— Не моих, а ваших рук дело! Почему у вас в МТС только на двух — трех механизаторов можно положиться? Почему вы с вашими кадрами не работаете?
Аркадий ей не стал даже отвечать, а, когда она вышла, говорит мне:
— Ну, Алеша, выбирай! Не для того я уехал из большого города, ушел с большой работы, чтобы здесь, в степи, тянули из меня последние жилы. Я или она…
Решили мы ее уволить, и стал я подготавливать этот вопрос в райкоме.
В эти дни Сергей Сергеевич возвращался из поездки по области и проездом снова задержался в нашем районе.
И вот вызывают нас в райком, и сидит в кабинете рядом с Рученко сам Сергей Сергеевич.
Приглашают они нас садиться. Сели мы вчетвером у одной стенки, возле председательского стола. Настасья присела на краешек стула у противоположной стены, в самом дальнем углу. Рученко не садится, а ходит от окна к окну, смотрит то на нас, то на Настю. Выражение у него необычное: голову наклонил, как будто одним ухом прислушивается к чему-то, едва слышному. Подойдет к одному окну — с одной стороны на Настю посмотрит; подойдет к другому окну — с другой стороны ее оглядит…
Сергей Сергеевич сидит за столом спокойно, глаза опустил и только изредка взглядывает на всех нас сразу.
Надо сказать, что ситуация для обоих секретарей не простая. Четыре старых уважаемых работника МТС ополчились против девчонки, явившейся в МТС из института с отличными характеристиками. Попробуй разберись, в чем тут дело… Федя мне на ухо шепчет:
— Рученко может и ошибиться, а на Сергея Сергеевича полагаюсь я полностью. Он когда разговаривает с человеком, будто вынимает ядро из ореха… Говорит, как сортирует: шелуху отметает, а зерно подбирает к зерну.
Предоставляют нам слово. Первым говорю я, как директор. Я объективно сообщаю, что поступили ко мне заявления от главного инженера и от Игната Игнатовича о невозможности работать с новым агрономом. Сообщаю, что за истекший короткий срок было два случая прямого неподчинения моему директорскому приказу.
Высказались и остальные. Дольше всех нас говорил Аркадий. Встал он, вынул трубочку свою изо рта и говорит:
— Сергей Сергеевич, вы меня знаете не первый год… Был здоров и не на такой работе работал. Было время… Всякими людьми руководил… со всякими срабатывался… но с таким человеком, как агроном Ковшова, сработаться невозможно! Нет у нее ни опыта, ни знаний, ни выдержки, ни дисциплинированности. Результаты ее «работы» налицо: всегда наша МТС одной из первых в районе заканчивала ремонт. Нынче мы закончили его последними. Всегда наша МТС первая выводила агрегаты в поля. Нынче у соседей все машины в полях, а наши еще торчат на усадьбе стараниями агронома Ковшовой. Не сегодня-завтра начнем сев. Раньше мы его заканчивали в числе первых… Если агроном Ковшова останется в МТС, мы наверняка закончим его последними…
Выслушали нас оба секретаря и молчат. Рученко остановился у окна, опершись спиной на оконный косяк, а Сергей Сергеевич поднялся и начал ходить по комнате. Поворачивается неуклюже, как нагруженная баржа. Лицо такое, что ничего на нем нельзя прочесть. Ходит, молчит. Тишина в кабинете… Остановился… Поглядел на всех нас, и вдруг что-то дрогнуло у него в лице, глаза блеснули, губы шевельнулись, словно сильно захотелось ему засмеяться. Взглянул он искоса на Рученко, и к тому смех перекинулся, у того выдержки поменьше, губы разъехались, ноздри задрожали — вот-вот захохочет. Рученко стал сморкаться, а Сергей Сергеевич быстренько повернулся лицом к окну… Что же это, думаю, рассмешило обеих секретарей? И посмотрел я на происходящее со стороны… Сидят по одну сторону кабинета четверо мужчин, все рослые, здоровенные, и все четверо с ненавистью смотрят в противоположный угол. А в противоположном углу сидит девчонка, маленькая, тихонькая, ноги под стулом скосолапила носками внутрь, голову нагнула, бантики выставила… И хоть бы лицо-то было воинственное или сердитое. Нет!.. Выражение лица самое горестное.
Подумаешь, что от этого горестного создания четыре здоровенных дяди готовы сбежать из МТС, и поневоле засмеешься!..
Со стороны смешно, а нам не до смеха.
Постоял Сергей Сергеевич у окна, пересилил усмешку, подошел к Насте и говорит:
— Так вот какая ситуация, агроном Ковшова.
Она еще ниже голову нагибает, моргает и молчит.
— Энергии, как видно, у вас вполне достаточно! — продолжает Сергей Сергеевич. — Больше чем достаточно, если вы одна четырех здоровых, спокойных мужчин довели до белого каления!.. Но как эта энергия расходуется? Ведь создалась такая ситуация, что, пожалуй, правильнее всего перевести вас сразу после посевной в другую МТС… Как же могло создаться такое положение?
Она едва выдавила из себя:
— Я… ничего такого… особого… не делала…
Сергей Сергеевич постоял над ней, подумал, и опять мелькнула у него в лице не то усмешка, не то что-то другое… неофициальное.
— Могу, — говорит, — я себе представить это ваше «ничего особого»! — И спрашивает он ее не сердито, а с любопытством и с добродушной насмешливостью в голосе:
— Когда вы походя и всенародно обвинили меня (а я как-никак секретарь обкома!) в тройном обмане колхозников, вы тоже, конечно, считали, что «ничего такого… особого» вы не сделали?
Она молчит, а он подождал ответа и продолжает строже:
— Я вас один раз видел и один раз разговаривал с вами. А товарищи работают с вами бок о бок из месяца в месяц… Могу я себе представить ту обстановку, которая создается в МТС! Но сейчас дело не в этом. Товарищи утверждают, что вы никому не подчиняетесь. Позволяете себе прямо нарушать приказы директора… Может быть, товарищи ошибаются, и вы этого себе не позволяете?
Настя головы не поднимает.
— Позволяю… себе… — говорит.
— А о принципах единоначалия на советских предприятиях вы что-нибудь знаете?
Она все молчит.
Подождал Сергей Сергеевич ответа и, не дождавшись, продолжает:
— Есть такое правило, которого я придерживаюсь в работе: «Не знаешь — научим! Не можешь — поможем! Не хочешь — заставим!» Так вот, интересно мне установить, не знаете ли вы о принципах единоначалия и дисциплины, не можете ли им следовать в силу каких-то обстоятельств или… не хотите им следовать?
И опять она молчит. Потом разжала губы и едва выдавила:
— Техника возросла… а урожаи не растут… Я говорила… Я думала… Они не хотят меня слушать!..
И опять замолчала. Лицо растерянное, глуповатое… Я думаю: что же это случилось с нашей задирой? Почему не отстаивает себя и свою правоту? Почему перед секретарем обкома даже не пытается защитить себя от наших обвинений? Вспомнилось мне, как проводила она занятия с трактористами, как машины устанавливала на выгрузке удобрений, как бродила по степи с кукурузным стеблем… Есть же и в ней такое, чем козырнуть, чем показать себя с хорошей стороны. Есть за что и нас раскритиковать. Почему же молчит? Когда нужно «защищать» квадратно-гнездовой, она, можно сказать, кидается грудью на штыки! Когда нужно было «защищать» отстающие колхозы, она ничего не побоялась, самому секретарю обкома бог знает чего наговорила! И смелости и дерзости было в ней тогда на десятерых! А сейчас не за квадратно-гнездовой и не за отстающие колхозы, а за самоё себя надо драться!.. Что же она, заядлая драчунья, сидит безмолвно, бессильно, губ не разжимая?.. Что же это за характер такой?.. За других дерется, как тигрица, а себя… себя… себя она, как видно, защищать не умеет…
Ярко освещенное селение промелькнуло за окном, но мы не знали, какое: столько городов и сел пролетело мимо нас за эту ночь.
Спутник мой то сжимал, то разжимал в ладони холодную трубку.
— Поверите ли, — вот до сих пор помнится мне эта ее беззащитность перед нами… Да… Так и не сумела Настасья в ту минуту постоять за себя. Себя она защитить не сумела… Выслушала все растерянной, безъязыкой дурочкой и дурочкой вышла из кабинета…
А мы остались и повеселели. Вернее, почувствовали облегчение от того, что неприятное дело уже решено, уже позади. Федя стал осторожно закидывать удочку насчет того, нельзя ли будет «поменяться» агрономами с Волочихинской МТС. Давно уж хотелось нам перетащить к себе Линочку.
А Сергей Сергеевич отвечает нам рассеянно, односложно и продолжает ходить по комнате. А лицо у него сумрачное, неспокойное, как будто он недоволен не то собой, не то еще чем-то… То сядет за стол, то опять встанет, подойдет к окну, побарабанит пальцами по стеклу… Когда мы поговорили о других делах, он говорит:
— Да… Поведение опрометчивое… недопустимое… — Мы слушаем и удивляемся: опять он про Настю? — Но… живет она в состоянии драки… А в драке главное не поведение… а то, за что и с кем человек дерется… — И повернулся к Рученко. — Когда сомневаешься в существе вопроса, полезно бывает просмотреть, кто в одном лагере, кто в другом. Это иной раз помогает разобраться…
Я сразу подумал: кто из наших механизаторов за нее, кто против? Чумак за нее горой, а Стенька с Венькой… Как это получилось, что мы, можно сказать, в одном лагере с этой парочкой?
А Сергей Сергеевич продолжает:
— Колхозники и механизаторы агронома Ковшову приняли. Мало того: полюбили. С ними у нее драки нет… С вами у нее драка. Со всеми одинаково или есть среди вас ее главный «супротивник»?
Вопрос был неожиданный, мы не сразу ответили. Аркадий нашелся скорее всех; усмехнулся и отвечает:
— Главный ее «супротивник», пожалуй, я.
Сергей Сергеевич постоял, посмотрел на него своими медвежьими глазками откуда-то из глубины, подумал и выкладывает ему в лицо:
— А ведь требования ее, по существу, правильны… Сеялки-то в агрегате действительно были неисправны… Отвалы в другом агрегате действительно не работали… Катков действительно не было…
Аркадий видит, что дело принимает нежелательный оборот, встает, подходит к столу:
— Сергей Сергеевич! Разрешите мне завтра поехать с вами… В любом агрегате любой МТС я берусь найти недоделки. Однако главные агрономы там докладных записок не пишут, агрегатов на усадьбе не задерживают… Я вам берусь наглядно доказать, что в нашей МТС дело обстоит не хуже, а лучше, чем в соседних! Исключительно благодаря линии поведения главного агронома наша МТС числится на последнем месте.