— Уехал и пропал! Ни слуху о тебе, ни духу! Сгинул… Эх, задержаться бы да отпраздновать! Чтоб стон стоял, золота-дорога! Съест меня живьём наш Поликарпыч, коль с концентратами застряну. Но я ребятам свезу весточку: у Федьки Соловейкова — наследник! Спешишь, вижу… Спеши, спеши, не держу. Дай ещё лапу пожму!
Прежде было только тревожно и смутно на душе. Сейчас, после шумной Васиной встречи, тревога осталась, но появились радость и надежда. Как он был глуп. Что-то мудрил, над чем-то ломал голову, мучился, а всё просто: рождается ребёнок, он — отец, он имеет право требовать от Стеши переехать к нему! Добьётся!.. Страшного нет!..
Фёдор бежал по пустынным улицам к больничному городку.
В приёмной родильного отделения сидел только один, уже не молодой мужчина из служащих, в добротном пальто, в высокой под мерлушку шапке. У Фёдора от быстрой ходьбы, от напряжённого ожидания чего-то большого тяжело стучало сердце. Почему-то представлялось, что едва только он войдёт, все засуетятся, забегают вокруг него. А этот единственный человек в пустой, чистой, ярко освещенной комнате взглянул на него с самым спокойным добродушием.
— Первый раз? — спросил он.
— Что? — не сразу понял Фёдор.
— Я спрашиваю: первый раз жена рожает?
— Первый, — ответил со вздохом Фёдор. Он сразу же подчинился настроению этого человека.
— Видно. А я каждый год сюда заглядываю. Четвёртый у меня.
Дежурная сестра вынесла вещи — пальто, шаль, фетровые ботики.
— Получите.
Незнакомец принял всё это, не торопясь уложил, связал аккуратно.
— Привёл жену — узелок взамен дали. До свидания… Не волнуйтесь. Обычное дело. Вам бы кого хотелось — сына или дочь?
— Сына, конечно.
— Значит, дочь появится.
— Почему?
— По опыту знаю. Девочек больше люблю, а каждый год — промах, мальчики появляются. Но и это неплохо. Народ горластый, не заскучаешь.
Ещё раз ласково кивнув, он ушёл. Сестра, закрыв за ним плотнее дверь, деловито спросила:
— Как фамилия?
— Соловейков… Фёдор Соловейков.
— Фёдоры у нас не лежат. Муж Степаниды Соловейковой, что ли? Это — сегодня положили… Передачу принесли? Давайте мне… В целости получит.
— Не родила ещё?
— Больно скоро. Идите, идите домой. Спите спокойно. Сообщим.
— Я подожду.
— Нет уж, идите. Может, трое суток ждать придётся. Дело такое — ни спешить, ни тянуть нельзя.
Фёдор долго топтался под освещенными окнами родильной, прислушивался, не донесётся ли сквозь двойные рамы крик Стеши. Но лишь робко скрипел снег под его валенками.
За ночь он несколько раз: прибегал под эти окна, ходил вдоль стены. Было морозно, временами начинал сыпаться мелкий сухой снежок, а Фёдору в мыслях представлялось солнечное летнее утро, луг, матовый от росы, цепочкой два тёмных следа: один от ног Фёдора, другой от ног сына. Они идут на рыбалку с удочками… И росяной луг, и следы на мокрой траве, и берег реки с клочьями запутавшегося в кустах тумана — всё отчётливо представлял Фёдор. Не мог представить только самое главное — сына. Белоголовый, длинное удилище на плече — и всё… Мало!..
Он промерзал до костей, бежал домой, там, не зажигая огня, не раздеваясь, сидел, грелся, продолжал думать о сыне, о росяном луге, о следах, временами удивлялся, что хозяева крепко спят, а двери не запирают. Забыли, видать, это на руку — не будить, не беспокоить…
Ночь не спал, но на работе усталости не чувствовал, через час бегал к телефону, с тревожным лицом справлялся и отходил разочарованный.
Стеша родила под вечер.
21
Во время приступов Стеша металась по койке и кричала: «Не хочу! Не хочу!» Врачи и сестры, привычные к воплям, не обращали внимания. Они по-своему понимали выкрики Стеши: «Больно, не хочу мучиться». Но Стеша кричала не только от боли. «Не хочу! Не хочу!» — относилось к ребёнку. Зачем он ей, жене, брошенной мужем!
Но принесли тугой свёрточек. Из белоснежной простыни выглядывало воспалённое личико. Положили на кровать Стеше. При этом врачи, сестры, даже соседка по койке — все улыбались, все поздравляли, у всех были добрые лица. На свет появился новый человек, трудно оставаться равнодушным.
Горячий, маленький рот припал к соску, до боли странное и приятное ощущение двинувшегося в груди молока. Стеша пододвинулась поближе, осторожно обняла ребёнка, и крупные слёзы снова потекли по лицу. Это были и слёзы облегчения, и слёзы стыда за свои прежние нехорошие мысли — «не хочу ребёнка!» — это были и слёзы счастья, слёзы жалости к себе, к новому человеку, тёплому, живому комочку, доверчиво припавшему к её груди.
И с этого момента всё перевернулось с горя на радость.
Во время второго кормления, когда Стеша, затаив дыхание, разглядывала сморщенную щёчку, красное крошечное ухо, редкий пушок на затылке дочери, она почувствовала, что кто-то стоит рядом и пристально её разглядывает. Она подняла голову. Перед ней замер с выражением изумления и страха Фёдор.
Они не поздоровались, просто Фёдор присел рядом, с минуту томительно и тревожно молчал, потом спросил:
— Может, нужно чего?.. Я вот яблок достал… — и, видя, что Стеша не сердится, не отворачивается, широко и облегчённо улыбнулся. — Бот она какая… Дочь, значит. Хорошо.
И Стеша не возразила — конечно, хорошо.
— Спит всё время: Сосёт, сосёт, глядишь — уже спит.
Фёдор сидел недолго. Весь разговор вертелся вокруг дочери: сколько весит, что надо купить ей — пелёнки, распашонки, обязательно ватное одеяльце.
Им мешали, напоминали Фёдору, что он обещал на одну минуточку, а сидит уже четверть часа. Фёдор поднялся и тут только ласково и твёрдо сказал:
— Никуда я тебя, Стеша, не пущу. Ко мне жить переедешь.
И почему-то он даже парнем Стеше не нравился так, как в эту минуту — в белом, не по плечу халате… Длинные руки вылезают из рукавов, лицо озабоченное…
Стеша осмелилась всё же робко возразить:
— С ребёнком-то дома бы лучше, Феденька. Есть кому присмотреть.
Но голос Стеши был неуверенный, просящий.
На следующий день приехала мать. Стеша, похудевшая, большеглазая, с растрёпанными волосами, стыдливо запахиваясь в халат, тайком выскочила к ней в приёмную.
— Вот она, наша долюшка… Прогневили мы богато… — завела было Алевтина Ивановна, но тут же перебила себя, сразу же заговорила деловито: — Не кручинься. Всё, что надобно, приготовила: пелёночек семь штук пошила, исподнички разные, отец люльку уже пристроил…
— Мама, — робко перебила Стеша, — я всё ж к нему перейду… Зовёт.
— Зовёт?.. Совесть, видать, тревожит его, а на то не хватает, чтоб повинился да пристраивался сызнова к нам.
— К нам не вернётся… — И вдруг Стеша упала на плечо матери, зарыдала. — Да как же мне жить-то с ребёнком без мужа! Все пальцами тыкать будут!..
— Это что такое?! Кто разрешил? Что сестры смотрят? Лежать! Лежать! Не подниматься!.. Кому говорят? Идите в палату! — В дверях стояла пожилая женщина, дежурный врач родильного отделения.
Мать гладила Стешу по спутанным волосам:
— Не расстраивайся, дитятко, не тревожь себя… Иди-ко, иди. Вон начальница недовольна…
Утро было с лёгким морозцем. Ночью выпал снежок, и село казалось умытым. Мягкий свет исходил от всего — от крыш, дороги, сугробов, тяжело навалившихся на хилые оградки. И воздух тоже казался умытым, до того он свеж и лёгок. Во всех домах топились печи. По белым улочкам в свежем воздухе разносился вкусный запах печёного хлеба. Мир и благополучие окружали маленькую семью, неторопливо двигавшуюся от больницы к дому.
Кроватку Фёдор не успел купить, постель дочери устроили пока на составленных стульях. И Фёдор чувствовал себя виноватым, оправдывался перед Стешей:
— Ведь жить-то только начинаем, не мы одни, все так сначала-то… Всё будет — и квартира и, может, домик свой, хозяйством ещё обзаведёмся. Как хорошо-то заживём!..
Стеша со всем соглашалась, ни на что не жаловалась.
В тот же день они назвали дочь Ольгой.
А поутру пришёл первый гость. Гость не к Фёдору и не к Стеше.
Раздался стук в дверь, через порог перешагнула девушка, стряхнула перчаткой снег с воротника.
— Здравствуйте. Здесь живёт Ольга Соловейкова?
Фёдор и Стеша даже растерялись, не сразу ответили. Да, здесь живёт… Всего десять дней, как она появилась на свет, и имя своё, Ольга, получила только вчера, вчера только принесли её в эту комнату.
— Здесь живёт, проходите, пожалуйста.
Девушка сняла пальто, достала из чемоданчика белый халат, попросила тёплой воды, вымыла руки.
— А кроватку надо приобрести. Обязательно.
Она долго сидела со Стешей, ещё раз напоминала ей, как надо и в какой воде купать, в какие часы кормить, как пеленать, как присыпать, с какого времени можно вынести на улицу. От приглашения попить чайку отказалась:
— У меня не один ваш пациент.
Это был первый гость. Вслед за врачом стали приходить гости не по одному на день.
Одной из самых первых приехала неожиданно тётка Варвара. Она внесла в маленькую комнатку какие-то пахнущие морозом узлы, скинула свой полушубок и долго стояла у порога, потирала руки, говорила баском:
— Обождите, обождите, вот холодок с себя спущу… Уж взглянем, взглянем, что за наследница. Успеется.
Первым делом она принялась развязывать свои узлы.
— Принимай-ко, хозяюшка, — обращалась она к Стеше, нисколько не смущаясь тем, что та сдержанно молчит. — Это вам подарочек от колхоза. Ты, Фёдор, жену теперь корми лучше, через неё ребёнка кормишь, помни! Степанида, поди сюда… Да брось в молчанки играть. Вот уж теперь-то нам с тобой делить нечего. Уж теперь-то мы должны душа в душу сойтись. Поди сюда. Это от меня. Ситец белый, пять метров. Ты его на пелёнки, гляди, не пускай. На пелёнки-то старые мужнины рубахи разорви, простирай их, прокипяти… Ей, несмышлёнышке, всё одно, что пачкать. Это на распашоночки раскрой да на наволочки. С умом берись за хозяйство-то.
Стеша, не привыкшая «ждать добра» от чужих, тем более от тётки Варвары, растерялась сначала, но, когда гостья обратила внимание на составленные стулья и заявила, что сегодня же накажет плотнику Егору делать кроватку, размякла.