— Ты.
— Нет, ты, — упорствовал Костя.
— Ну сей один, если я главная фигура. Сей!
— Буду и один сеять.
— Ну и сей! Пожалуйста, сей, сделай одолжение!
— А что ж, думаешь, не буду? Вот возьму да и поеду по сырой почве. В случае чего, скажу — Недошлёпкин приказал.
— Я тебе поеду по сырой! Во вредители колхозного строя хочешь итти? Иди, иди! Сей по сырой, маломысленный человек. Я тебе! — И Терентий Петрович подскочил к Косте.
Костя дёрнул головой, шапка его соскочила с головы и вдруг… Терентий Петрович просветлел! Из-за отворота костиного треуха выпал ключик «девять на двенадцать». Костя поднял его, отряхнул, дунул на него, вытер о засаленный ватник и, уже улыбаясь, сказал:
— Примите, Терентий Петрович. Сунул по рассеянности за шапку и забыл.
— Да тут отца родного забудешь, — смущённо поддержал Терентий Петрович, будто в утере ключика был повинен не Костя, а кто-то другой.
Несколько минут спустя они уже курили, сидя рядом на ящике сеялки, и Терентий Петрович говорил:
— И что только может человек наговорить сгоряча!.. Как я тебя?
— Вредитель колхозного строя!.. — И Костя заразительно захохотал.
Терентий Петрович тоже захохотал и сквозь смех, подражая Недошлёпкину, взвизгнул:
— Впере-ёд! Я полагаю — вперёд!
К вечеру они проехали пробный ход, и Терентий Петрович заключил:
— Завтра, часов с одиннадцати, начнём во весь разворот. Ну, Костенька, дожили до посевной. В грязь лицом не ударили. Выдержали.
— Факт.
Посевная прошла отлично. Костя Клюев дал самую большую выработку на трактор. Лучшего качества сева, чем у Терентия Петровича, нигде, конечно, тоже не было. Вскоре после посевной, накануне прополочной, созывалось районное совещание передовиков сельского хозяйства. Правление колхоза выделило делегацию, в которой первым по списку значился Терентий Петрович. Люди были подобраны самые передовые, в этом никто не сомневался, но встал вопрос: кому выступать от лица колхоза? Костя — хорош, но в ораторы не годится. Илья Семёнович Раклин второе место занял после Кости, но голос хрипловатый. Терентий Петрович разве? Все согласны, но… рост уж очень мал: станет за трибуной и — каюк! — скрылся из виду. Этого, конечно, никто вслух не говорил, но мысль такая витала у многих. Наконец бригадир Платонов сказал так:
— Думать тут нечего. Если Терентию Петровичу стать сбоку трибуны, то лучшего человека не найти. Голос, как у певчей птицы, тон знает, сказать умеет, лучше него никто не скажет.
Было это ещё в те, теперь уже давно ушедшие в прошлое времена, когда председателем колхоза состоял Прохор Палыч Самоваров. После заседания правления он просмотрел список делегатов, вычеркнул всех бригадиров за «недисциплинированность» и написал на углу «утвердить». Счетоводу он велел составить речь для Терентия Петровича и самолично её поправил. Оратора вызвали в правление, и председатель изрёк:
— Выучишь наизусть. Чтоб — без запинки. Перед всем районом отвечаешь за колхоз и за моё руководство.
— Да я сам-то, может, лучше надумаю.
— Но, но! — пристукнул легонько по столу Прохор Палыч. — Бери пример с работников районного масштаба. Они как? Положит листок на трибуну, прочитает во весь голос, а тогда уж смотрит на собрание. А ты что? Хочешь так прямо сразу глаза лупить на всех? Не полагается. Я, Самоваров, установку тебе дал. Выполняй!
Терентий Петрович взял речь, свернул вчетверо, сунул в боковой карман и вышел. То ли ему не понравилось сочинение счетовода, то ли ещё по какой причине, но перед самым отъездом он заявил:
— Речь читать не буду.
Это уж было чересчур, и Прохор Палыч вспылил. Делегаты уговаривали Терентия Петровича, но он упорно отказывался. Ходил задумчивый, иногда шептался о чём-то с Костей, ходил к Евсеичу и тоже шептался с ним, о чём-то секретничал с бригадиром Платоновым. И вдруг столь же неожиданно, будто у него созрело какое-то решение, заявил:
— Ладно. Речь читать буду.
Совещание открыл секретарь райкома Иван Иванович. Он хоть и новый в районе человек, но колхозники успели его полюбить за простоту, ум и прямоту характера. В своей речи он сказал, что у нас есть много таких колхозников, которые овладели машинной техникой, знают агрономию, совсем разучились плохо работать, что это новые люди — строители коммунизма, что это большие люди, что по своему труду они являются вожаками масс. В числе других передовых колхозников он упомянул и прицепщика Терентия Климцова.
Терентий Петрович слушал и вспоминал, как Иван Иванович не раз заезжал к нему на сев и, не дойдя ещё несколько метров, уже здоровался:
— Привет Терентию Петровичу! — А подойдя, подавал руку и спрашивал: — Как успехи?
— Двадцать пятый гектар добираем сегодня.
— Вот это да! Мне, Терентий Петрович, у вас, честное слово, нечего делать. Но, знаете, всё-таки буду заворачивать. Мы ваш метод — заезды, засыпка семян на ходу, технический уход, часовой график — уже пропагандируем. Завтра к вам заедет корреспондент районной газеты.
Иван Иванович закончил свою короткую, простую речь. У Терентия Петровича было радостно на душе. Он аплодировал вместе со всеми и вдруг увидел в президиуме Недошлёпкина. Стало почему-то сразу скучно, и возникла жгучая потребность громко, на весь зал сказать о своём неудовольствии.
В перерыве он подошёл с Костей к буфету.
— По сто? — сказал Костя.
— Можно, — подтвердил Терентий Петрович, но скука его не прошла. Он угрюмо взял стопку, чокнулся с Костей, но пить не стал — задумался.
Костя опрокинул свою стопку, воткнул вилку в сардельку и недоуменно спросил:
— Ты что ж, Петрович?
Терентий Петрович ничего не ответил. Он оставался в задумчивости и слушал духовой оркестр, исполнявший вальс.
— Что с тобой? — участливо повторил Костя и, нагнувшись к его уху, прошептал: — Ты ж хотел, «как на обходе»… Пей.
— Нет. Не буду пить, Костя.
— И говорить не будешь? — удивился тот.
— Буду.
— Так для смелости и долбани чуть… Сто — ничего не означает, а сил прибудет.
— Нет, не буду. Чую я в себе сейчас силу и без водки. Понимаешь, Костюшка… Не надо пить. — И Терентий Петрович уже открыто взглянул на своего молодого друга.
Костя заметил в его глазах какой-то сильный и смелый огонёк.
— Не надо мне сейчас пить, — решительно повторил Терентий Петрович.
Они вошли в зал и заняли свои места.
— Слово предоставляется лучшему прицепщику района, товарищу Климцову Терентию Петровичу, — объявил председательствующий, главный агроном товарищ Чихаев.
Терентий Петрович поднялся на сцену. Он стал сбоку трибуны и, держа перед собою заготовленную ему «речь», начал читать унылым голосом, без чувства и без выражения, что совсем на него не было похоже.
— Товарищи передовики района! — читал он. — Товарищи руководители района! Исходя из соответствующих установок высших организаций и на основе развёрнутого во всю ширь соревнования, а также под руководством районных организаций и председателя колхоза мы одержали громадный успех в деле выполнения и перевыполнения весеннего сева на высоком уровне развития полевых работ и образовали фундамент будущего урожая как основу нашей настоящей жизни в стремлении вперёд на преодоление трудностей и… — Ох! — вздохнул Терентий Петрович и посмотрел в публику. А раз посмотрел в публику, то потерял строчку. Но он, однако, не смутился, а честно объявил: — Потерял товарищи… Ну, пущай, ладно. Я с другой строчки пойду. — И продолжал: — Мы, передовики колхоза «Новая жизнь», под напором энтузиазма закончили сев в пять дней… Ага! Вот она! Нашёл! Та-ак… В пять дней… И мы, передовики колхоза «Новая жизнь», обязуемся вывести все прополочные мероприятия в передовые ряды нашей славной агротехники и на этом не останавливаться, а итти дальше к уборочной кампании в том же разрезе высших темпов. И мы, передовики колхоза «Новая жизнь», призываем вас, товарищи передовики нашего района, последовать нашим стопам в упорном труде. — Тут Терентий Петрович вдруг прервал чтение, посмотрел ещё раз в публику и сказал: — И тому подобное, товарищи. А теперь я скажу от себя.
Кто-то зашипел в публике, и Терентий Петрович увидел, что Прохор Палыч Самоваров делает ему знаки, воспрещающие дальнейшее выступление. Председатель совещания призвал звонком к порядку и сказал, повернувшись к оратору:
— Продолжайте.
— Товарищи! — начал снова Терентий Петрович. — У нас совещание лучших людей. Мы должны и поделиться опытом и отметить недостатки. Я дам сперва наводные вопросы и буду на них отвечать. — Голос у него становился чистым, чётким, взгляд — весёлым и хитроватым: — Я спрашиваю: зачем нам понаписали вот эти шпаргалки? — Он потряс в воздухе «речью». — Ведь все читаем готовое, всем понаписали счетоводы. Или мы маломысленные люди? Это ж обидно, товарищи! (Зал загудел одобрительно). Мне бы надо говорить о часовом графике на севе, а меня заставляют читать «последовать нашим стопам». Да на что они мне сдались эти «стопы», прости господи? Оставить надо такую моду, товарищи. Это раз. Ещё наводной вопрос к главному агроному товарищу Чихаеву: может ли председатель райисполкома нарушать правила агротехники весеннего сева? Может ли он заставить сеять по грязи?
Зал заволновался и слегка загудел. Недошлёпкин потянулся было рукой к звонку, но Иван Иванович горстью захватил звонок и тихо придвинул его к себе, не отрывая, однако, взгляда от Терентия Петровича. Чихаев сначала покраснел, потом вспотел и уже не высыхал до самого конца совещания. Он всё же ответил на вопрос Терентия Петровича:
— Он, конечно, может, но не должен… То есть должен, но не может. Как бы сказать…
Недошлёпкин был, видимо, доволен таким ответом. А Терентий Петрович слушал, подавшись вперёд и оттопырив рукой ухо, и вдруг, выпрямившись, рубанул:
— Вы, товарищ Чихаев, были вместе с товарищем Недошлёпкиным около моей сеялки. Почему вы даже не подошли к сеялке? Почему не запретили незаконный приказ районного начальства? Когда это самое кончится? Товарищи передовики! Каждый из нас — хозяин своего дела. Почему товарищ Чихаев не хозяин своего дела? Я, прицепщик, — хозяин, а почему Чихаев болтается по колхозам, как пустая сумка? Зарплату получил — и ни клоп в лысину. Нельзя так, товарищи! Нельзя! Партия требует от нас, народ требует отдать все силы на строительство коммунизма!