Клео проповедует где-то целыми днями, а возвратившись вечером, сразу уходит к себе. Наши встречи на кухне представляют собой серию доброжелательных диалогов. При этом Виталий неизменно все одобряет. „Соковыжималка у вас? Соки гоните? Вот это хорошо, между прочим“. „А это что? Маца? Очень полезно, без дрожжей! Молодцы вы, евреи! Виталий и в самом деле мечта, а не жилец. Одобрив напоследок Стену Плача: „потрясающие энергии“ и заодно весь Иерусалим: „охрененная аура у города“, Клео съезжает. Я захожу проверить все ли в порядке. Комната идеально чиста. Виталий оставил здесь лишь пачку каких-то бумаг на полу, явно на выброс. Это материалы с его учебно-лечебных курсов. Я пролистываю отпечатанные на ксероксе брошюры. „Ладошки, стопы — катаем энергетический шарик. ТПХ на глазки. Размышления о планах, наблюдения за мочой, работа с дефектами кожи. Прогреваем лучиками и теплыми комочками“. А вот пачка анкет. „Ваше имя: Сурик Аркадий Семенович. Возраст: 71 год. Перенесенные заболевания: урология, болезнь Вертиго, язва желудка. Цель занятия: почувствовать сосредоточенность. Цель занятия: установки на счастье. Цель занятия: почувствовать любовь“.
Я опускаюсь на стул с пачкой анкет. Мне хочется подольше побыть в этой ничейной пустой комнате. Цель занятия: исполнение желаний. Как здорово было бы, если бы Чудновский сдавал пару комнат, но и сам бы никуда не уезжал. Жил бы себе преспокойно в этой спальне. Распускался бы здесь веером, как комнатная пальма. Рос бы себе — я бы его не трогала.
— Алле. Доброе утро. Я из компании „Клик“. Меня зовут Маргарита, а вас как?
— Я тот, кто вечно хочет зла, но вечно совершает благо. Давайте сделаем благо. Кое-что полезное, Маргарита, что-то конструктивное. Я буду с вами вежлива, а вы при случае замолвите за меня словечко перед теми, кто вас послал. Передайте им, что я переговорила с сотней Василис, и дюжиной Робертов. Если я была в чем-то виновата, то давно уже все искупила. Я заслуживаю покоя“.
Маргарита исчезает.
…Сколько я уже так сижу здесь? Минут сорок? Двигаться не хочется. В последнее время я стала замечать, что умею сидеть просто так, ничего не делая. Так когда-то сидел дедушка, когда был уже очень старым. Говорят, я похожа на него, так же как и он поедаю заварку, которая остается на дне чашки, а вот теперь еще и сидеть неподвижно научилась.
Опять звонок!
— Алло. Здравствуйте, это Фира.
— Вы из компании „Лайк“, Фира? Или из „Клик“? Да, я вас слушаю. Я вся внимание. Расскажите что-нибудь. Про новые скидки, про сверхбыстрый интернет, или просто опишите комнату, в которой вы находитесь».
В телефоне скрежет, шум. Ее голос долетает откуда-то издалека.
— Да, да я по поводу комнаты. Я прочла объявление, что у вас сдается.
Господи, это же по объявлению! Мне повезло, она, кажется, ничего не разобрала из-за помех, иначе бросила бы трубку. Я диктую адрес, и Фира Кицис появляется этим же вечером.
На ней мужская футболка, которая последовательно и добросовестно подчеркивает широкие плечи, тяжелую грудь и, видимо решив, что о недостатках Фиры Кицис уже все сказано, завершается жизнерадостным «Yes!» на круглом животе. Ниже — ситцевая юбка в мелкий старушечий цветочек из-под которой торчат ноги, похожие на гипсовые балясины в старых домах отдыха. Под мышкой Фира держит кулек с лекалами и гигантской линейкой. (Она учится на инженера-строителя.)
— Может, у нее там, в сумке и счеты с деревянными костяшками? — спрашивает Майка.
— Оренбургский платок!
— Ламповый приемник!
— Фильдеперсовые чулки!
Она перевозит свои вещи спустя пару дней, (ничего такого особенного; с десяток картонных коробок и пакетов, пахнущих как и она сама: подсолнечным маслом и черным ситцем).
— Почему ты говоришь с ней громко, словно ей восемьдесят и она глухая? — спрашиваю я Майку.
— А ты слышала, как она произносит слово «айфон»?
В первую ночь после переезда Фиры я не могу заснуть. Слышу, как она проходит по коридору на кухню, вынимает что-то их холодильника. «Наверное это все неспроста, — думаю я, — иначе для чего она вообще придумана, безответная любовь? Возможно, люди, которые вселяются в комнату Чудновского — это знак. Возможно, мне разрешат любить Чудновского, только после того, как я научусь любить Виталия Клео или Фиру Кицис?» Это кабачки. Я слышу, как она пересыпает их в миску, и они колотят в пластик тугим овощным топотом. Затем она тихонько напевает.
Я так и не уснула. Кухня. Клеенка. Муравей, вяло копошащийся в сахарнице; изнемогающий от жажды одинокий путник в белоснежной пустыне.
— Алло, доброе утро, меня зовут Анастасия, а вас как зовут?
Нет, только не сейчас. Мы не договаривались, что я буду любить всех сразу. Фира Кицис и Клео, возможно, они и посланы мне Богом, как испытание, но эти агенты… Орда диких варваров — никто не сказал, что нужно любить захватчиков, которые врываются в твой дом.
Я нажимаю отбой.
Дз-ы-ы-ы-нь! Теперь в дверь! Мне в голову приходит абсурдная мысль, что Анастасия задумала-таки меня настичь, чтобы путем жесткого давления вызнать, чем это мне не подошли скидки компании «Клик». Мне с трудом удается убедить себя, что такого не может быть и отпереть дверь. На пороге стоит женщина. Я использую ее ясный гладкий лоб, чтобы как-то сфокусироваться. Смотрю на него, как на пустой экран в кино между сеансами и, кажется, прихожу в себя. Лоб у женщины замечательно тихий: ни ряби, ни морщинки, хоть она и не молода. Ровный загар с белой полосой незагорелой кожи у самых корней волос. Я с неохотой опускаю глаза пониже. Здесь уже не так тихо. Лицо как лицо. Рядом с женщиной маленький мальчик. Теперь я осознаю, что женщина мне знакома. Она живет в нашем же доме где-то на нижних этажах. Она из домового комитета. Недавно собирала деньги на благоустройство двора. Благодаря ей я даже немного отвела душу в последние дни. Мне так хотелось говорить с кем-нибудь о Чудновском, а с кем поговоришь, если Майки я стесняюсь, а других близких подруг у меня нет. А тут у меня появился чудесный повод хотя бы произнести его имя. Например, я говорила: «Чудновский не предупредил нас, что мы должны платить за газон». Или: «Чудновский рассказал мне про неисправный грузовой лифт» Удивительно, как это работает: стоит произнести его имя, и сразу дышится легче.
— Вы сдаете комнату? — спрашивает женщина.
— Комната сдана. — отвечаю я.
Женщина прислоняется к дверному косяку, что-то шепчет (не то вычитывает кого-то невидимого, не то произносит в сердцах ругательства) и вдруг я вижу, что она плачет.
Погодите, — говорю я, — проходите, поговорим. Все это время я пыталась вспомнить ее имя, а тут, с перепугу, немедленно вспоминаю: Виолетта.
— Что случилось? — спрашиваю я.
К моменту закипания чайника история Виолетты более-менее прояснена.
Она снимала здесь квартирку на пятом этаже, чтобы быть поближе к дочке с зятем, которые живут в этом доме. Завтра она должна выбираться из квартиры, а ей некуда. Она договорилась о жилье где-то в кибуце, но что-то там не состыковалось. Ей бы перекантоваться пока, да негде. Дочка с зятем развелись. Дочка уехала в командировку в Бельгию на месяц. Надо бы с ней созвониться, но Виолетте стыдно. Дочка скажет: сними пока гостиницу, а ей это сейчас не потянуть, потому что дочка не знает, что денег совсем нет, деньги съели чертовы орхидеи. Да не смотрите вы так, я вложила все сбережения в мороженое. Да нет, конечно, не хранила в банке с мороженым, за кого вы меня принимаете? Мороженое из орхидей. Новый бизнес. Ну, знаете, восточная экзотика, для этих богатеньких русских. Экспорт в Россию. Все получилось бы, если бы не давление, турбулентность или как это там называется, чертовы физические законы. Может, это гравитация вообще — теперь уже не важно. В общем, самолет с первой партией летел на слишком большой высоте, это как-то действует на мороженое: оно теряет воздушность, оседает. В Москву прилетела партия сладких розовых лужиц в красивой упаковке. Сплошной убыток. В банке пока думают, давать ли кредит. Дочке ничего не рассказываю — стыдно. А тут еще внук на руках. Может, жилец еще не въехал и комната свободна?
Нет, жилец въехал, комната уже занята, — говорю я, — но если мои соседки не против, вы можете пару дней ночевать здесь, в гостиной.
Она рассыпается в благодарностях, вновь закипает чайник, и тут она произносит «Маша» — и я вздрагиваю. Потому что у меня есть в этой области уже кое-какой опыт. Когда мое имя произносят вот так, это значит, что сейчас меня попросят помочь спрятать труп, или подарить свою почку или подписать залог на миллион.
— Маша, — говорит она, — а можно сделать так, чтобы я оставила здесь только вещи? Я бы тогда налегке съездила бы в кибуц, утрясла бы там все за пару дней, и не пришлось бы вас всех напрягать. А вещи пока оставались бы у вас. Только вещи и мальчик.
— Ни за что, — говорю я. Я не могу отвечать за чужого ребенка. Мы все уходим на целый день, квартира пустая.
Так выходные же на носу, — говорит Виолетта. Завтра вечером я уеду, а потом только еще один день — и уже пятница. Он просто тихонько посидит, он привык бывать один дома.
Ребенок, по правде говоря, и правда на редкость тихий. Сидит на корточках в углу кухни и наблюдает за муравьями, которые объедают мертвую ночную бабочку. Но что будет, когда это ему надоест?
— Я не нянчу детей. Нет, нет, нет, нет!
— Он не полезет ни к газу, ни к электричеству, очень спокойный мальчик!
«В конце концов, мы даже ваши вещи не можем здесь хранить, — отбиваюсь я, — мы подписывали огромный договор с Чудновским, мы не имеем права делать такое, не поставив его в известность. Он может в любой момент позвонить по скайпу, а я не умею врать».
«Он не позвонит, — говорит вдруг она, — Он сейчас на своих островах, там никакого вайфая, только рация».
Откуда она знает? Это невероятно, насколько вездесущи люди из домового комитета.