В конце пути — страница 107 из 122

ха. – Не знаю, как бы ты с моей мамой, а я бы с твоей ни за что не ужилась, и вообще в доме должна быть одна хозяйка, – продолжала объяснять Анна.

– Хм, интересно, – Ратников с веселой подозрительностью воспринял услышанное, не решаясь уточнить, что жена имеет в виду под словами «я здесь хозяйка», только свою квартиру или весь дивизион.

– Да разве только это. Вспомни, как мы в горы ездили гулять на природу. Поверишь, до того я даже и не замечала, какая тут красота вокруг. А в 79-м помнишь, когда снегу зимой так много намело, что он до мая тут лежал. Помнишь, как мне тогда шлея под хвост попала, в середине апреля захотела на лыжах прокатиться. Тогда солнце так жарило градусов около двадцати наверное, и я купальник одела и на лыжах… ну у нас еще фотография есть, ты меня своим «Зенитом» снимал.

– Да-да… потрясающая фотография получилась…


В 1978году Ратников выписал вместо журнала «Физкультура и Спорт», другой спортивный журнал, «Спортивная жизнь России». Он был в то время куда более красочен и интересен, особенно, как казалось Ратникову, для Игоря, уже вовсю «болевшему» за спорт. Правда, иной раз на страницах этого журнала публиковались весьма необычные фотоснимки. Так однажды там напечатали двух олимпийских чемпионок по спортивной гимнастики Кучинскую и Петрик, каждая из которых восседала на богатырском плече тоже олимпийского чемпиона, борца-тяжеловеса Александра Медведя, одна на одном, вторая на другом. Конечно, тогдашнего еще маленького Игоря привлекали не такие пикантные фотографии, а красочные фотоснимки атлетов с прекрасно развитой и напряженной мускулатурой. Журнал также пропагандировал здоровый отдых на природе. И вот однажды пришел очередной номер, в котором на обложке поместили фото женщины в купальнике и … на горных лыжах. Она была изображена, то ли загорающей где-то на заснеженном горном склоне, то ли собирающейся скатиться по этому склону на лыжах. Этот снимок естественно не заинтересовал восьмилетнего Игоря. Ратников лишь мельком взглянул на него. Женщина ему не понравилась. По всему это была какая-то бывшая горноложница, ибо по лицу ей было уже прилично за тридцать, да и внешне она смотрелась слишком «спортивно», то есть суха и поджара, лишенная многолетними тренировками естественной женской округлости и мягкости линий. Он лишь заметил:

– Живут же люди, и на снегу загорать умудряются!

Более всех обложкой журнала заинтересовалась Анна, обычно к спортивной прессе интереса не проявляющая. Вначале она тоже позавидовала той горнолыжнице, потом обратила внимание, что она по всей видимости старше её и далеко не красавица, и тем не менее вот так может позволить себе загорать на снегу да еще позировать фотокорреспонденту… Вновь вспомнила об этом снимке она когда в следующем году случилась весьма поздняя весна и снег на северном склоне лощины лежал на целых две недели дольше обычного, а в апреле в ясные дни температура поднималась до 18 градусов в тени, а на солнце еще больше. Анне тогда еще не исполнилось и тридцати лет, в ней нет-нет, да и просыпалось девичье озорство. В солнечный выходной день она буквально «уломала» мужа выйти всей семьей на этот поздний снег. Четырехлетнюю Люду, укутанную в платки и одеяла, повезли на санках. Игорь сразу «урвал» вперед по уже сильно подтаявшей лыжне, глубоко «пробитой» еще зимой во время лыжных дивизионных соревнований, оставив далеко позади мать, и отца везущего на санках сестренку. Так они шли по лыжне пока не скрылись из вида дивизиона за ближайшим холмом, на который летом женщины ходили за родниковой водой. Здесь Анна, не опасаясь посторонних глаз, сняла с себя лыжный костюм и оставшись в купальнике, стала загорать, на манер той горнолыжницы. Ну, а Ратников щелкнул своим «Зенитом»… Испытала ли она удовольствие от того недолгого загорания? Не очень большое. Было все же довольно-таки прохладно, и если сверху припекало почти по-летнему, то снизу от потемневшего уже снега веяло почти зимним холодом. Но тогда им еще так хотелось хоть в чем-то быть наравне с теми… показываемыми по телевизору, снимавшимися в красочных журналах… Со временем это прошло.


Супруги помолчали, воспоминания были приятные для них обоих. Но вдруг лицо Анны омрачилось – она вспомнила последний, произошедший этим летом выезд на берег водохранилища офицерских семей…

– Все-таки намного лучше отдельно, своей семьей отдыхать, чем всем шалманом. Не как в последний раз? До сих пор плююсь, – в тоне Анны слышался укор мужу за организацию того самого «шалмана».

– Ну, пойми же, не мог я хотя бы раз за лето всех не вывезти на этот пикник. Тебя-то с детьми я по нескольку раз каждое лето вывожу. Неудобно все-таки, – пояснил свои действия Ратников.

– Плевать я хотела удобно тебе или нет. Там разве отдых был? Обыкновенная пьянка, да еще с глазением на чужих полуголых баб! – Анна явно «заводилась».

– Да что ты, выпили-то всего по чуть-чуть, три бутылки на десять мужиков. «Указ» ведь соблюдать надо. А совсем без этого тоже нельзя. Но мы ведь в меру, вроде все в норме были, – оправдывался Ратников уже не впервые, ибо жена время от времени припоминала ему этот «отдых».

– В «норме»! Как выпили, так все сразу на молодую Харченкову жену пялиться начали. И ты туда же. Я еле сдержалась тогда, – не успокаивалась Анна.

– Да что ты Ань, в самом деле. Все никак забыть не можешь…

Он действительно тогда в погожий августовский день во время пикника на берегу водохранилища слегка выпив, слишком много обращал внимания на Эмму Харченко, ибо как и прочие офицеры оказался несколько шокирован ее невиданным для провинции новомодным рижским купальником.

– Ну, ты сама подумай, не на нее ведь смотрели… там смотреть-то не на что. Просто такие купальники на женщинах еще ни разу не видели. Не веришь? Сама же знаешь как я к таким «плоскодонкам» отношусь, – Ратников попытался ласково положить руку ниже спины жены, но та резко пресекла попытку…

19

При воспоминании о том пикнике у Анны всякий раз портилось настроение. Тот день она считала украденным у себя. Ей, любящей отдыхать на природе с мужем и детьми, приходилось терпеть общество поддатых офицеров, и будто впервые вырвавшихся из своих одежд и оттого никак не надышащихся этой «свободой» их жен. Какая женщина, особенно молодая, не желает покрасоваться не только перед мужем? Анна не являлась типичным примером. Она смолоду настолько привыкла осознавать себя красивой, что не нуждалась в дополнительном самоутверждении. Потому ей претили эти вихляющие кривляния хорошо ей знакомых и не очень уважаемых баб, в расчете на привлечение взоров не совсем трезвых мужиков… не своих конечно. Она не сомневалась, что если сама вот так же небрежно пойдет вдоль берега в своем югославском купальнике, все мужские взоры будут обращены только на нее, хоть и самую старшую среди всех «офицерш» по возрасту. Но особенно тогда разозлила Анну Эмма Харченко. Она, конечно, выделялась не телом, худым и костистым, телом обыкновенной вчерашней фабричной девушки, скорее похожим на тело мальчишки-подростка, нежели женщины. Она привлекала, прежде всего, своим необычным купальником. Мода на женские плавки с максимально открытыми ягодицами еще не дошла в советскую глубинку. Но даже не это раздражало Анну. Эта наглая девка почему-то очень много внимания уделяла ее семье. Анна несколько раз перехватывала ее взгляд, обращенный на нее саму. Почему она так смотрит? Считает ее чересчур жирной? Или этой «западной чурке» (Анна иногда мысленно заимствовала выражения из солдатского лексикона) кажется слишком старомодным ее купальник? Но он импортный и дорогой, хоть и без высокого выреза на плавках. Непонятно. Но, вот причину внимания Эммы к ее мужу и сыну, она поняла по своему: эта сухоребрая, бесстыдно оголившая свою тощую задницу, стерва неравнодушна к крупным здоровым мужикам и парням. У Анны тогда возникло желание подойти и сказать: «Чего пялишься на чужое, на своего коротышку смотри, раз лучше не нашла, самое время о нем побеспокоиться, после второй стопки уже ни тяти ни мамы не разумеет!».


Вымыв посуду и убрав стол, они остались на кухне, единственном месте в квартире, где можно было поговорить наедине: сын и дочь, оккупировав обе комнаты, делали уроки.

– Я вчера, когда ты ко мне Фольца прислал, поговорила с ним. Знаешь Федь, может я и неправа была, и ничего плохого в том нет, что Игорь с ним занимается борьбой. Хороший парень этот Виктор, и в жизни кое что понимает, – поделилась своими соображениями и признала ошибочность своего прежнего мнения Анна.

– Я ж тебе то же самое говорил, – согласно кивнул Ратников.

– Он рассказал мне, – понизив голос, продолжала Анна, – как после школы поступал в институт, в иняз, немецкий хотел изучать. Он ведь местный, из Казахстана. Так вот его на первом же экзамене срезали, за сочинение двойку поставили, до сдачи немецкого он даже не дошел. А сочинение это он с фотошпаргалки списал, сейчас же многие так делают. И там ошибок быть просто не могло. С их потока на русское отделение только на половину мест русские поступили, вторую половину казахи заняли. Представляешь, это они свое казахское отделение полностью заняли и половину русского. Но самое, конечно, бессовестное, что почти всех немцев срезали, а среди поступивших калбитов многие, ни по-немецки, ни по-русски толком говорить не умели. Так, говорит, они проводят в жизнь свой тайный план, хотят резко увеличить численность своей национальной интеллигенции. Но особенно они лезут на юридические факультеты. Среди них ходит такая поговорка, что каждый чабан мечтает видеть своего сына прокурором. Их, немцев, вместе с Виктором в иняз человек десять в группе поступало, девочки в основном, одна только поступила и то потому, что золотомедалстка, ее в наглую срезать как остальных побоялись, да она и всего один экзамен сдавала. А Виктору даже разряд спортивный не помог. Он говорит, что у них в нашей стране одна дорога в люди выбиться, как у негров в Америке, через спорт. Он еще какие-то фамилии спортсменов называл из советских немцев.