Просит вас главный агроном обеспечить детали на случай поломки, а вы отвечаете: «А если такие детали не сломаются, мы и будем сидеть, как… с резервными деталями?»
Аркадий весь побелел:
— Я людей дураками не называю и себя не позволю называть.
А она смеется:
— А я и не называла.
Такая дерзкая, злоязыкая и безбоязненная девчонка получилась из нашей тихони, что нет никакого сладу!
И каждый день, каждый день не одно, так другое! Словом, создалась у нас в МТС обстановочка!
Наконец вызывает меня первый секретарь райкома Рученко. От природы он человек веселый, жадный до дела и быстрый в решениях. Лицо у него некрасивое, но очень располагающее. Губы крупные и каждую минуту готовы рассмеяться. Ноздри мясистые, подвижные, а глазищи — как два светофора. Говорит он обычно быстро, много шутит. А тут мрачнее тучи…
— Была, — говорит, — у меня ваша агрономша. Опять поднимает этот вопрос насчет севооборотов.
Я говорю:
— Севообороты утверждены, сев на носу. Не время сейчас, да никто нам и не позволит их менять! А кроме того, — говорю, — вот вы с ней побеседовали четверть часа — в лице изменились. А мы с ней бьемся день за днем. Уберите вы ее от нас, пока мы все от нее не сбежали.
— Нет, — говорит, — не будем торопиться с выводами. Присмотримся. Иные вопросы надо быстро решать, а иные по пословице: «Семь раз обмозгуй, а один раз реши».
И еще посоветовал он мне съездить в те слабые колхозы, за которые она ратует особо, посмотреть и подумать.
Вооружился я планами, сел, поехал в «Октябрь». Председатель там только что назначенный, молодой, прямо из трехгодичной школы председателей.
Подхожу к его дому, навстречу мне идет бригадир вдовуха Варвара и плачет. Соседи мне объясняют, что у председателя скандал — он хочет на Варваре жениться, а его мать не велит, потому что Варвара старше и детная.
Вхожу я в дом и застаю баталию. Сидит старуха посреди комнаты и строчит, как из пулемета:
— Та яка она ему жинка? Та старюча, та слепуча, та кривонога?! Ось це жинка? Це холеры кусок, а не жинка!
Председатель сидит, опустив голову, а возле него наша Настасья и дед Силантий.
Я вошел, поздоровался. Прошу не тушеваться, продолжать разговор при мне. Старуха говорит:
— А ще мені тушеваться? Пускай вона тушуется!
Председатель смотрит на Настасью и говорит с надеждой:
— Меня она не слушает. Может, вас она послушает, Настасья Васильевна?
А Настасья уже возле старухи. Обнимает ее и уговаривает:
— Вы все ему Ольгу сватаете, а ведь Ольга его тянет к пустякам да к базарам. А Варвара наводит на настоящее дело.
Долго говорила, и мне было удивительно, что слушают ее здесь, как старшую. Старуха попритихла и заплакала:
— У Ольги хата пятистенка да дві коровы, одна по третьему телку, а вже ведерница! А у Варвары тильки дві сиротини. Що вона принесе з собою у хату, окромя двух ртів?
Настасья ей:
— Варвара в дом принесет пятьсот трудодней!
Старуха плюнула на пол и растерла плевок ногой в грязной обутке.
— Ось це твои трудодни! Хоть тысячу трудоднив зроби в нашем колхозе, а и в базарный день полушки не візмешь! Ось це твои трудодни!
Еще раз плюнула и еще раз пяткой растерла.
Настасья смотрит ей в глаза:
— Бабуся, в этом году все будет иначе… Нынче мы все клевера долой, а на их место подсолнух, кукурузу! На одном подсолнухе колхоз заработает не меньше двухсот тысяч! Мы уже все рассчитали. Варвара богаче всех будет. Хватит ей и на себя и на Танюшку с Катюшкой. — Потом обернулась к председателю и говорит ему: — А вы бабушку не слушайте! Она же и на работе такая! Больше всех поскандалит, а лучше всех сделает! Разве она обидит сирот?
Поуспокоила старуху и побежала к Варваре. Когда я ехал обратно, видел, как идет Настасья вдоль реки, прижавшись к Варваре. Посмотрел на Варвару — и «не старюча, и не слепуча, и не кривонога», и не «холеры кусок», а хорошая женщина, идет и плачет…
Из-за этой председателевой женитьбы так и не получилось у нас делового разговора.
А когда ехал я домой, пришло мне в голову: ведь для нас всех клевера и севообороты — это проценты да планы, а для нее, для Настасьи, клевера — это судьба и Варвары, и Катюшки, и Танюшки, и бабки!
Никаких новых конкретных обстоятельств я не выяснил, но не то чтобы колебнулся в нашей правоте, а всю дорогу владело мной беспокойство. Думаю о клеверах, а вижу, как идет Варвара берегом и утирает свои слезы линялой косынкой. И до того мне становится не по себе!
Однако приехал я в МТС, поговорил с Аркадием и Игнатом Игнатовичем и опять пришел в нормальное состояние.
…Правда, уже с того времени начали проявляться у меня такие размышления, которыми я не делился с Аркадием. Не то что скрывал от него, а просто держал при себе. Не располагало меня делиться с ним этими мыслями.
Перед самым севом произошло такое событие: приехал к нам в район первый секретарь обкома. Заночевал он в Волочихинской МТС, и на следующее утро весь район знал, что Линочка поила его чаем и выпросила у него для МТС самосвал.
Утром встретились мы с ней в райкоме, и я ее с завистью спрашиваю:
— Как это вы сумели насчет самосвала?
В глазах у нее чертенята, ямочки на щеках прыгают, кудряшки переливаются, но смотрит в сторону и отвечает уклончиво:
— Во-первых, у меня были очень веские основания для такой просьбы. А во-вторых… — и вдруг не выдержала, блеснула зубами, засмеялась, — во-вторых, секретарь обкома тоже человек. Ему тоже можно создать настроение.
Кивнула головой и убежала.
А я смотрю ей вслед и думаю: такая кому хочешь какое хочешь создаст настроение. Повезло ж Лукачу! Послали ему в МТС такую отраду, а мне — лихо мое, Настасью…
Посетовал на свою судьбу, вернулся к себе в МТС и как в яму опустился. Аркадий ходит злой… Ремонт идет плохо…
А день стоит, как нарочно, необыкновенной красоты. На степи снег чуть подтаял, заслюденел и блестит так, что глазам больно. А на другой день смотрим: стоит на дороге газик-вездеход, а по заслюденевшему снегу шагает к нам человек. И так размашисто, твердо, что по одной этой походке можно узнать: первый секретарь обкома к нам приехал, Сергей Сергеевич Соколов.
Человек он степной, вышел из здешних же колхозников. Лицо у него крупное, в редких темных рябинках. Характер твердый, властный, немногословный… До войны он работал в горкоме. Говорят, что и тогда уважали его, но не то чтобы широко знали. А во время войны твердость характера быстро его выдвинула. Недели за две до приезда к нам крепко покритиковали нашего Сергея Сергеевича на пленуме обкома и в партийной печати за ошибки в методах руководства. Покритиковали его крепко, однако доверие с него не сняли.
Раньше раза два бывал он у нас. Пройдется по МТС со мной и с Федей… Скажет пару слов, выяснит корень дела — и точка! Все, что пообещает, обязательно вскорости твердо исполнит. Однако в подробности и в разговоры с людьми он никогда не вдавался.
А в этот раз будто бы и не он. Во все вникает, подробно разговаривает с механизаторами, пытается пошутить. И шутка у него получается нескладная, однако людям не это дорого. Дорого то, что пересиливает человек свою суровость и от людей ждет добро и для людей находит доброе слово. Раньше, бывало, мы с ним втроем — вчетвером ходим по МТС, а в этот раз окружила нас куча народа. Как из-под земли появился интересующийся всем дед Силантий. Ему, видно, показалось, что Сергей Сергеевич именно к нему, к деду, явился с персональным визитом. И Настасья наша тут же ходит, молчит и моргает.
Собеседник мой замолк и закурил черную замысловатой формы трубку. Трубка эта не шла к его юному лицу с девичьими глазами.
— Есть у Насти эта манера… — задумчиво продолжал он. — Пока человек для нее не ясен, она будет при нем ходить, себя не выказывая. Вежливая, молчаливая. И не от притворства у нее это, а от какого-то повышенного внимания, от ожидания. Словно от каждого человека спервоначала ждет она каких-то чудес. И от этого ожидания сперва вся затихает. Точно и нет ее, а есть только этот интерес к человеку. Потом все пристальнее приглядывается, будто хочет вернее понять человека. Потом появляется в ней сомнение. Критически начинает примеривать, чего этот человек стоит. Решает, каким боком к нему следует повернуться и какую сторону своего разнообразного характера следует ему выказать! Пока все эти стадии развития в ней последовательно происходят, она все молчит! А уж когда эти все стадии пройдены и вопрос решен, тогда держись!
Удостоит своего расположения — поведет себя запросто, по-свойски. Если же не по ней человек, начнет она кидаться на него, как на нас с Федей. Мало кто относился к ней середка-наполовинку — или уж души в ней не чаял, или уж от одного ее имени озноб пробирал…
И снова Алексей Алексеевич задумался. Минута шла за минутой, а он все молчал.
— Вы говорили о приезде первого секретаря. Что же было дальше? — напомнила я.
— Да… — вышел он из задумчивости. — Так вот… Ходим мы все по МТС с секретарем, и она ходит. И смотрит она на него во все глаза. Наверное, впервые в своей жизни видела она близко такого большого человека. И ожидала она от него каких-то необыкновенно благородных и интересных поступков.