— Председатель из-за тебя заболел!
— Иван-то Маркелович нам дороже тебя!
— Сплетням способствуешь!
— Председателя грязнишь!
Алексей, побледнев, молчал.
— Ишь, глаза-то бегают!
— Совесть заела!
Иван Кустов, напуганный случившимся, кричал, надрываясь:
— Тихо! Нельзя же так! Пусть Алексей извинится перед Иваном Маркеловичем. Ей-богу, ничего страшного нет, а раскричались!
— Правда! Пусть извинится! — Повинись, Алексей!
Чупров, видя бледное и решительное лицо Алексея, понял, что тот не извинится, что пахнет скандалом, что слух об этом дойдёт до райкома.
— А ну, тихо! — Он повернулся к Алексею. — Не надо твоих извинений. Я не оскорблённая барышня, чтобы пардоны выслушивать. Одно пойми — хочу добра колхозу, и не становись поперёк, не учи меня жить. Молод!
Алексей молчал.
— Вот и всё, — произнёс Чупров. — Расходитесь!
На другой день Рая узнала всё, что произошло. Все обвиняли Алексея, его ругали, сочувствовали председателю. Рая поняла: все отвернулись от Алексея, он остался один.
Едва стемнело, Рая пошла к электростанции.
Алексей выскочил к ней без шапки, в накинутом на плечи полушубке.
— Ты, Рая? Пришла! Спасибо. Думал, и ты сердита.
— Сердита я, Алёшка, сердита! Ведь предупреждала же, ведь говорила! Не послушал, вот и случилось.
— Да…
Он стоял перед ней, наклонив голову со спутанными волосами, поглядывая испуганно из-под бровей.
— Иди шапку надень. Простудишься.
— Подмял меня твой отец, Рая, — вздохнул Алексей. — В землю втоптал. Я ж за него боялся, предупредить хотел, добра ему желал. Не понял, не захотел понять! А за ним все уж следом. Никто не понял. Ты б слышала, как кричали, словно враг я им.
Голос Алексея сорвался. Он помолчал.
— А ведь коммунисты среди них были: Иван Кустов, Евсеев. Какой же я секретарь партийный? Разве посмели бы так орать на Бессонова? Выходит, пустое я место. Страшно, Рая… От меня сейчас все шарахаются. Пусть виноват, ошибся, не надо бы при Глафире лишнего болтать. Обсудили бы на собрании, освободили бы, дали бы выговор — пусть! Всё легче! А он перед народом унизил! А сталкивать меня с секретарей твой отец не хочет, невыгодно ему. Райком ведь заинтересуется…
— Так ты сам в райком иди!
— Эх! Думал об этом! Ну, пойду, так ведь сейчас против меня весь колхоз. Пришлёт райком человека, тот встанет на мою сторону, меня здесь ещё больше возненавидят: «Ага, мол, жаловаться полез!» Ничего я этим не добьюсь, глаза им не раскрою. Опять для них Иван Маркелович свят и чист, а я жалобщик, клеветник. Да, и в райкоме-то Ивану Маркеловичу больше поверят. Он старый председатель, а я — молодо-зелено.
— Так что же делать?
— Не знаю.
Чупров сидел дома. Раскрасневшийся, потный, он допивал пятый стакан чаю.
— Садись, — добродушно сказал он, когда Рая вошла в избу. — Мать, медку нам подкинь. Ещё стаканчик выпью.
Рая тяжело дышала.
— Кто за тобой гнался?
— Никто.
— То-то и видно. Да не бойсь, пытать не стану, сам молодым был.
— Отец!
— Что?
— Сейчас видела Алексея.
Иван Маркелович насторожился.
— Ну и что же? Чего тебе с ним не видеться, чай, каждый вечер встречаетесь.
— Говорила с ним.
— Коль не секрет — о чём?
— О том, как ты его перед народом осрамил.
— Я? Я тут ни при чём. Колхозники срамили.
— Он же тебя хотел предупредить.
— О чём?
— Сам знаешь.
— Ну, хватит! Предупреждения надоели.
— Если он виноват, почему ты на партийном собрании вопрос не поставил?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— А я знаю! Будешь настаивать, чтобы его сняли, райком заинтересуется, а тебе невыгодно. Всплывёт кое-что.
Чупров свирепо крякнул, поднялся из-за стола.
— Раз и навсегда говорю: миловаться с ним милуйся, а меня не трожь!
— Нет, трону!
— Тогда из моего дома уходи! К нему, коли он дороже!
— И уйду!
— Да это что же такое? Матушки мои! — испугалась Федотовна. — Иван, опомнись! А ты, вертихвостка, против кого кричишь?
— Молчи! — повернулся Чупров к жене и холодно кивнул дочери. — Можешь собираться!
— Не пущу! — крикнула Федотовна. — На позор-то всей деревне. Без свадьбы. Не пущу!
— Мать! Пусти её! Мать!! Старая дура! Кому говорят — отстань! Пускай идёт, коль совести нет.
Федотовна села на лавку и запричитала:
— Головушка моя горькая! И за что такое наказание! Кормила, холила, в люди выводила… На позорище-то всем!..
Рая стала собирать свои платья и книги. С тяжёлым чемоданом она вышла на улицу.
В колхоз приехал Ефим Трезвый. Он сообщил Ивану Маркеловичу, что есть возможность купить цемент. На новом скотном надо было цементировать дорожки. Чупров пригласил гостя к себе. Федотовна, забыв о том, что когда-то упрекала мужа — «от людей совестно», бегала то на склад за свининкой, то на птицеферму за свежими яичками.
Всё улеглось. Мало ли бывает неприятностей в беспокойной жизни председателя колхоза!
…Бухгалтер Никодим Аксёнович, как всегда, заприходовав покупку цемента, принёс документы на подпись к Чупрову. Тот расчеркнулся и вернул бумаги. Никодим Аксёнович молча стоял у стола.
— Чего там ещё?
Бухгалтер нерешительно поёжился.
— Оно твоя воля, Маркелыч. Ведь мы без счетов покупаем. Сам понимаешь, как мне приходится изворачиваться. А вдруг что случится. Рискую!
— Кто спросит? Я один могу спросить. Я председатель!
— Всё же опасно. Могут притянуть за нарушение финансовой дисциплины.
— Меня притянут, я и отвечу. Ты за мной, как за каменной стеной. Чего таким трусливым стал?
— Я не к тому, Иван Маркелович.
— Тогда к чему же?
— Старуха больная, хозяйство в упадке…
Чупров начал понимать, в чём дело.
— Уж не хочешь ли погреться на колхозных покупках?
— Твоя воля, — со вздохом ответил бухгалтер. — Ты ж, к примеру, Ефима Арсентьевича не обижаешь.
Чупров нахмурился.
— Ты кто? — спросил он в упор.
— Чего?
— Колхозник ты или нет? Колхозник! Так служи без корысти колхозу, не оглядывайся на Ефимов Арсентьевичей. Им наш колхоз — сбоку припёка. Потому-то иной раз и приходится благодарить. Так-то! Я же себе ни копейки не беру!
— Твоя воля, — подавил обиженный вздох Никодим Аксёнович.
Когда бухгалтер ушёл, Чупров призадумался: «А ведь при таких оборотах, какие я провожу, трудненько ему изворачиваться. Другой бы перечил, на стенку лез, а он молчит, делает, что ни скажу. Напрасно обидел, напрасно. Сам к нему несправедлив был. В чём его можно упрекнуть по работе? Ни в чём! Тих, потому и неприметен. А надо приметить».
Чупров в тот же вечер написал приказ о премировании бухгалтера Ляпина деньгами в сумме двухсот рублей.
Сам Чупров скоро забыл этот случай. Никто из правления не обратил на него внимания.
Для теплицы нужны трубы, заменяющие столбы, что поддерживают крышу, и трубы парового отопления. Чупров решил съездить сам в город, встретиться с людьми, которые могут помочь. Такие люди сами не предложат услуг, их надо просить, с ними надо подружиться.
Чупров знал, как это делается.
Городской ресторан «Север» на языке «деловых» людей назывался «Чёрная ночка». Там весело и непринуждённо заключались всякие сделки. Чупров занял кабинку и стал ждать. Скоро появился знакомый Чупрову Виталий Витальевич, с ним — высокий, представительный человек.
— Познакомьтесь: Николай Степанович Рябчик.
Чупров и Николай Степанович поздоровались.
У Рябчика были большие волосатые руки, крепкая шея, выпуклые, с весёлой улыбочкой глаза.
— Что тут нам в закутке сидеть? — сказал Рябчик. — Не люблю! А ну, перейдёмте ближе к народу!
По тому, как новый знакомый сочно произнёс своё «не люблю», и по тому, что он захотел быть «ближе к народу», Чупров уверился: «Да, птица не маленькая. Стоит обхаживать».
Прошли в общий зал. Мгновенно вырос перед ними официант.
— Мы люди русские, — веско заметил гость.
— Литр водки, — значительно кивнул Чупров. — И… закусить… соответ-ствен-но.
За первым графинчиком Чупров начал жаловаться на трудности со стройматериалами. Но новый знакомый был или очень прост, или хитёр без меры. Едва только Чупров заикался о трудностях, он обрывал его.
— Выручим! Ещё по маленькой.
Официант менял графинчик за графинчиком. Багровела шея у Чупрова, багровела шея у Николая Степановича.
— Выручим! Моё слово свято! А ну, ещё.
— Он выручит, — твердил Виталий Витальевич заплетающимся языком. — Его слово свято. Он бог у нас.
— Ты мне нравишься! — трепля по плечу Чупрова, говорил Николай Степанович. — Всем выручу! Ты мужик. Чернозёмная силища! Я сам из мужиков. Вельского уезда! Стал инженером. Строятся мужики, разворачиваются! Выпьем за мужиков, которым нехватает строительных материалов.
Сверкавшие под электрическим светом бокалы на столе начали туманиться в глазах Чупрова.
— Выпьем! — нажимал Рябчик.
— А выручишь?
— Дай руку!
— Тогда выпьем!
Виталий Витальевич упал головой на стол, зазвенели рюмки.
— Э-э, не годится. Рано! — произнёс Николай Степанович. — Некрасиво! Каждый раз вечер так портит. Слабоват! Придётся кончить.
Виталия Витальевича свезли на квартиру.
Николай Степанович, в добротном пальто, краснолицый, с улыбкой в выпуклых глазах, остановился у машины и, пристально глядя на Чупрова, спросил:
— Кончим или продолжим?
Чупров на морозе чуть протрезвел. Он понял, что сказать «кончим», — обидеть, испортить вечер и, возможно, проиграть то дело, ради которого они собрались.
— Продолжим, — ответил он.
Николай Степанович одобрительно улыбнулся.
— Тогда едем, компанию соберём. Двоим скучно.
Через полчаса битком набитое не знакомыми Чупрову людьми такси неслось обратно к ресторану «Чёрная ночка».
…Чупров проснулся. На стенке, оклеенной голубыми обоями, висел коврик: большеголовая, с загнутыми длинными ресницами девочка гонит двух краснолапых гусей. «Где это я?»