— Дура… ой, дура! — возмущался Василий. — Ты пойми, что нам за расчет в колхозе жить? Председатели что ни год меняются… тягла не хватает. На трудодень гроши достаются. Да бедней нашей артели по всей округе не сыщешь…
— Это так, — вздыхала мать. — А все-таки стыдно — бежать куда-то, тишком да тайком. Повремени, Вася, может, все и наладится…
К утру Василий опять уехал в город.
Так по ночам он появлялся несколько раз. Когда Марина с Колькой приезжали в город на базар, Василий зазывал их к себе на квартиру, хвалился работой и торопил с переездом.
Но Марина не спешила. Начиналась весна, колхозницы работали на парниках, нашлось дело и для Марины.
Колька теперь почти не заглядывал в правление: там на месте отца сидел уже новый человек.
Колхозники при встрече звали мальчика по-старому «Счетовод», но Кольку это только обижало.
Холодное ожесточение против отца росло в душе мальчика.
Вот и сейчас он не знал, как ему поступить. Колька вопросительно посмотрел на ребят.
— Думай, Никола, думай, — поторопил отец. — Не желаешь в город, не езди… Вольному воля. Могу с Манькой поехать. Да открой ты избу, покорми меня чем-нибудь!
Колька проводил отца домой, поставил на стол чугунок с картошкой, кринку с молоком и вновь убежал на улицу, к ребятам.
— Вы мне прямо скажите: ехать, не ехать. Сами знаете, какой у меня отец…
Мнения мальчишек разошлись.
Одни говорили: ехать нельзя, лучше подождать до школьной экскурсии в будущем году и вообще с таким отцом, как Василий, Кольке не следует даже разговаривать. Другие утверждали, что отец тут ни при чем, а важно попасть в город, посмотреть комнату смеха, музей с шапкой Ивана Грозного…
— Ну, ради шапки я бы не поехал, — сказал Илюша Шабров.
— А кино забыл? А карусель на базаре? А театр? — горячо вступился за поездку в город Ленька Зайцев, большой любитель кино, и посоветовал Кольке смотреть за вечер не меньше двух картин, запоминать как следует, чтобы по приезде обо всем рассказать ребятам.
Поспорив, ребята наконец сошлись на том, что съездить Кольке в город на три — четыре дня совсем не мешает, и, напичкав его разными советами, разошлись.
Колька вернулся к отцу.
— Ладно! Так и быть… — сказал он. — Денька на три можно поехать! Только вот теленок приболел — не мычит и травы не щиплет.
Василий успокоил: он попросит соседку, и та присмотрит за больным теленком.
Колька обулся в новые сапоги и надел старую милицейскую фуражку с нарисованной над козырьком фиолетовой звездочкой.
Фуражка была гордостью Кольки. В ней он казался себе солиднее, строже, а главное, считал, что в такой фуражке никто не осмелится назвать его счетоводом.
Семилетнюю Машу, беловолосую девочку с большими удивленными глазами, не пришлось даже уговаривать.
Получив от отца подарок — две яркие шелковые ленты — и узнав, что тот зовет ее и Кольку к себе в гости, девочка запрыгала от радости. Ее обеспокоило только одно — поедет ли с ними в гости Надька, толстая тряпичная кукла. Отец разрешил захватить и Надьку.
В семье Кошелевых Маша, пожалуй, больше всех уважала отца. Ей казалось, что тятька чем-то незаслуженно обижен, она втайне жалела его и, когда Василий изредка приходил в деревню, ласкалась к нему, доверяла свои маленькие детские секреты и обиды на Кольку и на мать. А в дни, когда неясная печаль трогала детское сердце, Маша выходила на большак, слушала, прижавшись ухом к телеграфному столбу, как бранчливо гудят провода, и серьезно смотрела кукле в пуговичные глаза: «Добежала бы ты, Надюша, до города. Ножки у тебя молоденькие, резвые».
После обеда Василий с детьми отправился на станцию, к поезду. Перед уходом Колька на клочке бумаги написал матери, что они с Машей уехали к отцу в гости. Василий прочитал, усмехнулся и сделал приписку:
«Марина! Дети уехали со мной. — «Со мной» жирно подчеркнул. — Выбирай любое: или живи одна, без детей, или приезжай к нам в город.
В город Кошелевы приехали поздно вечером.
Дома их встретила квартирная хозяйка, женщина грузная и до крайности любопытная. Имела она привычку обходить человека кругом и заглядывать ему в глаза.
— С семейством вас, Василий Иванович, с домочадцами, — приветствовала хозяйка Василия и ласково ущипнула Машу за щеку. — Теперь, поди, и супружницу ждать недолго?
— Теперь недолго, — ответил Василий.
Спать Кольку и Машу он устроил на кровати, а сам лег на полу. Кровать была двухспальная, высокая, на колесиках. Ее уступила Василию сердобольная хозяйка в тот день, когда он снял у нее комнату: «Почивайте, сердце мое. Кровать веселая, старинная!»
От малейшего прикосновения в ней назойливо ныли пружины и, словно колокольцы на бубне, звенели разболтанные никелированные шары и трубки.
Утром Василий поднялся рано, быстро оделся и не успел взять затасканный брезентовый портфель, как вдруг заметил острый, подозрительный взгляд Кольки.
— А когда Ивана Грозного смотреть пойдем?
— Успеется! Ты спи, отдыхай — в гостях всегда спать помногу полагается.
И отец ушел на работу.
В первый же день Колька показал Маше все известные ему городские достопримечательности: базарные весы, качели, тележку мороженщицы, — но дальше базарной площади идти не решился: уж очень воинственно были настроены городские мальчишки. Даже Колькина милиционерская фуражка не произвела на них никакого впечатления.
Во дворе Колька познакомился с сыном квартирной хозяйки и даже начал помогать ему красить клетку для кроликов. Но пухлый, с ямочками на щеках Витька, неосторожно повернувшись, опрокинул банку с краской и обиженно закричал на Кольку:
— Из-за тебя все, колхозник!
Колька мазнул Витьку по щеке краской и убежал в комнату.
Стало скучно. Вечер почему-то запаздывал. Казалось, что даже солнце в городе двигалось ленивее, чем в деревне.
Отец вернулся поздно и в коридорчике за дверью принялся готовить на керосинке обед.
Колька напомнил ему про кино.
— А мы завтра сходим, — ответил отец. — Не убежит твое кино.
На другой и на третий день повторилось то же самое: отец поздно возвращался из конторы, ссылался на усталость и обещал наградить за все в выходной день.
Колька хмурился.
Только Маша была довольна городом.
Ей все здесь пришлось по душе: и подружки во дворе, научившие ее играть в «домики» и прыгать через веревочку, и множество подвод и людей на улицах и даже тятькина кровать, высокая и звонкая.
В первый же день по приезде в город Маша нарисовала угольком на стене черную палочку.
— Это трудодень! — пояснила она отцу. — Ну чей, чей? Понятное дело, не мой. Я маленькая — мне трудовые дни не полагаются. А ты большой, да не колхозный. Тебе тоже не полагается. Мамкин трудодень. Я дома ей всегда на стене записывала и здесь буду…
Василий усмехнулся, но ничего не сказал.
Со дня на день он ждал приезда Марины. Вот войдет она в комнату, сначала, конечно, будет спорить, обижаться, а потом увидит, как прижились здесь Колька с Машей, и ей ничего не останется, как смириться.
По утрам Василий шел на базар или к железнодорожному переезду, через который обычно въезжали в город березовские колхозники, и долго пропускал мимо себя нагруженные всякой всячиной подводы. Но Марины не было.
«Врешь, приедешь! — с раздражением думал Василий. — Дети-то у меня. А без них не проживешь: потянет…»
Утром Колька проснулся от веселого звона и треньканья пружин.
Маша, крепко прижимая к себе куклу, подпрыгивала на кровати: «Но-но, соколики!» Верно, ей казалось, что она мчится с Надькой на лихой тройке с колокольчиками.
Колька сердито столкнул сестру с кровати.
— Брысь!.. Ты зачем сюда приехала?
— Вот еще спрос какой! — обиделась Маша. — В гости приехала, отдыхать.
— В гости, глодать кости, — передразнил ее Колька. — Ничего ты не понимаешь, малолетка… Тятька-то обманул нас. Наобещал всего с три короба, а ничего не показывает…
— Он покажет… Ты обожди.
— Некогда мне ждать. Мне домой пора… И так четыре дня без пользы прошло.
В дверь заглянула квартирная хозяйка и сказала ребятам, что отец оставил им на завтрак.
Маша вышла в коридор умываться.
Хозяйка угостила девочку карамелькой в свинцовой бумажке и погладила по льняным волосам.
— Ну, что, беленькая, не едет ваша мамка?
— Мамке недосуг… Она сено косит… Ей нельзя по гостям, — ответила Маша, прилаживая к зубам свинцовую бумажку из-под карамельки.
— А который тятька лучше, беленькая: Василий Иваныч или тот, что в деревне остался? Тот, наверное, молодой, красивый?
— Какой тот? — удивленно подняла голову Маша. — Тятька у нас один… Василий Иваныч.
— А другой-то тятька деньги вам дает? На гостинцы тебе, на платья?.. — допытывалась хозяйка, глядя на девочку жалостливыми глазами.
Маша покраснела, уронила свинцовую бумажку и убежала в комнату.
— Чего она меня про какого-то второго тятьку спрашивает? — пожаловалась она брату. — Тятька у нас один… Все знают. Ты скажи ей, Колька… Только он больной… ему в городе жить надо.
— Больной, да не той стороной, — невесело усмехнулся Колька и задумался.
Вечером он твердо заявил отцу, что ему пора домой: ребята в деревне, наверное, уже ходят в рощу за грибами, и незачем ему больше бездельничать в городе.
Отец нахмурился.
— А здесь чем не дом? Живи, привыкай… Скоро мать приедет.
— Не приедет она… лучше не жди, — вырвалось у мальчика.
— А ты помолчи! Чересчур много понимать стал… Умник! — прикрикнул отец и, покосившись на Машу, приказал ей ложиться спать.
Утром Колька не нашел под кроватью своих сапог. Потом обнаружилось, что был спрятан и его пиджак. Только милиционерская фуражка висела на стене.
У Кольки сжались кулаки.
Теперь ему все стало ясно. Отец зазвал его и Машу совсем не в гости. Все это было сделано затем, чтобы заставить мать переехать жить в город. И они с Машей сейчас вроде как пленники!