А он дверку машины открыл. Ногу поставил на приступку. Мы все замерли… Не одна Настасья — мы все так смотрели, будто каждое его движение сейчас невесть какие проблемы решает и в мыслях наших и в жизнях. Смотрели, не шевелились. А он постоял так — рука на дверце, одна нога на приступке и вдруг обернулся к Настасье:
— Вы знаете, чем поит свою дочь колхозница Варвара из колхоза «Октябрь». Хорошо, что вы это знаете. А знаете вы, как мы жили в тех местах, что за солончаками, прежде? Не знаете. А я сам оттуда. Не то что молока — хлеба не видели… Кибитки да перекати-поле…
И нет в нем уже ни досады, ни возмущения… Что он за одну минуту передумал, что в себе пересилил? Стоит… Вспоминает… И глядит не на нас, а на степь, изрытую снегопахами, что лежит за оградой нашей МТС.
И мне вдруг представилась эта степь без машин, без снегопахов, без людей и без МТС. И он, Сергей Сергеевич, в этой степи, без вездехода, без шляпы. В грубой одежде, в безлюдной степи… И почему-то сделался он мне понятнее.
Молча слушали мы его, а он задавал Насте вопрос за вопросом:
— А знаете вы, сколько мужчин не вернулось с фронта в колхоз «Октябрь»? Нет? А мы знаем. А знаете, сколько ссуд деньгами и хлебом дано колхозу, какая помощь оказана? Надо бы больше… Но… Знаете, какая была в нашей области промышленность, когда мне было столько лет, сколько вам? Деревенская кузница — вот и вся тогдашняя «металлургия» в нашей области! А сейчас наш металл, наши машины — от Китая до Албании… Сейчас мы можем помочь колхозу больше… Были у нас и ошибки… До сих пор не удалось нам поднять этот и еще некоторые отстающие колхозы… Знаем. Думаем. Ищем. Делаем. Поэтому и посылает партия сюда машины, семена, специалистов и будет посылать еще больше. Поэтому и вас послали сюда, товарищ Ковшова, послали как раз для того, чтобы поднимать отстающие колхозы, а не для того, чтобы демонстрировать такие бутылки.
Говорил он медленно, трудно, как камни ворочал, а кончил просто и по-деловому:
— Что ж… Пойдемте. Обдумаем ваши соображения.
Видно, в ту минуту, в ту секунду, пока нога его была на приступке, все взвесил и, видно, почувствовал в Насте за опрометчивыми ее словами что-то большое, ценное. Почувствовал, взвесил и сразу пересилил себя, перешагнул через свое раздражение. Одним взмахом всю мелочь и ерунду настану откинул, а ценное в ней взял и повернул к себе на полный оборот.
Немалого ума и немалого характера человек!
— Пройдемте в помещение, товарищи, — говорит. — Там удобнее беседовать.
Настя бутылку свою выронила, и глаза у нее покраснели, как перед слезами. Все сразу зашумели, заговорили, заторопились в помещение. И радость такая у всех и легкость.
Сколько раз он к нам приезжал! Сколько вели мы с ним деловых разговоров! Уважали мы его, но каким-то официальным уважением. А в эту минуту всех нас он взял в горсть. Не официально, не по положению, а вот так, по внутреннему убеждению признали мы его за человека сильнее нас и умнее.
Идем в кабинет, шумим, шутим. И дед Силантий, конечно, впереди всех. Стулья устанавливает, усаживает.
Сели мы вокруг стола тихо, мирно. Посмотрел Сергей Сергеевич на Настасью и говорит ей:
— Выкладывайте. Слушаем…
И началось тут сражение!
Настасья против старых севооборотов, остальные — за них. Игнат Игнатович в свое время с великим трудом вводил их в колхозах. Он за их введение получил от области благодарность. Они его детище, его слава и гордость! Он утверждал, что клевера плохо растут только потому, что за ними нет ухода, не известкуют, не удобряют землю.
Как ни странно, крепко способствовал решению спора дед Силантий…
Слушал-слушал дед да и говорит:
— За свой колхоз я не скажу, а в соседнем, в могучем колхозе «Звезда» этим клеверам одной только какавы не давали! Попробовать еще поливать их какавой, тогда, может, они согласятся произрастать на нашей степи.
Вызвали мы Рученко. Пересмотрели материалы по урожайности клеверов за десять лет. К вечеру пришли наконец к решению.
Все севообороты Сергей Сергеевич менять не советовал, но тут же позвонил в город, чтобы немедленно выезжал научный сотрудник для консультации и помог заново пересмотреть севообороты в трех отстающих колхозах с целью быстрейшего поднятия их слабой экономики.
Попробовал я по примеру Линочки попросить самосвал, из этого ничего не вышло. Однако возникла у нас во время этого разговора мысль о том, чтобы попросить на три дня на соседней станции, у железнодорожников, экскаватор и с его помощью разгрузить и вывезти со станции удобрения. Сергей Сергеевич обещал нам в этом деле помочь.
В тот момент, когда Настасья стояла с бутылкой в руках, чем-то она нас всех тронула, но это чувство прошло очень скоро.
Для этих добрых чувств просто времени не оставалось. Консультант, которого вызвал Сергей Сергеевич, так же, как и мы, считал, что надо не отказываться от клеверов, а поднимать их урожайность. День и ночь у нас споры. От этих споров знобит всю МТС — нет нормальной работы! Звоним в район, в область. Область дает установку в трех отстающих колхозах этот год клевера заменить кукурузой и подсолнухом. Области легко: дали установку — и все! А мне каково? Попробуй накануне сева и достать новый посевной материал, и пересмотреть план работ квадратно-гнездового, и увеличить нагрузку на сеялке «СШ-6».
Особенно трудно досталась мне кукуруза, была б она неладна! В нашей степи сеяли ее в двух — трех колхозах, и то только на кулисы. У нас и килограмма не раздобыть. А тут попробуй в три дня достать семенной материал на многие сотни гектаров!
У меня тогда вся дверь в кабинете расщепилась: как войду, выйду — все рывком.
Наконец кончили с севооборотом. В трех колхозах заменили клеверные поля посевами кукурузы и подсолнуха.
И сразу нашу Настасью как подменили.
Пока спорила, вид у нее был вызывающий, смелый. А когда добилась своего, испугалась.
До сих пор все наши колхозы были на общей ответственности. А теперь, когда наперекор нам настояла на своем, получилось так, что взяла она три самых тяжких колхоза на свою ответственность. Как только она это поняла, оробела. Молчит и ходит по МТС с испуганными глазами. Смотрит, как будто просит: «Ободрите меня хоть словечком! Страшно, мол, мне!»
А мы это видим и даже радуемся. Сама заварила — сама и расхлебывай!
Помню я такой случай. Возвращался я домой на мотоцикле. Еду усталый, голодный и злой, как черт, — двое суток мотался по соседним районам за этой злосчастной кукурузой, и все впустую! Вечер был ветреный. Закат густой. На снегу от заката розовый отсвет, и не понять, снег это или еще что-то, тебе неизвестное. Кругом ни куста, ни деревца, только прошлогодние кулисы — сухие кукурузные стебли шеренгой тянутся к горизонту. Ветер гнет их к самому снегу. А тишина вокруг такая, будто нет на белом свете ни людей, ни зверей, ни сел, ни городов, только мертвый снег под густым закатом. Будто ты не на земле, а на неизвестной безлюдной планете. «Волчьими вечерами» называют у нас такие вечера, потому что даже волков в такие закаты одолевает тоска, выходят они из нор в степь повыть на ветру.
Вот в этакий «волчий вечер» и ехал я из района. Неуютно мне в степи. Тороплюсь. И вдруг вижу, какая-то одинокая фигура бродит меж кукурузными стеблями. Подъезжаю — Настасья. Увидела меня, как будто обрадовалась, заторопилась ко мне. Идет, в снег проваливается, тащит в руках кукурузный стебель. Все волосенки ветром растрепало, пальто с нее так и рвет. Идет против ветра, вся пригнулась и голову выставила, будто этот ветер буравит своей головой.
Подошла и «здравствуйте» не сказала, а сразу:
— Алексей Алексеевич, ведь здесь хорошая кукуруза росла! Правда? Здесь в прошлом году сеяли кукурузные кулисы! Смотрите, какие стебли сильные. Хорошая кукуруза! Правда?
И смотрит жалобно, смотрит, словно говорит: «Боюсь. Поддержи. Обнадежь».
Я ей отвечаю беспощадно:
— Так себе кукуруза.
А она мне опять торопливо:
— Вызревать она, конечно, здесь не будет, но для корма скоту, для силоса… Ведь хороша! Посмотрите, какие листья!
— Поздно уж, — говорю. — Не время по степи бродить, кукурузу разглядывать. Садитесь. Довезу.
Говорю, а меж тем сам думаю: «Сам из-за тебя день и ночь по степи мотайся да еще тебя вози!»
Она посмотрела и, видно, поняла мои мысли.
— Спасибо, — говорит, — я пешком пойду.
— Вольному воля.
Уехал. На повороте оглянулся. Бредет. Стебель тащит. А до села далеко еще. Помню, мелькнуло в уме вполусерьез: «Еще и на самом деле съедят ее волки». Пока оглядывался, угодил с мотоциклом в канаву, чуть не упал и выругался с досады: «Чтоб ее волки съели… Хоть покой узнаем!»
Но, между прочим, в те дни у нас получилось что-то вроде передышки. Навоевались, наспорились, наволновались и поутихли. И выдалось даже два — три вполне миролюбивых дня.
С помощью Сергея Сергеевича добились мы у железнодорожников экскаватора. Дали его нам на три дня для вывозки удобрений. Удобрения на нашей станции выгружали и для нашего и для глубинных районов. И за годы образовалась возле железнодорожной насыпи вторая насыпь, из удобрений. Уже и позабыли, чьи они, кому были посланы. И вот решили мы с Федей все их вывезти на поля. Райком нам помог — передали нам на три дня весь районный транспорт. Образовалась солидная автоколонна. Разработали маршруты. Степь подморозило последними заморозками, дороги крепкие, экскаватор работает безотказно, у шоферов организовали соревнование. Кипит работа.
Вдруг вижу, среди шоферов хохочет и вертится какая-то девчонка. Только по лыжным штанам и узнал Настасью. Она от пыли закинулась полушалком, веселая, с машины на машину скачет, как коза. Пробирается ко мне и кричит:
— Ой, Алексей Алексеевич, как хорошо получается! — И тут же добавляет: — Только надо не так!..
Меня всего передернуло — опять начинает учить и указывать. А она говорит:
— Надо двухстороннюю погрузку. В два потока! Иначе экскаватор все же простаивает!